Неточные совпадения
— О, как вы
в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент, тихим и примиряющим
голосом, — конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал, да два почти года там на свой счет содержал.
Ныне он участвовал и имел весьма значительный
голос в некоторых солидных акционерных компаниях.
Князь проговорил свои несколько фраз
голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало
в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась.
В эту самую минуту вдруг громкий, новый
голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и
в чистой манишке; усы его были нафабрены…
— Папенька, я вас прошу выйти на два слова, — дрожащим, измученным
голосом проговорил Ганя, машинально схватив отца за плечо. Бесконечная ненависть кипела
в его взгляде.
В прихожей стало вдруг чрезвычайно шумно и людно; из гостиной казалось, что со двора вошло несколько человек и все еще продолжают входить. Несколько
голосов говорило и вскрикивало разом; говорили и вскрикивали и на лестнице, на которую дверь из прихожей, как слышно было, не затворялась. Визит оказывался чрезвычайно странный. Все переглянулись; Ганя бросился
в залу, но и
в залу уже вошло несколько человек.
— Но, однако же! — вдруг и как-то не
в меру, взрывом, возвысил
голос Ганя, — во-первых, прошу отсюда всех
в залу, а потом позвольте узнать…
— Ну, это пусть мне… а ее… все-таки не дам!.. — тихо проговорил он наконец, но вдруг не выдержал, бросил Ганю, закрыл руками лицо, отошел
в угол, стал лицом к стене и прерывающимся
голосом проговорил: — О, как вы будете стыдиться своего поступка!
Но это не было так. Едва только вошли они чрез темную и низенькую переднюю,
в узенькую залу, обставленную полдюжиной плетеных стульев и двумя ломберными столиками, как хозяйка немедленно стала продолжать каким-то заученно-плачевным и обычным
голосом...
— Мне остается только отблагодарить Настасью Филипповну за чрезвычайную деликатность, с которою она… со мной поступила, — проговорил наконец дрожащим
голосом и с кривившимися губами бледный Ганя, — это, конечно, так тому и следовало… Но… князь… Князь
в этом деле…
Князь встал и дрожащим, робким
голосом, но
в то же время с видом глубоко убежденного человека произнес...
–…Но мы, может быть, будем не бедны, а очень богаты, Настасья Филипповна, — продолжал князь тем же робким
голосом. — Я, впрочем, не знаю наверно, и жаль, что до сих пор еще узнать ничего не мог
в целый день, но я получил
в Швейцарии письмо из Москвы, от одного господина Салазкина, и он меня уведомляет, что я будто бы могу получить очень большое наследство. Вот это письмо…
— Горит, горит! — кричали все
в один
голос, почти все тоже порываясь к камину.
— Пьян, вы думаете? — крикнул
голос с дивана. — Ни
в одном глазу! Так разве рюмки три, четыре, ну пять каких-нибудь есть, да это уж что ж, — дисциплина.
— Никакой нет глупости, кроме глубочайшего уважения, — совершенно неожиданно важным и серьезным
голосом вдруг произнесла Аглая, успевшая совершенно поправиться и подавить свое прежнее смущение. Мало того, по некоторым признакам можно было подумать, глядя на нее, что она сама теперь радуется, что шутка заходит всё дальше и дальше, и весь этот переворот произошел
в ней именно
в то мгновение, когда слишком явно заметно стало возраставшее всё более и более и достигшее чрезвычайной степени смущение князя.
Но Гаврила Ардалионович вышел уже из комнат на террасу; за ним следовал Птицын.
В ближайшей комнате заслышался шум и громкий
голос генерала Иволгина, как бы желавшего перекричать несколько
голосов. Коля тотчас же побежал на шум.
— Друзья… сколько угодно, но, однако же, позвольте, — перебил вдруг весьма наставительным тоном, хотя всё еще не возвышая очень
голоса, племянник Лебедева, — позвольте же и нам заявить, что вы могли бы с нами поступить поучтивее, а не заставлять нас два часа прождать
в вашей лакейской…
Нечего было делать, Коля, разгоряченный, красный,
в волнении, взволнованным
голосом стал продолжать чтение...
