Неточные совпадения
— Ваше сиятельство! Его превосходительство просят вас пожаловать к ее превосходительству, — возвестил лакей, появляясь в
дверях. Князь отправился вслед
за лакеем.
Он сначала отворил
дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову. Просунувшаяся голова секунд пять оглядывала комнату; потом
дверь стала медленно отворяться, вся фигура обозначилась на пороге, но гость еще не входил, а с порога продолжал, прищурясь, рассматривать князя. Наконец затворил
за собою
дверь, приблизился, сел на стул, князя крепко взял
за руку и посадил наискось от себя на диван.
Он воротился смущенный, задумчивый; тяжелая загадка ложилась ему на душу, еще тяжелее, чем прежде. Мерещился и князь… Он до того забылся, что едва разглядел, как целая рогожинская толпа валила мимо его и даже затолкала его в
дверях, наскоро выбираясь из квартиры вслед
за Рогожиным. Все громко, в голос, толковали о чем-то. Сам Рогожин шел с Птицыным и настойчиво твердил о чем-то важном и, по-видимому, неотлагательном.
Наконец, когда, уже взойдя в бельэтаж, остановились направо против
двери одной богатой квартиры, и генерал взялся
за ручку колокольчика, князь решился окончательно убежать; но одно странное обстоятельство остановило его на минуту...
— Значит, в самом деле княгиня! — прошептала она про себя как бы насмешливо и, взглянув нечаянно на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да что же вы, господа, стоите, сделайте одолжение, садитесь, поздравьте меня с князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг в
дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу, слышали?
За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня берет!
Перестав колебаться, он отворил стеклянную
дверь, которая шумно
за ним захлопнулась, и стал всходить по парадной лестнице во второй этаж.
А я вот как в спальню пойду, так
дверь и не запру
за собой; вот как я тебя боюсь!
— Вот эти все здесь картины, — сказал он, — всё
за рубль, да
за два на аукционах куплены батюшкой покойным, он любил. Их один знающий человек все здесь пересмотрел; дрянь, говорит, а вот эта — вот картина, над
дверью, тоже
за два целковых купленная, говорит, не дрянь. Еще родителю
за нее один выискался, что триста пятьдесят рублей давал, а Савельев Иван Дмитрич, из купцов, охотник большой, так тот до четырехсот доходил, а на прошлой неделе брату Семену Семенычу уж и пятьсот предложил. Я
за собой оставил.
Рогожин едко усмехнулся; проговорив свой вопрос, он вдруг отворил
дверь и, держась
за ручку замка, ждал, пока князь выйдет. Князь удивился, но вышел. Тот вышел
за ним на площадку лестницы и притворил
дверь за собой. Оба стояли друг пред другом с таким видом, что, казалось, оба забыли, куда пришли и что теперь надо делать.
Не докладываясь, Рогожин прямо ввел князя в одну небольшую комнату, похожую на гостиную, разгороженную лоснящеюся перегородкой, из красного дерева, с двумя
дверьми по бокам,
за которою, вероятно, была спальня.
И, бросив князя, не глядя на него, поспешно вошел к себе и захлопнул
за собою
дверь.
— Идут-с, идут-с. И даже генерал вслед
за ними. Все
двери отворю и дочерей созову всех, всех, сейчас, сейчас, — испуганно шептал Лебедев, махая руками и кидаясь от одной
двери к другой.
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы не могли, говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что бы то ни стало меня замуж
за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула
дверью и вышла.
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня
за плечо, другою показал мне
дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Я схватился между тем
за ручку
двери, чтобы, не отвечая, уйти; но я сам задыхался, и вдруг волнение мое разразилось таким сильнейшим припадком кашля, что я едва мог устоять.
— О, не беспокойтесь, — перебил я опять, хватаясь
за ручку
двери, — меня смотрел на прошлой неделе Б-н (опять я ввернул тут Б-на), — и дело мое решенное. Извините…
Когда я сам встал, чтобы запереть
за ним
дверь на ключ, мне вдруг припомнилась картина, которую я видел давеча у Рогожина, в одной из самых мрачных зал его дома, над
дверями.
Но шум быстро приближался,
дверь вдруг распахнулась, и старик Иволгин, в гневе, багровый, потрясенный, вне себя, тоже набросился на Птицына.
За стариком следовали Нина Александровна, Коля и сзади всех Ипполит.
Стали мы наконец выходить из комнаты, я
дверь нарочно отпертою и оставляю; он таки поколебался, хотел что-то сказать, вероятно,
за бумажник с такими деньгами испугался, но ужасно вдруг рассердился и ничего не сказал-с; двух шагов по улице не прошли, он меня бросил и ушел в другую сторону.
Из-за
дверей раздался голос Александры Ивановны; звали папашу.
Только что коляска отъехала,
дверь тотчас же отворилась в другой раз, и поджидавший Рогожин впустил князя и Аглаю и запер
за ними
дверь.
Но только это и успел выговорить, онемев под ужасным взглядом Аглаи. В этом взгляде выразилось столько страдания и в то же время бесконечной ненависти, что он всплеснул руками, вскрикнул и бросился к ней, но уже было поздно! Она не перенесла даже и мгновения его колебания, закрыла руками лицо, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и бросилась вон из комнаты,
за ней Рогожин, чтоб отомкнуть ей задвижку у
дверей на улицу.
Князь застал невесту запертою в спальне, в слезах, в отчаянии, в истерике; она долго ничего не слыхала, что говорили ей сквозь запертую
дверь, наконец отворила, впустила одного князя, заперла
за ним
дверь и пала пред ним на колени.
Вера обещалась; князь начал с жаром просить ее никому об этом не сообщать; она пообещалась и в этом, и, наконец, когда уже совсем отворила
дверь, чтобы выйти, князь остановил ее еще в третий раз, взял
за руки, поцеловал их, потом поцеловал ее самое в лоб и с каким-то «необыкновенным» видом выговорил ей: «До завтра!» Так по крайней мере передавала потом Вера.
В руках его уже был ключ. Поднимаясь по лестнице, он обернулся и погрозил князю, чтобы тот шел тише, тихо отпер
дверь в свои комнаты, впустил князя, осторожно прошел
за ним, запер
дверь за собой и положил ключ в карман.