Неточные совпадения
Все,
как водится, устали, у всех отяжелели за ночь глаза, все назяблись, все лица
были бледно-желтые, под цвет тумана.
Он
был тепло одет, в широкий, мерлушечий, черный, крытый тулуп, и за ночь не зяб, тогда
как сосед его принужден
был вынести на своей издрогшей спине всю сладость сырой ноябрьской русской ночи, к которой, очевидно,
был не приготовлен.
На нем
был довольно широкий и толстый плащ без рукавов и с огромным капюшоном, точь-в-точь
как употребляют часто дорожные, по зимам, где-нибудь далеко за границей, в Швейцарии, или, например, в Северной Италии, не рассчитывая, конечно, при этом и на такие концы по дороге,
как от Эйдткунена до Петербурга.
— О, еще бы! — тотчас же ответил князь, — князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А что касается до отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали. Отец мой
был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не знаю,
каким образом и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя в своем роде…
Это, говорит, не тебе чета, это, говорит, княгиня, а зовут ее Настасьей Филипповной, фамилией Барашкова, и живет с Тоцким, а Тоцкий от нее
как отвязаться теперь не знает, потому совсем то
есть лет достиг настоящих, пятидесяти пяти, и жениться на первейшей раскрасавице во всем Петербурге хочет.
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору не заходил, а пошел, никуда не глядя, в английский магазин, да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак почти
как по ореху
будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили.
«Ну, говорю,
как мы вышли, ты у меня теперь тут не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать
будешь?» Я, правда, хотел
было тогда же в воду, домой не заходя, да думаю: «Ведь уж все равно», и
как окаянный воротился домой.
В старину генерал Епанчин,
как всем известно
было, участвовал в откупах.
Да и летами генерал Епанчин
был еще,
как говорится, в самом соку, то
есть пятидесяти шести лет и никак не более, что во всяком случае составляет возраст цветущий, возраст, с которого, по-настоящему, начинается истинная жизнь.
Еще в очень молодых летах своих генеральша умела найти себе,
как урожденная княжна и последняя в роде, а может
быть и по личным качествам, некоторых очень высоких покровительниц.
— О, я ведь не в этой комнате просил; я ведь знаю; а я бы вышел куда-нибудь, где бы вы указали, потому я привык, а вот уж часа три не курил. Впрочем,
как вам угодно и, знаете,
есть пословица: в чужой монастырь…
А так
как люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа, то и камердинеру зашло в голову, что тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и с амбицией не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить, а стало
быть, и в том и в другом случае не пришлось бы за него отвечать?
— Гм! Хе! В Петербурге-то прежде живали? (
Как ни крепился лакей, а невозможно
было не поддержать такой учтивый и вежливый разговор.)
Камердинер, хотя и не мог бы так выразить все это,
как князь, но конечно, хотя не всё, но главное понял, что видно
было даже по умилившемуся лицу его.
— Дела неотлагательного я никакого не имею; цель моя
была просто познакомиться с вами. Не желал бы беспокоить, так
как я не знаю ни вашего дня, ни ваших распоряжений… Но я только что сам из вагона… приехал из Швейцарии…
— Это могло
быть, но не иначе,
как по вашему приглашению. Я же, признаюсь, не остался бы и по приглашению, не почему-либо, а так… по характеру.
— Ну, стало
быть, и кстати, что я вас не пригласил и не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить: так
как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова не может
быть, — хотя мне, разумеется, весьма
было бы лестно, — то, стало
быть…
— То, стало
быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще
как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет,
как теперь вышло. Что ж, может
быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой,
каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно
будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим, то
есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
То
есть,
как это не понимать,
как это не понимать…
Она
была сфотографирована в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, по-видимому, темно-русые,
были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и
как бы высокомерное.
— Не знаю,
как вам сказать, — ответил князь, — только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем
как будто больной. Очень может
быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
Присядьте-ка на минутку; я вам уже изъяснил, что принимать вас очень часто не в состоянии; но помочь вам капельку искренно желаю, капельку, разумеется, то
есть в виде необходимейшего, а там
как уж вам самим
будет угодно.
Для вас же, князь, это даже больше чем клад, во-первых, потому что вы
будете не один, а, так сказать, в недрах семейства, а по моему взгляду, вам нельзя с первого шагу очутиться одним в такой столице,
как Петербург.
— Так вам нравится такая женщина, князь? — спросил он его вдруг, пронзительно смотря на него. И точно будто бы у него
было какое чрезвычайное намерение.
Все три девицы Епанчины
были барышни здоровые, цветущие, рослые, с удивительными плечами, с мощною грудью, с сильными, почти
как у мужчин, руками, и, конечно вследствие своей силы и здоровья, любили иногда хорошо покушать, чего вовсе и не желали скрывать.
И хотя он еще накануне предчувствовал, что так именно и
будет сегодня по одному «анекдоту» (
как он сам по привычке своей выражался), и уже засыпая вчера, об этом беспокоился, но все-таки теперь опять струсил.
Дочери подошли с ним поцеловаться; тут хотя и не сердились на него, но все-таки и тут
было тоже
как бы что-то особенное.
Правда, генерал, по некоторым обстоятельствам, стал излишне подозрителен; но так
как он
был отец и супруг опытный и ловкий, то тотчас же и взял свои меры.
Мы уже сказали сейчас, что сам генерал, хотя
был человек и не очень образованный, а, напротив,
как он сам выражался о себе, «человек самоучный», но
был, однако же, опытным супругом и ловким отцом.
