Неточные совпадения
— О, почти не по делу!
То есть, если хотите, и есть одно дело, так только совета спросить, но я,
главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет.
— Это
главное, — договорил Ганя, опять помогая затруднившемуся генералу и скорчив свои губы в ядовитейшую улыбку, которую уже не хотел скрывать. Он глядел своим воспаленным взглядом прямо в глаза генералу, как бы даже желая, чтобы
тот прочел в его взгляде всю его мысль. Генерал побагровел и вспылил.
С другой стороны, опытность и глубокий взгляд на вещи подсказали Тоцкому очень скоро и необыкновенно верно, что он имеет теперь дело с существом совершенно из ряду вон, что это именно такое существо, которое не только грозит, но и непременно сделает, и,
главное, ни пред чем решительно не остановится,
тем более что решительно ничем в свете не дорожит, так что даже и соблазнить его невозможно.
Мне кажется, он, наверно, думал дорогой: «Еще долго, еще жить три улицы остается; вот эту проеду, потом еще
та останется, потом еще
та, где булочник направо… еще когда-то доедем до булочника!» Кругом народ, крик, шум, десять тысяч лиц, десять тысяч глаз, — все это надо перенести, а
главное, мысль: «Вот их десять тысяч, а их никого не казнят, а меня-то казнят!» Ну, вот это все предварительно.
Может, моя участь совсем переменится, но это все не
то и не
главное.
Главное в
том, что уже переменилась вся моя жизнь.
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и в
то же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и,
главное, в такую минуту!
— Нас однажды компания собралась, ну, и подпили это, правда, и вдруг кто-то сделал предложение, чтобы каждый из нас, не вставая из-за стола, рассказал что-нибудь про себя вслух, но такое, что сам он, по искренней совести, считает самым дурным из всех своих дурных поступков в продолжение всей своей жизни; но с
тем, чтоб искренно,
главное, чтоб было искренно, не лгать!
Но
главное,
тем отличалась, что некогда имела многочисленнейшее семейство и родных; но одни в течение жизни перемерли, другие разъехались, третьи о старухе позабыли, а мужа своего лет сорок пять
тому назад схоронила.
— Извольте, извольте, господа, — тотчас же согласился князь, — после первой недоверчивости я решил, что я могу ошибаться и что Павлищев действительно мог иметь сына. Но меня поразило ужасно, что этот сын так легко,
то есть, я хочу сказать, так публично выдает секрет своего рождения и,
главное, позорит свою мать. Потому что Чебаров уже и тогда пугал меня гласностию…
Наконец, я могу похвалиться точнейшими изысканиями о
том главном факте, как эта чрезвычайная привязанность к вам Павлищева (стараниями которого вы поступили в гимназию и учились под особым надзором) породила, наконец, мало-помалу, между родственниками и домашними Павлищева мысль, что вы сын его, и что ваш отец был только обманутый муж.
Но
главное в
том, что мысль эта укрепилась до точного и всеобщего убеждения только в последние годы жизни Павлищева, когда все испугались за завещание и когда первоначальные факты были забыты, а справки невозможны.
Это была
та точка долго сдерживаемого, но разразившегося, наконец, гнева, когда
главным побуждением становится немедленный бой, немедленная потребность на кого-нибудь поскорее накинуться.
Впрочем, в первый же день после безобразного «вечера», в беспорядках которого он был такою
главною «причиной», князь имел поутру удовольствие принимать у себя князя Щ. с Аделаидой: «они зашли,
главное, с
тем, чтоб узнать о его здоровье», зашли с прогулки, вдвоем.
Наконец Аделаида не выдержала и, усмехнувшись, призналась, что они зашли incognito; но
тем, однако же, признания и кончились, хотя из этого incognito уже можно было усмотреть, что родители,
то есть,
главное, Лизавета Прокофьевна, находятся в каком-то особенном нерасположении.
Но если Ганя и в самом деле ждал целого рода нетерпеливых вопросов, невольных сообщений, дружеских излияний,
то он, конечно, очень ошибся. Во все двадцать минут его посещения князь был даже очень задумчив, почти рассеян. Ожидаемых вопросов, или, лучше сказать, одного
главного вопроса, которого ждал Ганя, быть не могло. Тогда и Ганя решился говорить с большою выдержкой. Он, не умолкая, рассказывал все двадцать минут, смеялся, вел самую легкую, милую и быструю болтовню, но до
главного не коснулся.
— Послушайте, князь, я остался здесь со вчерашнего вечера, во-первых, из особенного уважения к французскому архиепископу Бурдалу (у Лебедева до трех часов откупоривали), а во-вторых, и
главное (и вот всеми крестами крещусь, что говорю правду истинную!), потому остался, что хотел, так сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь,
тем самым способствовать собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами.
Он наскоро рассказал
главные из петербургских (преимущественно об Ипполите и о вчерашней истории), с
тем чтоб опять перейти к ним потом, и поскорее перешел к павловским.
