Неточные совпадения
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще
как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет,
как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и
надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— Ну нет, — с убеждением перебил генерал, — и
какой, право, у тебя склад мыслей! Станет она намекать… да и не интересанка совсем. И притом, чем ты станешь дарить: ведь тут
надо тысячи! Разве портретом? А что, кстати, не просила еще она у тебя портрета?
Правда, характер весьма часто не слушался и не подчинялся решениям благоразумия; Лизавета Прокофьевна становилась с каждым годом всё капризнее и нетерпеливее, стала даже какая-то чудачка, но так
как под рукой все-таки оставался весьма покорный и приученный муж, то излишнее и накопившееся изливалось обыкновенно на его голову, а затем гармония в семействе восстановлялась опять, и всё шло
как не
надо лучше.
— Это очень хорошо, что вы вежливы, и я замечаю, что вы вовсе не такой… чудак,
каким вас изволили отрекомендовать. Пойдемте. Садитесь вот здесь, напротив меня, — хлопотала она, усаживая князя, когда пришли в столовую, — я хочу на вас смотреть. Александра, Аделаида, потчуйте князя. Не правда ли, что он вовсе не такой… больной? Может, и салфетку не
надо… Вам, князь, подвязывали салфетку за кушаньем?
Впрочем, на меня все в деревне рассердились больше по одному случаю… а Тибо просто мне завидовал; он сначала все качал головой и дивился,
как это дети у меня все понимают, а у него почти ничего, а потом стал
надо мной смеяться, когда я ему сказал, что мы оба их ничему не научим, а они еще нас научат.
— А я вас именно хотел попросить, не можете ли вы,
как знакомый, ввести меня сегодня вечером к Настасье Филипповне? Мне это
надо непременно сегодня же; у меня дело; но я совсем не знаю,
как войти. Я был давеча представлен, но все-таки не приглашен: сегодня там званый вечер. Я, впрочем, готов перескочить через некоторые приличия, и пусть даже смеются
надо мной, только бы войти как-нибудь.
— Гениальная мысль! — подхватил Фердыщенко. — Барыни, впрочем, исключаются, начинают мужчины; дело устраивается по жребию,
как и тогда! Непременно, непременно! Кто очень не хочет, тот, разумеется, не рассказывает, но ведь
надо же быть особенно нелюбезным! Давайте ваши жеребьи, господа, сюда, ко мне, в шляпу, князь будет вынимать. Задача самая простая, самый дурной поступок из всей своей жизни рассказать, — это ужасно легко, господа! Вот вы увидите! Если же кто позабудет, то я тотчас берусь напомнить!
— Всех, всех впусти, Катя, не бойся, всех до одного, а то и без тебя войдут. Вон уж
как шумят, точно давеча. Господа, вы, может быть, обижаетесь, — обратилась она к гостям, — что я такую компанию при вас принимаю? Я очень сожалею и прощения прошу, но так
надо, а мне очень, очень бы желалось, чтобы вы все согласились быть при этой развязке моими свидетелями, хотя, впрочем,
как вам угодно…
— Позвольте, Настасья Филипповна, — вскричал генерал в припадке рыцарского великодушия, — кому вы говорите? Да я из преданности одной останусь теперь подле вас, и если, например, есть
какая опасность… К тому же я, признаюсь, любопытствую чрезмерно. Я только насчет того хотел, что они испортят ковры и, пожалуй, разобьют что-нибудь… Да и не
надо бы их совсем, по-моему, Настасья Филипповна!
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть-то на них! И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот
как с ними
надо делать; эх, я бы на твоем месте их всех… что в самом-то деле!
— Верно знаю, — с убеждением подтвердил Рогожин. — Что, не такая, что ли? Это, брат, нечего и говорить, что не такая. Один это только вздор. С тобой она будет не такая, и сама, пожалуй, этакому делу ужаснется, а со мной вот именно такая. Ведь уж так.
Как на последнюю самую шваль на меня смотрит. С Келлером, вот с этим офицером, что боксом дрался, так наверно знаю — для одного смеху
надо мной сочинила… Да ты не знаешь еще, что она
надо мной в Москве выделывала! А денег-то, денег сколько я перевел…
Я тебе реестрик сама напишу,
какие тебе книги перво-наперво
надо прочесть; хочешь иль нет?“ И никогда-то, никогда прежде она со мной так не говорила, так что даже удивила меня; в первый раз
как живой человек вздохнул.
Да,
надо, чтобы теперь всё это было ясно поставлено, чтобы все ясно читали друг в друге, чтобы не было этих мрачных и страстных отречений,
как давеча отрекался Рогожин, и пусть всё это совершится свободно и… светло.