Между прочим, он принял систему не торопить дочерей своих замуж, то
есть не «висеть у них над душой» и не беспокоить их слишком томлением своей родительской любви об их счастии,
как невольно и естественно происходит сплошь да рядом даже в самых умных семействах, в которых накопляются взрослые дочери.
Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты натурально принуждены же
будут, наконец, взяться сами за ум, и тогда дело загорится, потому что возьмутся за дело охотой, отложив капризы и излишнюю разборчивость; родителям оставалось бы только неусыпнее и
как можно неприметнее наблюдать, чтобы не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественного уклонения, а затем, улучив надлежащий момент, разом помочь всеми силами и направить дело всеми влияниями.
Бесспорною красавицей в семействе,
как уже сказано
было,
была младшая, Аглая.
И однако же, дело продолжало идти все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и генералом положено
было до времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался
как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а это
было очень важно. Тут
было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого все дело могло расстроиться безвозвратно.
В этом небольшом поместье оказался тоже, хотя и небольшой, только что отстроенный деревянный дом; убран он
был особенно изящно, да и деревенька,
как нарочно, называлась сельцо Отрадное.
Мало того, она даже юридически чрезвычайно много понимала и имела положительное знание, если не света, то о том по крайней мере,
как некоторые дела текут на свете; во-вторых, это
был совершенно не тот характер,
как прежде, то
есть не что-то робкое, пансионски неопределенное, иногда очаровательное по своей оригинальной резвости и наивности, иногда грустное и задумчивое, удивленное, недоверчивое, плачущее и беспокойное.
А так
как свадьба действительно
была еще только в намерении, то Афанасий Иванович смирился и уступил Настасье Филипповне.
Решению его помогло и еще одно обстоятельство: трудно
было вообразить себе, до
какой степени не походила эта новая Настасья Филипповна на прежнюю лицом.
Афанасий Иванович рискнул
было на очень хитрое средство, чтобы разбить свои цепи: неприметно и искусно он стал соблазнять ее, чрез ловкую помощь, разными идеальнейшими соблазнами; но олицетворенные идеалы: князья, гусары, секретари посольств, поэты, романисты, социалисты даже — ничто не произвело никакого впечатления на Настасью Филипповну,
как будто у ней вместо сердца
был камень, а чувства иссохли и вымерли раз навсегда.
Не только не
было заметно в ней хотя бы малейшего появления прежней насмешки, прежней вражды и ненависти, прежнего хохоту, от которого, при одном воспоминании, до сих пор проходил холод по спине Тоцкого, но, напротив, она
как будто обрадовалась тому, что может наконец поговорить с кем-нибудь откровенно и по-дружески.
Тоцкий до того
было уже струсил, что даже и Епанчину перестал сообщать о своих беспокойствах; но бывали мгновения, что он,
как слабый человек, решительно вновь ободрялся и быстро воскресал духом: он ободрился, например, чрезвычайно, когда Настасья Филипповна дала, наконец, слово обоим друзьям, что вечером, в день своего рождения, скажет последнее слово.
Впрочем, известно, что человек, слишком увлекшийся страстью, особенно если он в летах, совершенно слепнет и готов подозревать надежду там, где вовсе ее и нет; мало того, теряет рассудок и действует
как глупый ребенок, хотя бы и
был семи пядей во лбу.
Накануне дня рождения Настасьи Филипповны он
был как в лихорадке, хотя и ловко скрывал себя.
Генеральша
была ревнива к своему происхождению. Каково же ей
было, прямо и без приготовления, услышать, что этот последний в роде князь Мышкин, о котором она уже что-то слышала, не больше
как жалкий идиот и почти что нищий, и принимает подаяние на бедность. Генерал именно бил на эффект, чтобы разом заинтересовать, отвлечь все как-нибудь в другую сторону.
— О, они не повторяются так часто, и притом он почти
как ребенок, впрочем образованный. Я
было вас, mesdames, — обратился он опять к дочерям, — хотел попросить проэкзаменовать его, все-таки хорошо бы узнать, к чему он способен.
— Швейцария тут не помешает; а впрочем, повторяю,
как хочешь. Я ведь потому, что, во-первых, однофамилец и, может
быть, даже родственник, а во-вторых, не знает, где главу приклонить. Я даже подумал, что тебе несколько интересно
будет, так
как все-таки из нашей фамилии.
— Почему? Что тут странного? Отчего ему не рассказывать? Язык
есть. Я хочу знать,
как он умеет говорить. Ну, о чем-нибудь. Расскажите,
как вам понравилась Швейцария, первое впечатление. Вот вы увидите, вот он сейчас начнет, и прекрасно начнет.
Это
было после ряда сильных и мучительных припадков моей болезни, а я всегда, если болезнь усиливалась и припадки повторялись несколько раз сряду, впадал в полное отупение, терял совершенно память, а ум хотя и работал, но логическое течение мысли
как бы обрывалось.
— Да и об осле
было умно, — заметила Александра, — князь рассказал очень интересно свой болезненный случай и
как все ему понравилось чрез один внешний толчок. Мне всегда
было интересно,
как люди сходят с ума и потом опять выздоравливают. Особенно если это вдруг сделается.
— Мы приехали в Люцерн, и меня повезли по озеру. Я чувствовал,
как оно хорошо, но мне ужасно
было тяжело при этом, — сказал князь.