Неточные совпадения
— Ах, опоздал; у вас? Вы приобрели? — вдруг раздался подле меня
голос господина
в синем пальто, видного собой и хорошо одетого. Он опоздал.
Только что мы вошли
в крошечную прихожую, как послышались
голоса; кажется, горячо спорили и кто-то кричал: «Quae medicamenta non sanant — ferrum sanat, quae ferrum non sanat — ignis sanat!» [«Чего не исцеляют лекарства — исцеляет железо, чего не исцеляет железо — исцеляет огонь!» (лат.)]
Говоря, он смотрел как-то
в воздух, начинал фразы и обрывал их. Особенно поражало какое-то уныние
в его
голосе.
— Здравствуйте; все
в сборе; даже и он
в том числе? Слышал его
голос еще из передней; меня бранил, кажется?
— Это ты про Эмс. Слушай, Аркадий, ты внизу позволил себе эту же выходку, указывая на меня пальцем, при матери. Знай же, что именно тут ты наиболее промахнулся. Из истории с покойной Лидией Ахмаковой ты не знаешь ровно ничего. Не знаешь и того, насколько
в этой истории сама твоя мать участвовала, да, несмотря на то что ее там со мною не было; и если я когда видел добрую женщину, то тогда, смотря на мать твою. Но довольно; это все пока еще тайна, а ты — ты говоришь неизвестно что и с чужого
голоса.
Примерно четверть часа спустя раздался
в коридоре, у самой двери Васина, громкий и развязный мужской
голос.
— Версилов живет
в Семеновском полку,
в Можайской улице, дом Литвиновой, номер семнадцать, сама была
в адресном! — громко прокричал раздраженный женский
голос; каждое слово было нам слышно. Стебельков вскинул бровями и поднял над головою палец.
Прошло минут десять, и вдруг,
в самой середине одного раскатистого взрыва хохота, кто-то, точь-в-точь как давеча, прянул со стула, затем раздались крики обеих женщин, слышно было, как вскочил и Стебельков, что он что-то заговорил уже другим
голосом, точно оправдывался, точно упрашивая, чтоб его дослушали…
Это были две дамы, и обе громко говорили, но каково же было мое изумление, когда я по
голосу узнал
в одной Татьяну Павловну, а
в другой — именно ту женщину, которую всего менее приготовлен был теперь встретить, да еще при такой обстановке!
Ошибаться я не мог: я слышал этот звучный, сильный, металлический
голос вчера, правда всего три минуты, но он остался
в моей душе.
Объяснение это последовало при странных и необыкновенных обстоятельствах. Я уже упоминал, что мы жили
в особом флигеле на дворе; эта квартира была помечена тринадцатым номером. Еще не войдя
в ворота, я услышал женский
голос, спрашивавший у кого-то громко, с нетерпением и раздражением: «Где квартира номер тринадцать?» Это спрашивала дама, тут же близ ворот, отворив дверь
в мелочную лавочку; но ей там, кажется, ничего не ответили или даже прогнали, и она сходила с крылечка вниз, с надрывом и злобой.
Вопил, впрочем, один
голос, именно пожилой соседки, а вчерашний молодой
голос, который я слишком хорошо запомнил, — совсем молчал; помню, что мне это, с первой мысли, пришло тогда
в голову.
Но не успел я даже удивиться, как вдруг услышал
голос князя, с кем-то громко говорившего и возвращавшегося
в кабинет.
— Милый мой мальчик, да за что ты меня так любишь? — проговорил он, но уже совсем другим
голосом.
Голос его задрожал, и что-то зазвенело
в нем совсем новое, точно и не он говорил.
И точно слезы задрожали вдруг
в ее
голосе. Мне стало ужасно стыдно: я взял ее руку и крепко поцеловал.
Но
в эту минуту Лиза вдруг толкнула меня за портьеру, и мы оба очутились за занавесью,
в так называемом «фонаре», то есть
в круглой маленькой комнатке из окон. Не успел я опомниться, как услышал знакомый
голос, звон шпор и угадал знакомую походку.
— Но я замечаю, мой милый, — послышалось вдруг что-то нервное и задушевное
в его
голосе, до сердца проницающее, что ужасно редко бывало с ним, — я замечаю, что ты и сам слишком горячо говоришь об этом. Ты сказал сейчас, что ездишь к женщинам… мне, конечно, тебя расспрашивать как-то… на эту тему, как ты выразился… Но и «эта женщина» не состоит ли тоже
в списке недавних друзей твоих?
