Неточные совпадения
— Очень, — ответил сосед с чрезвычайною готовностью, —
и заметьте, это
еще оттепель. Что ж, если бы мороз? Я даже не думал, что у нас так холодно. Отвык.
— О, как вы в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент, тихим
и примиряющим голосом, — конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой доктор мне из своих последних
еще на дорогу сюда дал, да два почти года там на свой счет содержал.
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что
и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), —
и хотя можно побиться, что в нем не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами
и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно
еще заключить, хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина, то
и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница,
и вы не ошибаетесь, по рассеянности… что очень
и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
— О,
еще бы! — тотчас же ответил князь, — князей Мышкиных теперь
и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А что касается до отцов
и дедов, то они у нас
и однодворцами бывали. Отец мой был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не знаю, каким образом
и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя в своем роде…
— Они всё думают, что я
еще болен, — продолжал Рогожин князю, — а я, ни слова не говоря, потихоньку,
еще больной, сел в вагон, да
и еду; отворяй ворота, братец Семен Семеныч! Он родителю покойному на меня наговаривал, я знаю. А что я действительно чрез Настасью Филипповну тогда родителя раздражил, так это правда. Тут уж я один. Попутал грех.
— Эх! Ух! — кривился чиновник,
и даже дрожь его пробирала, — а ведь покойник не то что за десять тысяч, а за десять целковых на тот свет сживывал, — кивнул он князю. Князь с любопытством рассматривал Рогожина; казалось, тот был
еще бледнее в эту минуту.
Ну, а я этой порой, по матушкину благословению, у Сережки Протушина двадцать рублей достал, да во Псков по машине
и отправился, да приехал-то в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян сижу, да пошел потом по кабакам на последние, да в бесчувствии всю ночь на улице
и провалялся, ан к утру горячка, а тем временем за ночь
еще собаки обгрызли.
Кроме этих двух домов, у него было под самым Петербургом весьма выгодное
и значительное поместье; была
еще в Петербургском уезде какая-то фабрика.
Да
и летами генерал Епанчин был
еще, как говорится, в самом соку, то есть пятидесяти шести лет
и никак не более, что во всяком случае составляет возраст цветущий, возраст, с которого, по-настоящему, начинается истинная жизнь.
Женился генерал
еще очень давно,
еще будучи в чине поручика, на девице почти одного с ним возраста, не обладавшей ни красотой, ни образованием, за которою он взял всего только пятьдесят душ, — правда,
и послуживших к основанию его дальнейшей фортуны.
Еще в очень молодых летах своих генеральша умела найти себе, как урожденная княжна
и последняя в роде, а может быть
и по личным качествам, некоторых очень высоких покровительниц.
Но
и это было
еще не все: все три отличались образованием, умом
и талантами.
— По-ку-рить? — с презрительным недоумением вскинул на него глаза камердинер, как бы все
еще не веря ушам, — покурить? Нет, здесь вам нельзя покурить, а к тому же вам стыдно
и в мыслях это содержать. Хе… чудно-с!
— Ну как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое то, что вам здесь
и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость,
и с меня спросится… Да вы что же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он,
еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.
— Так вы
еще и родственник? — встрепенулся уже почти совсем испуганный лакей.
Вам же все это теперь объясняю, чтобы вы не сомневались, потому вижу, вы все
еще беспокоитесь: доложите, что князь Мышкин,
и уж в самом докладе причина моего посещения видна будет.
— Да вот сидел бы там, так вам бы всего
и не объяснил, — весело засмеялся князь, — а, стало быть, вы все
еще беспокоились бы, глядя на мой плащ
и узелок. А теперь вам, может,
и секретаря ждать нечего, а пойти бы
и доложить самим.
Приведите
и поставьте солдата против самой пушки на сражении
и стреляйте в него, он
еще все будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно,
и он с ума сойдет или заплачет.
Генерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал
и приостановился; потом
еще подумал, прищурился, оглядел
еще раз своего гостя с ног до головы, затем быстро указал ему стул, сам сел несколько наискось
и в нетерпеливом ожидании повернулся к князю. Ганя стоял в углу кабинета, у бюро,
и разбирал бумаги.
И тогда ничего не знал, а теперь
еще пуще.
Еще в Берлине подумал: «Это почти родственники, начну с них; может быть, мы друг другу
и пригодимся, они мне, я им, — если они люди хорошие».
— Ну, стало быть,
и кстати, что я вас не пригласил
и не приглашаю. Позвольте
еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить: так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами
и слова не может быть, — хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, — то, стало быть…
Остался князь после родителей
еще малым ребенком, всю жизнь проживал
и рос по деревням, так как
и здоровье его требовало сельского воздуха.
Он рассказал, наконец, что Павлищев встретился однажды в Берлине с профессором Шнейдером, швейцарцем, который занимается именно этими болезнями, имеет заведение в Швейцарии, в кантоне Валлийском, лечит по своей методе холодною водой, гимнастикой, лечит
и от идиотизма,
и от сумасшествия, при этом обучает
и берется вообще за духовное развитие; что Павлищев отправил его к нему в Швейцарию, лет назад около пяти, а сам два года тому назад умер, внезапно, не сделав распоряжений; что Шнейдер держал
и долечивал его
еще года два; что он его не вылечил, но очень много помог;
и что, наконец, по его собственному желанию
и по одному встретившемуся обстоятельству, отправил его теперь в Россию.
— Ну нет, — с убеждением перебил генерал, —
и какой, право, у тебя склад мыслей! Станет она намекать… да
и не интересанка совсем.