«Я, разумеется, не шпионил и допрашивать никого не хотел; впрочем, приняли меня хорошо, так хорошо, что я даже не ожидал, но о вас, князь, ни слова!»
Главнее и занимательнее всего
то, что Аглая поссорилась давеча с своими за Ганю.
— А вот что, батюшка, — разгорячилась Лизавета Прокофьевна, — мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня письмо получил от одного из них, от самого-то
главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения в письме у него просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что
того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, — помнишь, Александра? — и что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать.
Если бы князь мог быть в эту минуту внимательнее,
то он, может быть, догадался бы, что Ивану Федоровичу хочется между прочим что-то и от него выведать, или, лучше сказать, прямо и открыто о чем-то спросить его, но все не удается дотронуться до самой
главной точки.
Все состояло для него
главным образом в
том, что завтра он опять увидит ее, рано утром, будет сидеть с нею рядом на зеленой скамейке, слушать, как заряжают пистолет, и глядеть на нее.
Но странно, когда смотришь на этот труп измученного человека,
то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все ученики его, его
главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все веровавшие в него и обожавшие его,
то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет?
— Ни-ни. Вы слишком добры, что еще заботитесь. Я слыхивал об этом, но никогда не видывал в натуре, как человек нарочно застреливается из-за
того, чтоб его похвалили, или со злости, что его не хвалят за это.
Главное, этой откровенности слабосилия не поверил бы! А вы все-таки прогоните его завтра.
Половину вы вчера от меня уже услышали: я вас считаю за самого честного и за самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас ум…
то есть, что вы больны иногда умом,
то это несправедливо; я так решила и спорила, потому что хоть вы и в самом деле больны умом (вы, конечно, на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю),
то зато
главный ум у вас лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому что есть два ума:
главный и не
главный.
— Нет, князь, нет; я поражен «Исповедью».
Главное,
тем местом, где он говорит о провидении и о будущей жизни. Там есть одна ги-гант-ская мысль!
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался князь, расхаживая взад и вперед по комнате и стараясь не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и не говорить ничего… лишнего, — понимаете? Я к
тому, что, может быть, и действительно он был способнее, чем другой… чтобы не ошибиться, — вот в чем
главное, понимаете?
Даже с матерью обращался свысока и презрительно, несмотря на
то, что сам очень хорошо понимал, что репутация и характер его матери составляли покамест
главную опорную точку и его карьеры.
— Ну, это всё вздор, — быстро прервал генерал, — я,
главное, не о
том, я о другом и о важном. И именно решился разъяснить вам, Лев Николаевич, как человеку, в искренности приема и в благородстве чувств которого я уверен, как… как… Вы не удивляетесь моим словам, князь?
Давно уже признав ее за свою советницу, мамаша поминутно призывала ее теперь и требовала ее мнений, а
главное — воспоминаний,
то есть: «Как же это всё случилось?
Воротилась она к себе в Павловск еще в большем раздражении, чем когда поехала, и тотчас же всем досталось,
главное за
то, что «с ума сошли», что ни у кого решительно так не ведутся дела, только у них одних; «чего заторопились?
Из всего выставлялся один
главный и чрезвычайный факт:
то, что Аглая была в большой тревоге, в большой нерешимости, в большой муке почему-то («от ревности», — прошептал про себя князь).
— Конечно, меня! Меня боитесь, если решились ко мне прийти. Кого боишься,
того не презираешь. И подумать, что я вас уважала, даже до этой самой минуты! А знаете, почему вы боитесь меня и в чем теперь ваша
главная цель? Вы хотели сами лично удостовериться: больше ли он меня, чем вас, любит, или нет, потому что вы ужасно ревнуете…
Но он, Лебедев, духом не упал и советовался с одним тонким юристом, почтенным старичком, большим ему приятелем и почти благодетелем;
тот заключил, что это дело совершенно возможное, лишь бы были свидетели компетентные умственного расстройства и совершенного помешательства, да при этом,
главное, покровительство высоких особ.
— Я так и знал, что ты в эфтом же трактире остановишься, — заговорил он, как иногда, приступая к
главному разговору, начинают с посторонних подробностей, не относящихся прямо к делу, — как в коридор зашел,
то и подумал: а ведь, может, и он сидит, меня ждет теперь, как я его, в эту же самую минуту?
Упомянули же мы об этих письмах наиболее с
тою целью, что в некоторых из них заключались сведения о семействе Епанчиных и,
главное, об Аглае Ивановне Епанчиной.
Евгению Павловичу показалось, что он и Аделаида еще не совершенно сошлись друг с другом; но в будущем казалось неминуемым совершенно добровольное и сердечное подчинение пылкой Аделаиды уму и опыту князя Щ. К
тому же и уроки, вынесенные семейством, страшно на него подействовали, и,
главное, последний случай с Аглаей и эмигрантом графом.