Неточные совпадения
И не перебей я у него этот букет,
кто знает, жил
бы человек до сих пор, был
бы счастлив, имел
бы успехи, и в голову б не пришло ему под турку идти.
— Позвольте, Настасья Филипповна, — вскричал генерал в припадке рыцарского великодушия, —
кому вы говорите? Да я из преданности одной останусь теперь подле вас, и если, например, есть какая опасность… К тому же я, признаюсь, любопытствую чрезмерно. Я только насчет того хотел, что они испортят ковры и, пожалуй, разобьют что-нибудь… Да и не надо
бы их совсем, по-моему, Настасья Филипповна!
— Значит, в самом деле княгиня! — прошептала она про себя как
бы насмешливо и, взглянув нечаянно на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да что же вы, господа, стоите, сделайте одолжение, садитесь, поздравьте меня с князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг в дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу, слышали? За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня берет!
Ну
кто не пленился
бы иногда этою женщиной до забвения рассудка и… всего?
Если
бы кто теперь взглянул на него из прежде знавших его полгода назад в Петербурге, в его первый приезд, то, пожалуй
бы, и заключил, что он наружностью переменился гораздо к лучшему.
Матушка и прежде, вот уже два года, точно как
бы не в полном рассудке сидит (больная она), а по смерти родителя и совсем как младенцем стала, без разговору: сидит без ног и только всем,
кого увидит, с места кланяется; кажись, не накорми ее, так она и три дня не спохватится.
Человека этого князь не мог разглядеть ясно и, конечно, никак
бы не мог сказать наверно:
кто он таков?
— Да разве я один? — не умолкал Коля. — Все тогда говорили, да и теперь говорят; вот сейчас князь Щ. и Аделаида Ивановна и все объявили, что стоят за «рыцаря бедного», стало быть, «рыцарь-то бедный» существует и непременно есть, а по-моему, если
бы только не Аделаида Ивановна, так все
бы мы давно уж знали,
кто такой «рыцарь бедный».
— Да как же
бы я нарисовала,
кого? По сюжету выходит, что этот «рыцарь бедный»
— Это напоминает, — засмеялся Евгений Павлович, долго стоявший и наблюдавший, — недавнюю знаменитую защиту адвоката, который, выставляя как извинение бедность своего клиента, убившего разом шесть человек, чтоб ограбить их, вдруг заключил в этом роде: «Естественно, говорит, что моему клиенту по бедности пришло в голову совершить это убийство шести человек, да и
кому же на его месте не пришло
бы это в голову?» В этом роде что-то, только очень забавное.
— И правда, — резко решила генеральша, — говори, только потише и не увлекайся. Разжалобил ты меня… Князь! Ты не стоил
бы, чтоб я у тебя чай пила, да уж так и быть, остаюсь, хотя ни у
кого не прошу прощенья! Ни у
кого! Вздор!.. Впрочем, если я тебя разбранила, князь, то прости, если, впрочем, хочешь. Я, впрочем, никого не задерживаю, — обратилась она вдруг с видом необыкновенного гнева к мужу и дочерям, как будто они-то и были в чем-то ужасно пред ней виноваты, — я и одна домой сумею дойти…
Сомнения нет, что семейные мучения ее были неосновательны, причину имели ничтожную и до смешного были преувеличены; но если у
кого бородавка на носу или на лбу, то ведь так и кажется, что всем только одно было и есть на свете, чтобы смотреть на вашу бородавку, над нею смеяться и осуждать вас за нее, хотя
бы вы при этом открыли Америку.
Кто из русских людей скажет, напишет или сделает что-нибудь свое, свое неотъемлемое и незаимствованное, тот неминуемо становится национальным, хотя
бы он и по-русски плохо говорил.
Если
бы кто сказал ему в эту минуту, что он влюбился, влюблен страстною любовью, то он с удивлением отверг
бы эту мысль и, может быть, даже с негодованием.
И если
бы кто прибавил к тому, что записка Аглаи есть записка любовная, назначение любовного свидания, то он сгорел
бы со стыда за того человека и, может быть, вызвал
бы его на дуэль.
Я положил умереть в Павловске, на восходе солнца и сойдя в парк, чтобы не обеспокоить никого на даче. Мое «Объяснение» достаточно объяснит всё дело полиции. Охотники до психологии и те,
кому надо, могут вывести из него всё, что им будет угодно. Я
бы не желал, однако ж, чтоб эта рукопись предана была гласности. Прошу князя сохранить экземпляр у себя и сообщить другой экземпляр Аглае Ивановне Епанчиной. Такова моя воля. Завещаю мой скелет в Медицинскую академию для научной пользы.
