Неточные совпадения
— Александра Петровна Синицкая, — ты, кажется, ее должен был здесь встретить недели три тому, — представь, она третьего дня вдруг мне, на мое веселое замечание, что если я теперь женюсь, то по крайней мере могу быть спокоен, что не будет детей, — вдруг она мне и даже с этакою злостью: «Напротив,
у вас-то и будут,
у таких-то, как вы, и
бывают непременно, с первого даже года пойдут, увидите».
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в словах. Ваша мысль, хотя бы и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а на словах — смешнее и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому
бывает только
у скверных людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно трудно!
Зато есть
у меня в Петербурге и несколько мест счастливых, то есть таких, где я почему-нибудь
бывал когда-нибудь счастлив, — и что же, я берегу эти места и не захожу в них как можно дольше нарочно, чтобы потом, когда буду уже совсем один и несчастлив, зайти погрустить и припомнить.
Васин был, очевидно, лучшим и благонадежнейшим жильцом; такой самый лучший жилец непременно
бывает один
у хозяйки, и за это ему особенно угождают:
у него убирают и подметают тщательнее, вешают над диваном какую-нибудь литографию, под стол подстилают чахоточный коврик.
У меня
бывает счет и в одном знатном ресторане, но я еще тут боюсь, и, чуть деньги, сейчас плачу, хотя и знаю, что это — моветон и что я себя тем компрометирую.
Но уж и досталось же ему от меня за это! Я стал страшным деспотом. Само собою, об этой сцене потом
у нас и помину не было. Напротив, мы встретились с ним на третий же день как ни в чем не
бывало — мало того: я был почти груб в этот второй вечер, а он тоже как будто сух. Случилось это опять
у меня; я почему-то все еще не пошел к нему сам, несмотря на желание увидеть мать.
Я отлично знал, что Лиза
у Столбеевой
бывала и изредка посещала потом бедную Дарью Онисимовну, которую все
у нас очень полюбили; но тогда, вдруг, после этого, впрочем, чрезвычайно дельного заявления князя и особенно после глупой выходки Стебелькова, а может быть и потому, что меня сейчас назвали князем, я вдруг от всего этого весь покраснел.
У Анны Андреевны в последнее время я
бывал даже довольно часто.
И, наконец, она просто-запросто могла захотеть
побывать у Татьяны Павловны и сообщила мне вчера безо всякой цели, а я навообразил.
Из отрывков их разговора и из всего их вида я заключил, что
у Лизы накопилось страшно много хлопот и что она даже часто дома не
бывает из-за своих дел: уже в одной этой идее о возможности «своих дел» как бы заключалось для меня нечто обидное; впрочем, все это были лишь больные, чисто физиологические ощущения, которые не стоит описывать.
«
У меня с рук не сходила, — вспоминал старик, —
бывало, и ходить учу, поставлю в уголок шага за три да и зову ее, а она-то ко мне колыхается через комнату, и не боится, смеется, а добежит до меня, бросится и за шею обымет.
О, я чувствовал, что она лжет (хоть и искренно, потому что лгать можно и искренно) и что она теперь дурная; но удивительно, как
бывает с женщинами: этот вид порядочности, эти высшие формы, эта недоступность светской высоты и гордого целомудрия — все это сбило меня с толку, и я стал соглашаться с нею во всем, то есть пока
у ней сидел; по крайней мере — не решился противоречить.
Мы вышли из лавки, и Ламберт меня поддерживал, слегка обнявши рукой. Вдруг я посмотрел на него и увидел почти то же самое выражение его пристального, разглядывающего, страшно внимательного и в высшей степени трезвого взгляда, как и тогда, в то утро, когда я замерзал и когда он вел меня, точно так же обняв рукой, к извозчику и вслушивался, и ушами и глазами, в мой бессвязный лепет.
У пьянеющих людей, но еще не опьяневших совсем,
бывают вдруг мгновения самого полного отрезвления.
Я действительно никогда еще
у него не
бывал.
Это подобно, как
у великих художников в их поэмах
бывают иногда такие больные сцены, которые всю жизнь потом с болью припоминаются, — например, последний монолог Отелло
у Шекспира, Евгений
у ног Татьяны, или встреча беглого каторжника с ребенком, с девочкой, в холодную ночь,
у колодца, в «Miserables» [«Отверженных» (франц.).]
Она ушла. Прибавлю, забегая вперед: она сама поехала отыскивать Ламберта; это была последняя надежда ее; сверх того,
побывала у брата и
у родных Фанариотовых; понятно, в каком состоянии духа должна была она вернуться.
Вот почему Марья, как услышала давеча, что в половине двенадцатого Катерина Николаевна будет
у Татьяны Павловны и что буду тут и я, то тотчас же бросилась из дому и на извозчике прискакала с этим известием к Ламберту. Именно про это-то она и должна была сообщить Ламберту — в том и заключалась услуга. Как раз
у Ламберта в ту минуту находился и Версилов. В один миг Версилов выдумал эту адскую комбинацию. Говорят, что сумасшедшие в иные минуты ужасно
бывают хитры.
Но хоть я и часто
бываю у Анны Андреевны, но не скажу, чтоб мы пускались в большие интимности; о старом не упоминаем вовсе; она принимает меня к себе очень охотно, но говорит со мной как-то отвлеченно.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что
у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его
бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как вашей милости угодно!
У меня, право, в голове теперь… я и сам не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не
бывал.
Уж
у меня ухо востро! уж я…» И точно:
бывало, как прохожу через департамент — просто землетрясенье, все дрожит и трясется, как лист.
Хлестаков. Завтрак был очень хорош; я совсем объелся. Что,
у вас каждый день
бывает такой?
— А счастье наше — в хлебушке: // Я дома в Белоруссии // С мякиною, с кострикою // Ячменный хлеб жевал; //
Бывало, вопишь голосом, // Как роженица корчишься, // Как схватит животы. // А ныне, милость Божия! — // Досыта
у Губонина // Дают ржаного хлебушка, // Жую — не нажуюсь! —