Но мы именно понимаем, что если тут нет права юридического, то зато есть право человеческое, натуральное; право здравого смысла и
голоса совести, и пусть это право наше не записано ни
в каком гнилом человеческом кодексе, но благородный и честный человек, то есть всё равно что здравомыслящий человек, обязан оставаться благородным и честным человеком даже и
в тех пунктах, которые не записаны
в кодексах.
— Я должен заметить, — с лихорадочным нетерпением и каким-то ползучим
голосом перебил его Лебедев, при распространявшемся всё более и более смехе, — что я поправлял одну только первую половину статьи, но так как
в средине мы не сошлись и за одну мысль поссорились, то я вторую половину уж и не поправлял-с, так что всё, что там безграмотно (а там безграмотно!), так уж это мне не приписывать-с…
— Евгений Павлыч! Это ты? — крикнул вдруг звонкий, прекрасный
голос, от которого вздрогнул князь и, может быть, еще кто-нибудь. — Ну, как я рада, что наконец разыскала! Я послала к тебе
в город нарочного; двух! Целый день тебя ищут!
О, как он боялся взглянуть
в ту сторону,
в тот угол, откуда пристально смотрели на него два знакомые черные глаза, и
в то же самое время как замирал он от счастия, что сидит здесь опять между ними, услышит знакомый
голос — после того, что она ему написала.
Но ровно чрез две минуты, когда только вошли
в парк, Аглая проговорила своим обыкновенным равнодушным и капризным
голосом...
— Два слова, — прошептал другой
голос в другое ухо князя, и другая рука взяла его с другой стороны под руку. Князь с удивлением заметил страшно взъерошенную, раскрасневшуюся, подмигивающую и смеющуюся фигуру,
в которой
в ту же минуту узнал Фердыщенка, бог знает откуда взявшегося.
Чтение наконец началось.
В начале, минут с пять, автор неожиданной статьи всё еще задыхался и читал бессвязно и неровно; но потом
голос его отвердел и стал вполне выражать смысл прочитанного. Иногда только довольно сильный кашель прерывал его; с половины статьи он сильно охрип; чрезвычайное одушевление, овладевавшее им все более и более по мере чтения, под конец достигло высшей степени, как и болезненное впечатление на слушателей. Вот вся эта «статья...
— Не застрелится! — с злорадством пробормотало несколько
голосов,
в том числе Ганя.
— Если вы говорите, — начала она нетвердым
голосом, — если вы сами верите, что эта… ваша женщина… безумная, то мне ведь дела нет до ее безумных фантазий… Прошу вас, Лев Николаич, взять эти три письма и бросить ей от меня! И если она, — вскричала вдруг Аглая, — если она осмелится еще раз мне прислать одну строчку, то скажите ей, что я пожалуюсь отцу и что ее сведут
в смирительный дом…
— Милостивый государь! — закричал он громовым
голосом Птицыну, — если вы действительно решились пожертвовать молокососу и атеисту почтенным стариком, отцом вашим, то есть по крайней мере отцом жены вашей, заслуженным у государя своего, то нога моя, с сего же часу, перестанет быть
в доме вашем. Избирайте, сударь, избирайте немедленно: или я, или этот… винт! Да, винт! Я сказал нечаянно, но это — винт! Потому что он винтом сверлит мою душу, и безо всякого уважения… винтом!
Аглая покраснела. Может быть, ей вдруг показалось ужасно странно и невероятно, что она сидит теперь с этою женщиной,
в доме «этой женщины» и нуждается
в ее ответе. При первых звуках
голоса Настасьи Филипповны как бы содрогание прошло по ее телу. Всё это, конечно, очень хорошо заметила «эта женщина».
Правда,
в первое мгновение послышался смех, аплодисменты, чуть не свистки; но через мгновение же раздались и другие
голоса...