А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется,
прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
Неточные совпадения
Князь объяснил
все, что мог, наскоро, почти то же самое, что уже
прежде объяснял камердинеру и еще
прежде Рогожину. Гаврила Ардалионович меж тем как будто что-то припоминал.
— С тех пор я ужасно люблю ослов. Это даже какая-то во мне симпатия. Я стал о них расспрашивать, потому что
прежде их не видывал, и тотчас же сам убедился, что это преполезнейшее животное, рабочее, сильное, терпеливое, дешевое, переносливое; и чрез этого осла мне вдруг
вся Швейцария стала нравиться, так что совершенно прошла прежняя грусть.
Раз,
прежде еще, она за работой вдруг запела, и я помню, что
все удивились и стали смеяться: «Мари запела!
Тогда Мари совсем уже перестали кормить; а в деревне
все ее гнали, и никто даже ей работы не хотел дать, как
прежде.
— Ты
всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как
прежде, с моей стороны по крайней мере.
Всё мое желание в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от сестры…
Ему случалось бывать
прежде и в очень хорошем обществе, из которого он был исключен окончательно
всего только года два-три назад.
Он воротился смущенный, задумчивый; тяжелая загадка ложилась ему на душу, еще тяжелее, чем
прежде. Мерещился и князь… Он до того забылся, что едва разглядел, как целая рогожинская толпа валила мимо его и даже затолкала его в дверях, наскоро выбираясь из квартиры вслед за Рогожиным.
Все громко, в голос, толковали о чем-то. Сам Рогожин шел с Птицыным и настойчиво твердил о чем-то важном и, по-видимому, неотлагательном.
Варя, так строго обращавшаяся с ним
прежде, не подвергала его теперь ни малейшему допросу об его странствиях; а Ганя, к большому удивлению домашних, говорил и даже сходился с ним иногда совершенно дружески, несмотря на
всю свою ипохондрию, чего никогда не бывало
прежде, так как двадцатисемилетний Ганя, естественно, не обращал на своего пятнадцатилетнего брата ни малейшего дружелюбного внимания, обращался с ним грубо, требовал к нему от
всех домашних одной только строгости и постоянно грозился «добраться до его ушей», что и выводило Колю «из последних границ человеческого терпения».
— Не знаю совсем. Твой дом имеет физиономию
всего вашего семейства и
всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит.
Прежде и не вздумал бы, что ты в таком доме живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен быть дом!»
Потом помолчала и говорит: «Все-таки ты не лакей; я
прежде думала, что ты совершенный как есть лакей».
Матушка и
прежде, вот уже два года, точно как бы не в полном рассудке сидит (больная она), а по смерти родителя и совсем как младенцем стала, без разговору: сидит без ног и только
всем, кого увидит, с места кланяется; кажись, не накорми ее, так она и три дня не спохватится.
— Да ничего, так. Я и
прежде хотел спросить. Многие ведь ноне не веруют. А что, правда (ты за границей-то жил), — мне вот один с пьяных глаз говорил, что у нас, по России, больше, чем во
всех землях таких, что в бога не веруют? «Нам, говорит, в этом легче, чем им, потому что мы дальше их пошли…»
Одно только меня поразило: что он вовсе как будто не про то говорил, во
всё время, и потому именно поразило, что и
прежде, сколько я ни встречался с неверующими и сколько ни читал таких книг,
всё мне казалось, что и говорят они, и в книгах пишут совсем будто не про то, хотя с виду и кажется, что про то.
Я, брат, тогда под самым сильным впечатлением был
всего того, что так и хлынуло на меня на Руси; ничего-то я в ней
прежде не понимал, точно бессловесный рос, и как-то фантастически вспоминал о ней в эти пять лет за границей.
— Может быть, согласен, только я не помню, — продолжал князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали, что ничего не может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было лицо; стали перебирать лица
всех знакомых, ни одно не пригодилось, на этом дело и стало; вот и
всё; не понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось
всё это припомнить и вывести? Что смешно было
прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
— Если вы не бросите сейчас же этих мерзких людей, то я
всю жизнь,
всю жизнь буду вас одного ненавидеть! — прошептала Аглая; она была как бы в исступлении, но она отвернулась,
прежде чем князь успел на нее взглянуть. Впрочем, ему уже нечего и некого было бросать: больного Ипполита тем временем успели кое-как усадить на извозчика, и дрожки отъехали.
— Это-то, кажется, было; ветреник! Но, впрочем, если было, то уж очень давно, еще
прежде, то есть года два-три. Ведь он еще с Тоцким был знаком. Теперь же быть ничего не могло в этом роде, на ты они не могли быть никогда! Сами знаете, что и ее
всё здесь не было; нигде не было. Многие еще и не знают, что она опять появилась. Экипаж я заметил дня три, не больше.
Иногда ему даже хотелось сказать себе, что он
всё это предчувствовал и предугадывал
прежде; даже казалось ему, что как будто он уже читал это
всё, когда-то давно-давно, и
всё, о чем он тосковал с тех пор,
всё, чем он мучился и чего боялся, —
всё это заключалось в этих давно уже прочитанных им письмах.
Но все-таки,
прежде чем смириться и покориться, эти люди чрезвычайно долго иногда куролесят, начиная с юности до покоряющегося возраста, и
все из желания оригинальности.
— Да, положим; только как же это, однако?.. Я
всё не понимаю, — бормотал князь, сбитый с толку, —
прежде, вы говорили, тут не было, и вы на этом месте искали, а тут вдруг очутилось?
— Не совсем, многоуважаемый князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо
всем объявить благороднейшей матери… так как и
прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.
— Да тем-то и возмутительно
всё это, что тут и серьезного не было ничего! — вскричал Евгений Павлович, решительно увлекаясь. — Простите меня, князь, но… я… я думал об этом, князь; я много передумал; я знаю
всё, что происходило
прежде, я знаю
всё, что было полгода назад,
всё, и —
всё это было несерьезно!
Всё это было одно только головное увлечение, картина, фантазия, дым, и только одна испуганная ревность совершенно неопытной девушки могла принять это за что-то серьезное!..
Я теперь
все понял, чего
прежде не понимал, и видите: когда они обе стояли тогда одна против другой, то я тогда лица Настасьи Филипповны не мог вынести…
Прежде, то есть несколько дней назад, она, при свиданиях с ним, употребляла
все усилия, чтобы развеселить его, боялась ужасно его грустного вида: пробовала даже петь ему;
всего же чаще рассказывала ему
всё, что могла запомнить смешного.
Когда
все разошлись, Келлер нагнулся к Лебедеву и сообщил ему: «Мы бы с тобой затеяли крик, подрались, осрамились, притянули бы полицию; а он вон друзей себе приобрел новых, да еще каких; я их знаю!» Лебедев, который был довольно «готов», вздохнул и произнес: «Утаил от премудрых и разумных и открыл младенцам, я это говорил еще и
прежде про него, но теперь прибавляю, что и самого младенца бог сохранил, спас от бездны, он и
все святые его!»