Как не понравились ему давеча эта гостиница, эти коридоры, весь этот дом, его номер, не понравились с первого взгляду; он несколько раз в этот день с каким-то особенным отвращением припоминал, что
надо будет сюда воротиться…
— Да, князь, вам
надо отдать справедливость, вы таки умеете пользоваться вашею… ну, болезнию (чтобы выразиться приличнее); вы в такой ловкой форме сумели предложить вашу дружбу и деньги, что теперь благородному человеку принять их ни в
каком случае невозможно. Это или уж слишком невинно, или уж слишком ловко… вам, впрочем, известнее.
— Ведь уж умирает, а всё ораторствует! — воскликнула Лизавета Прокофьевна, выпустив его руку и чуть не с ужасом смотря,
как он вытирал кровь с своих губ. — Да куда тебе говорить! Тебе просто идти ложиться
надо…
— Да ты с ума сошел, что ли? вздор! Лечиться
надо,
какой теперь разговор! Ступай, ступай, ложись!.. — испуганно крикнула Лизавета Прокофьевна.
— Ей шута
надо такого,
как ты, давно не видала, вот она зачем тебя просит!
— Это не так
надо понимать, — тихо и
как бы нехотя ответил князь, продолжая смотреть в одну точку на полу и не подымая глаз, —
надо так, чтоб и вы согласились принять от него прощение.
— Это шутка. Это та же шутка, что и тогда с «бедным рыцарем», — твердо прошептала ей на ухо Александра, — и ничего больше! Она, по-своему, его опять на зубок подняла. Только слишком далеко зашла эта шутка; это
надо прекратить, maman! Давеча она
как актриса коверкалась, нас из-за шалости напугала…
Князь смеялся; Аглая в досаде топнула ногой. Ее серьезный вид, при таком разговоре, несколько удивил князя. Он чувствовал отчасти, что ему бы
надо было про что-то узнать, про что-то спросить, — во всяком случае, про что-то посерьезнее того,
как пистолет заряжают. Но всё это вылетело у него из ума, кроме одного того, что пред ним сидит она, а он на нее глядит, а о чем бы она ни заговорила, ему в эту минуту было бы почти всё равно.
— Затем, что мне
надо краешек солнца увидеть. Можно пить за здоровье солнца, князь,
как вы думаете?
Вера испуганно посмотрела на монетку, на Ипполита, потом на отца и как-то неловко, закинув кверху голову,
как бы в том убеждении, что уж ей самой не
надо смотреть на монетку, бросила ее на стол. Выпал орел.
И действительно, это дело, самым неожиданным образом, обделалось у нас
как не
надо лучше.
Не верю я этому; и гораздо уж вернее предположить, что тут просто понадобилась моя ничтожная жизнь, жизнь атома, для пополнения какой-нибудь всеобщей гармонии в целом, для какого-нибудь плюса и минуса, для какого-нибудь контраста и прочее, и прочее, точно так же,
как ежедневно надобится в жертву жизнь множества существ, без смерти которых остальной мир не может стоять (хотя
надо заметить, что это не очень великодушная мысль сама по себе).
А впрочем, я, кажется, понимаю: знаете ли, что я сама раз тридцать, еще даже когда тринадцатилетнею девочкой была, думала отравиться, и всё это написать в письме к родителям, и тоже думала,
как я буду в гробу лежать, и все будут
надо мною плакать, а себя обвинять, что были со мной такие жестокие…
Когда же, особенно в таких щекотливых случаях, непременно
надо было заговорить, то начинала разговор с необыкновенным высокомерием и
как будто с каким-то вызовом.
— И я рада, потому что я заметила,
как над ней иногда… смеются. Но слушайте главное: я долго думала и наконец вас выбрала. Я не хочу, чтобы
надо мной дома смеялись, я не хочу, чтобы меня считали за маленькую дуру; я не хочу, чтобы меня дразнили… Я это всё сразу поняла и наотрез отказала Евгению Павлычу, потому что я не хочу, чтобы меня беспрерывно выдавали замуж! Я хочу… я хочу… ну, я хочу бежать из дому, а вас выбрала, чтобы вы мне способствовали.
— Никогда и никуда не ходила; всё дома сидела, закупоренная
как в бутылке, и из бутылки прямо и замуж пойду; что вы опять усмехаетесь? Я замечаю, что вы тоже, кажется,
надо мной смеетесь и их сторону держите, — прибавила она, грозно нахмурившись, — не сердите меня, я и без того не знаю, что со мной делается… я убеждена, что вы пришли сюда в полной уверенности, что я в вас влюблена и позвала вас на свидание, — отрезала она раздражительно.