Еще недавно рассмешило меня предположение: что если
бы мне вдруг вздумалось теперь убить
кого угодно, хоть десять человек разом, или сделать что-нибудь самое ужасное, что только считается самым ужасным на этом свете, то в какой просак поставлен
бы был предо мной суд с моими двумя-тремя неделями сроку и с уничтожением пыток и истязаний?
Тут, во-первых, странная мысль:
кому, во имя какого права, во имя какого побуждения вздумалось
бы оспаривать теперь у меня мое право на эти две-три недели моего срока?
Иногда я доводил ее до того, что она как
бы опять видела кругом себя свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила, что меня же с горечью обвиняла за то, что я высоко себя над нею ставлю (когда у меня и в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака, что она ни от
кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни «возвеличения до себя».
— Еще
бы, да если
бы даже и входили!
Кто у вас ночевал?
Я засмеялся и говорю: «Слушай, говорю, генерал, если
бы кто другой мне это сказал про тебя, то я
бы тут же собственными руками мою голову снял, положил
бы ее на большое блюдо и сам
бы поднес ее на блюде всем сомневающимся: „Вот, дескать, видите эту голову, так вот этою собственною своею головой я за него поручусь, и не только голову, но даже в огонь“.
— Видите, Лукьян Тимофеич, тут страшное дело в ошибке. Этот Фердыщенко… я
бы не желал говорить про него дурного… но этот Фердыщенко… то есть,
кто знает, может быть, это и он!.. Я хочу сказать, что, может быть, он и в самом деле способнее к тому, чем… чем другой.
«Когда вы развернете это письмо (так начиналось первое послание), вы прежде всего взглянете на подпись. Подпись всё вам скажет и всё разъяснит, так что мне нечего пред вами оправдываться и нечего вам разъяснять. Будь я хоть сколько-нибудь вам равна, вы
бы могли еще обидеться такою дерзостью; но
кто я и
кто вы? Мы две такие противоположности, и я до того пред вами из ряду вон, что я уже никак не могу вас обидеть, даже если б и захотела».
Но это нам невозможно, а вы другое дело: как могли
бы вы не любить хоть кого-нибудь, когда вы ни с
кем себя не можете сравнивать и когда вы выше всякой обиды, выше всякого личного негодования?
—
Кто про то знает, может, и нет, — тихо проговорил Рогожин, как
бы про себя.
— А я и не примечаю-с, хе-хе! И представьте себе, многоуважаемый князь, — хотя предмет и не достоин такого особенного внимания вашего, всегда-то карманы у меня целехоньки, а тут вдруг в одну ночь такая дыра! Стал высматривать любопытнее, как
бы перочинным ножичком
кто прорезал; невероятно почти-с.
— О, дитя мое, я готов целовать ноги императора Александра, но зато королю прусскому, но зато австрийскому императору, о, этим вечная ненависть и… наконец… ты ничего не смыслишь в политике!» — Он как
бы вспомнил вдруг, с
кем говорит, и замолк, но глаза его еще долго метали искры.
Бесспорно, для него составляло уже верх блаженства одно то, что он опять будет беспрепятственно приходить к Аглае, что ему позволят с нею говорить, с нею сидеть, с нею гулять, и,
кто знает, может быть, этим одним он остался
бы доволен на всю свою жизнь!
Правда, дело устроилось слишком поспешно и даже с некоторым, совсем
бы ненужным, волнением, и именно потому, что в этом семействе «всё делалось так, как ни у
кого».
— Вот что, — обернулась вдруг Лизавета Прокофьевна, — мы теперь мимо него проходим. Как
бы там ни думала Аглая и что
бы там ни случилось потом, а он нам не чужой, а теперь еще вдобавок и в несчастии и болен; я по крайней мере зайду навестить.
Кто хочет со мной, тот иди,
кто не хочет — проходи мимо; путь не загорожен.
— Вы совершенно готовы, — заметила она тихо и как
бы спокойно, — одеты, и шляпа в руках; стало быть, вас предупредили, и я знаю
кто: Ипполит?
Выйдя от князя, доктор сообщил Лебедеву, что если всё таких брать в опеку, так
кого же
бы приходилось делать опекунами?
Он тотчас догадался, что им совершенно известно,
кто он такой, и что они отлично знают, что вчера должна была быть его свадьба, и умирают от желания расспросить и о свадьбе, и о том чуде, что вот он спрашивает у них о той, которая должна
бы быть теперь не иначе как с ним вместе, в Павловске, но деликатятся.