Неточные совпадения
—
Это ты
про Эмс. Слушай, Аркадий, ты внизу позволил себе
эту же выходку, указывая на
меня пальцем, при матери.
Знай же, что именно тут ты наиболее промахнулся. Из истории с покойной Лидией Ахмаковой ты не
знаешь ровно ничего. Не
знаешь и того, насколько в
этой истории
сама твоя мать участвовала, да, несмотря на то что ее там со
мною не было; и если
я когда видел добрую женщину, то тогда, смотря на мать твою. Но довольно;
это все пока еще тайна, а ты — ты говоришь неизвестно что и с чужого голоса.
— Откуда вы
знаете, что
я брал? — ужасно удивился
я. — Неужто ж он
про это вам
сам сказал?
Как ты странно сказал
про пистолет, Аркадий: ничего тут
этого не надо, и
я знаю сама, что будет.
И так как он решительно ничего не
знал про коммунистическое учение, да и
самое слово в первый раз услыхал, то
я тут же стал ему излагать все, что
знал на
эту тему.
Это ты хорошо сейчас сказал
про капитал; но видишь, Ламберт, ты не
знаешь высшего света: у них все
это на
самых патриархальных, родовых, так сказать, отношениях, так что теперь, пока она еще не
знает моих способностей и до чего
я в жизни могу достигнуть — ей все-таки теперь будет стыдно.
Я тогда бросил все, и
знай, мой милый, что
я тогда разженился с твоей мамой и ей
сам заявил
про это.
— Кабы умер — так и слава бы Богу! — бросила она
мне с лестницы и ушла.
Это она сказала так
про князя Сергея Петровича, а тот в то время лежал в горячке и беспамятстве. «Вечная история! Какая вечная история?» — с вызовом подумал
я, и вот
мне вдруг захотелось непременно рассказать им хоть часть вчерашних моих впечатлений от его ночной исповеди, да и
самую исповедь. «Они что-то о нем теперь думают дурное — так пусть же
узнают все!» — пролетело в моей голове.
Мало того: Лиза уверяет о какой-то развязке «вечной истории» и о том, что у мамы о нем имеются некоторые сведения, и уже позднейшие; сверх того, там несомненно
знают и
про письмо Катерины Николаевны (
это я сам приметил) и все-таки не верят его «воскресению в новую жизнь», хотя и выслушали
меня внимательно.
Я решил прождать еще только одну минуту или по возможности даже менее минуты, а там — непременно уйти. Главное,
я был одет весьма прилично: платье и пальто все-таки были новые, а белье совершенно свежее, о чем позаботилась нарочно для
этого случая
сама Марья Ивановна. Но
про этих лакеев
я уже гораздо позже и уже в Петербурге наверно
узнал, что они, чрез приехавшего с Версиловым слугу,
узнали еще накануне, что «придет, дескать, такой-то, побочный брат и студент».
Про это я теперь
знаю наверное.
— Нет, видите, Долгорукий,
я перед всеми дерзок и начну теперь кутить.
Мне скоро сошьют шубу еще лучше, и
я буду на рысаках ездить. Но
я буду
знать про себя, что
я все-таки у вас не сел, потому что
сам себя так осудил, потому что перед вами низок.
Это все-таки
мне будет приятно припомнить, когда
я буду бесчестно кутить. Прощайте, ну, прощайте. И руки вам не даю; ведь Альфонсинка же не берет моей руки. И, пожалуйста, не догоняйте
меня, да и ко
мне не ходите; у нас контракт.
Деньги и теперь еще лежат, ее ожидая, и теперь еще Катерина Николаевна надеется, что она переменит решение; но
этого не случится, и
я знаю про то наверно, потому что
я теперь — один из
самых близких знакомых и друзей Анны Андреевны.
Неточные совпадения
— Потому что Алексей,
я говорю
про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы
мне.
Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не едет? Он добр, он
сам не
знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте
мне поскорей воды! Ах,
это ей, девочке моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну,
я согласна,
это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
—
Я помню
про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но
я сама не
знаю, чем
я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве
это возможно? Скажите же, разве
это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
— Ну,
про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал князь. — Вот у
меня зятек, Степан Аркадьич, вы его
знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии и еще что-то,
я не помню. Только делать там нечего — что ж, Долли,
это не секрет! — а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что
самая нужная. И он правдивый человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.
Она пишет детскую книгу и никому не говорит
про это, но
мне читала, и
я давал рукопись Воркуеву…
знаешь,
этот издатель… и
сам он писатель, кажется.
Раскольников сел, дрожь его проходила, и жар выступал во всем теле. В глубоком изумлении, напряженно слушал он испуганного и дружески ухаживавшего за ним Порфирия Петровича. Но он не верил ни единому его слову, хотя ощущал какую-то странную наклонность поверить. Неожиданные слова Порфирия о квартире совершенно его поразили. «Как же
это, он, стало быть,
знает про квартиру-то? — подумалось ему вдруг, — и
сам же
мне и рассказывает!»