Князь высказал свою фразу из прописей в твердой уверенности, что она произведет прекрасное действие. Он как-то инстинктивно догадался, что какою-нибудь подобною, пустозвонною, но приятною, фразой, сказанною кстати, можно вдруг покорить и умирить душу такого человека и особенно в таком положении,
как генерал. Во всяком случае,
надо было отпустить такого гостя с облегченным сердцем, и в том была задача.
— Знаю, князь, знаю, то есть знаю, что, пожалуй, и не выполню; ибо тут
надо сердце такое,
как ваше, иметь. Да к тому же и сам раздражителен и повадлив, слишком уж он свысока стал со мной иногда теперь обращаться; то хнычет и обнимается, а то вдруг начнет унижать и презрительно издеваться; ну, тут я возьму, да нарочно полу-то и выставлю, хе-хе! До свиданья, князь, ибо очевидно задерживаю и мешаю, так сказать, интереснейшим чувствам…
То есть мне
надо бы было выразиться: «Помиритесь с императором Александром», но,
как ребенок, я наивно высказал всю мою мысль.
Тут предстоял вопрос, который
надо было немедленно разрешить; но не только разрешить его нельзя было, а даже и вопроса-то бедная Лизавета Прокофьевна не могла поставить пред собой в полной ясности,
как ни билась.
Сердце матери дрожало от этого помышления, кровью обливалось и слезами, хотя в то же время что-то и шевелилось внутри этого сердца, вдруг говорившее ей: «А чем бы князь не такой,
какого вам
надо?» Ну, вот эти-то возражения собственного сердца и были всего хлопотливее для Лизаветы Прокофьевны.
— Я не знаю, право, Аглая Ивановна,
как вам ответить; тут… тут что же отвечать? Да и…
надо ли?
— Что же в вас после этого?
Как же я могу вас уважать после этого? Читайте дальше; а впрочем, не
надо, перестаньте читать.
— Откладывает… ей нельзя, понимаю, понимаю… — перебил Ипполит,
как бы стараясь поскорее отклонить разговор. — Кстати, говорят, вы сами читали ей всю эту галиматью вслух; подлинно, в бреду написано и… сделано. И не понимаю, до
какой степени
надо быть, — не скажу жестоким (это для меня унизительно), но детски тщеславным и мстительным, чтоб укорять меня этою исповедью и употреблять ее против меня же
как оружие! Не беспокойтесь, я не на ваш счет говорю…
А впрочем, я вижу, что мне
надо как можно скорее умирать, не то я сам…
Случай же,
каким образом попалось к нему теперь письмо, остался решительно необъясненным; вернее всего
надо было предположить, что он как-нибудь похитил его у Веры… тихонько украл и отнес с каким-то намерением к Лизавете Прокофьевне.
Впрочем, эту просьбу
надо было повторить несколько раз, прежде чем гость решился наконец уйти. Уже совсем отворив дверь, он опять воротился, дошел до средины комнаты на цыпочках и снова начал делать знаки руками, показывая,
как вскрывают письмо; проговорить же свой совет словами он не осмелился; затем вышел, тихо и ласково улыбаясь.
С
какого слова
надо начать, чтоб они хоть что-нибудь поняли?»
Как я боялся, но за вас я боялся больше, ужасно, ужасно!
Тут она откланялась, и оба они ушли, — не знаю, в дураках или с торжеством; Ганечка, конечно, в дураках; он ничего не разобрал и покраснел
как рак (удивительное у него иногда выражение лица!), но Варвара Ардалионовна, кажется, поняла, что
надо поскорее улепетывать и что уж и этого слишком довольно от Аглаи Ивановны, и утащила брата.
— Да, не физическую. Мне кажется, ни у кого рука не подымется на такого,
как я; даже и женщина теперь не ударит; даже Ганечка не ударит! Хоть одно время вчера я так и думал, что он на меня наскочит… Бьюсь об заклад, что знаю, о чем вы теперь думаете? Вы думаете: «Положим, его не
надо бить, зато задушить его можно подушкой, или мокрою тряпкою во сне, — даже должно…» У вас на лице написано, что вы это думаете, в эту самую секунду.
— Слушай… — спросил князь, точно запутываясь, точно отыскивая, что именно
надо спросить и
как бы тотчас же забывая, — слушай, скажи мне: чем ты ее? Ножом? Тем самым?
Прошло с полчаса; вдруг Рогожин громко и отрывисто закричал и захохотал,
как бы забыв, что
надо говорить шепотом...