В его
голосе сверкал милый, дружественный, ласкающий смех… что-то вызывающее и милое было
в его словах,
в его светлом лице, насколько я мог заметить ночью. Он был
в удивительном возбуждении. Я весь засверкал поневоле.
— Это с ними не
в первый раз; давеча там с Рехбергом вышла тоже история из-за десятирублевой, — раздался подле чей-то подленький
голос.
— Да
в чем ты оправдываешься? Ты, Аркадий, кажется,
в чем-то спешишь оправдаться, так
в чем же? — тихо и кротко спросила Лиза, но очень твердым и убежденным
голосом.
— Совершенно! — произнес я
в высшей степени убежденным
голосом. Я сидел
в креслах перед столом, а он ходил по комнате.
— Ваша жена… черт… Если я сидел и говорил теперь с вами, то единственно с целью разъяснить это гнусное дело, — с прежним гневом и нисколько не понижая
голоса продолжал барон. — Довольно! — вскричал он яростно, — вы не только исключены из круга порядочных людей, но вы — маньяк, настоящий помешанный маньяк, и так вас аттестовали! Вы снисхождения недостойны, и объявляю вам, что сегодня же насчет вас будут приняты меры и вас позовут
в одно такое место, где вам сумеют возвратить рассудок… и вывезут из города!
— Presente! [Я здесь! (франц.)] — откликнулся из-за ширм дребезжащий женский
голос с парижским акцентом, и не более как через две минуты выскочила mademoiselle Alphonsine, наскоро одетая,
в распашонке, только что с постели, — странное какое-то существо, высокого роста и сухощавая, как щепка, девица, брюнетка, с длинной талией, с длинным лицом, с прыгающими глазами и с ввалившимися щеками, — страшно износившееся существо!
Слышу, деточки,
голоса ваши веселые, слышу шаги ваши на родных отчих могилках
в родительский день; живите пока на солнышке, радуйтесь, а я за вас Бога помолю,
в сонном видении к вам сойду… все равно и по смерти любовь!..
— Многое помню. Как только себя
в жизни запомнила, с тех пор любовь и милость вашу над собой увидела, — проникнутым
голосом проговорила она и вся вдруг вспыхнула.
Это — как бы удар
голосов, хор вдохновенный, победоносный, подавляющий, что-нибудь вроде нашего «Дори-но-си-ма чин-ми», — так, чтоб все потряслось на основаниях, — и все переходит
в восторженный, ликующий всеобщий возглас: «Hossanna!» — как бы крик всей вселенной, а ее несут, несут, и вот тут опустить занавес!
— Аркадий Макарович! Неужели правда, что он умер? — раздался знакомый мне тихий, плавный, металлический
голос, от которого все так и задрожало
в душе моей разом:
в вопросе слышалось что-то проникнувшее и взволновавшее ее душу.
Признаюсь, я слушал
в большом смущении; даже тон его речи пугал меня, хотя я не мог не поразиться мыслями. Я болезненно боялся лжи. Вдруг я заметил ему строгим
голосом...
Черт меня дернул разгорячиться перед ним до того, что я, кончая речь и с наслаждением отчеканивая слова и возвышая все более и более
голос, вошел вдруг
в такой жар, что всунул эту совсем ненужную подробность о том, то передам документ через Татьяну Павловну и у нее на квартире!
— Я вас ужасно давно не видал, Катерина Николаевна, так давно, что почти уж и возможным не считал когда-нибудь сидеть, как теперь, подле вас, вглядываться
в ваше лицо и слушать ваш
голос…
— Я приведу Петра Ипполитовича, — встала Анна Андреевна. Удовольствие засияло
в лице ее: судя по тому, что я так ласков к старику, она обрадовалась. Но лишь только она вышла, вдруг все лицо старика изменилось мгновенно. Он торопливо взглянул на дверь, огляделся кругом и, нагнувшись ко мне с дивана, зашептал мне испуганным
голосом...
— Нет, это — плоды вашего дела! — резко возвысила она
голос. —
В последний раз обращаюсь к вам, Аркадий Макарович, — хотите ли вы обнаружить адскую интригу против беззащитного старика и пожертвовать «безумными и детскими любовными мечтами вашими», чтоб спасти родную вашу сестру?