И притом, чем ты станешь дарить: ведь тут надо тысячи! Разве портретом? А что, кстати, не просила
еще она у тебя портрета?
— Нет,
еще не просила; да, может быть,
и никогда не попросит. Вы, Иван Федорович, помните, конечно, про сегодняшний вечер? Вы ведь из нарочито приглашенных.
— Помню, помню, конечно,
и буду.
Еще бы, день рождения, двадцать пять лет! Гм… А знаешь, Ганя, я уж, так
и быть, тебе открою, приготовься. Афанасию Ивановичу
и мне она обещала, что сегодня у себя вечером скажет последнее слово: быть или не быть! Так смотри же, знай.
— Вспомните, Иван Федорович, — сказал тревожливо
и колеблясь Ганя, — что ведь она дала мне полную свободу решенья до тех самых пор, пока не решит сама дела, да
и тогда все
еще мое слово за мной…
—
Еще бы ты-то отказывался! — с досадой проговорил генерал, не желая даже
и сдерживать досады. — Тут, брат, дело уж не в том, что ты не отказываешься, а дело в твоей готовности, в удовольствии, в радости, с которою примешь ее слова… Что у тебя дома делается?
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она понимает; вы на нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие дела не совались.
И, однако, до сих пор всё тем только у нас в доме
и держится, что последнего слова
еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть,
и все скажется.
— Вот
еще новости! — опять затревожился генерал, чрезвычайно внимательно выслушавший рассказ,
и пытливо поглядел на Ганю.
— Не знаю, как вам сказать, — ответил князь, — только мне показалось, что в нем много страсти,
и даже какой-то больной страсти. Да он
и сам
еще совсем как будто больной. Очень может быть, что с первых же дней в Петербурге
и опять сляжет, особенно если закутит.
—
И, однако ж, этого рода анекдоты могут происходить
и не в несколько дней, а
еще до вечера, сегодня же, может, что-нибудь обернется, — усмехнулся генералу Ганя.
Да тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо понять
и…
и поступить с обеих сторон: честно
и прямо, не то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать других, тем паче, что
и времени к тому было довольно,
и даже
еще и теперь его остается довольно (генерал значительно поднял брови), несмотря на то, что остается всего только несколько часов…
— У вас ведь, кажется, только
еще одна комната
и занята. Этот, как его Ферд… Фер…
И хотя он
еще накануне предчувствовал, что так именно
и будет сегодня по одному «анекдоту» (как он сам по привычке своей выражался),
и уже засыпая вчера, об этом беспокоился, но все-таки теперь опять струсил.
Так как
и сам Тоцкий наблюдал покамест, по некоторым особым обстоятельствам, чрезвычайную осторожность в своих шагах,
и только
еще сондировал дело, то
и родители предложили дочерям на вид только
еще самые отдаленные предположения.
И однако же, дело продолжало идти все
еще ощупью. Взаимно
и дружески, между Тоцким
и генералом положено было до времени избегать всякого формального
и безвозвратного шага. Даже родители всё
еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто
и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а это было очень важно. Тут было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный
и хлопотливый случай, из-за которого все дело могло расстроиться безвозвратно.
Этот мудреный
и хлопотливый «случай» (как выражался сам Тоцкий) начался
еще очень давно, лет восемнадцать этак назад.
Слух этот оказался потом не во всех подробностях верным: свадьба
и тогда была
еще только в проекте,
и все
еще было очень неопределенно, но в судьбе Настасьи Филипповны все-таки произошел с этого времени чрезвычайный переворот.
А ведь Настасья Филипповна именно это
и пророчила, хотя
еще и молчала об этом; он знал, что она в высшей степени его понимала
и изучила, а следственно, знала, чем в него
и ударить.
А так как свадьба действительно была
еще только в намерении, то Афанасий Иванович смирился
и уступил Настасье Филипповне.
Во всяком случае, у него положено было
еще прошлою весной, в скором времени, отлично
и с достатком выдать Настасью Филипповну замуж за какого-нибудь благоразумного
и порядочного господина, служащего в другой губернии.
На вопрос Настасьи Филипповны: «Чего именно от нее хотят?» — Тоцкий с прежнею, совершенно обнаженною прямотой, признался ей, что он так напуган
еще пять лет назад, что не может даже
и теперь совсем успокоиться, до тех пор, пока Настасья Филипповна сама не выйдет за кого-нибудь замуж.
Повторив
еще раз, что ему труднее других говорить, он заключил, что не может отказаться от надежды, что Настасья Филипповна не ответит ему презрением, если он выразит свое искреннее желание обеспечить ее участь в будущем
и предложит ей сумму в семьдесят пять тысяч рублей.
Сначала с грустною улыбкой, а потом, весело
и резво рассмеявшись, она призналась, что прежней бури во всяком случае
и быть не могло; что она давно уже изменила отчасти свой взгляд на вещи,
и что хотя
и не изменилась в сердце, но все-таки принуждена была очень многое допустить в виде совершившихся фактов; что сделано, то сделано, что прошло, то прошло, так что ей даже странно, что Афанасий Иванович все
еще продолжает быть так напуганным.
Генерал выследил это заблаговременно;
еще накануне были сказаны иные словечки; он предчувствовал объяснение капитальное
и боялся его.
Еще до князя он положил отговориться делами
и избежать.
Это была рослая женщина, одних лет с своим мужем, с темными, с большою проседью, но
еще густыми волосами, с несколько горбатым носом, сухощавая, с желтыми, ввалившимися щеками
и тонкими впалыми губами.
—
И вдобавок дитя совершенное, с ним можно
еще в жмурки играть.