Неточные совпадения
Я, однако же, на час втихомолку сбегал и Настасью Филипповну опять
видел; всю
ту ночь не спал.
— Гм. Я опасаюсь не
того,
видите ли. Доложить я обязан, и к вам выйдет секретарь, окромя если вы… Вот то-то вот и есть, что окромя. Вы не по бедности просить к генералу, осмелюсь, если можно узнать?
— Если уж так вам желательно, — промолвил он, — покурить,
то оно, пожалуй, и можно, коли только поскорее. Потому вдруг спросит, а вас и нет. Вот тут под лесенкой,
видите, дверь. В дверь войдете, направо каморка; там можно, только форточку растворите, потому оно не порядок…
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой, каким кажетесь,
то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только
видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим,
то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
— Всё это очень странно, но об осле можно и пропустить; перейдемте на другую
тему. Чего ты все смеешься, Аглая? И ты, Аделаида? Князь прекрасно рассказал об осле. Он сам его
видел, а ты что
видела? Ты не была за границей?
Вот тут-то, бывало, и зовет все куда-то, и мне все казалось, что если пойти все прямо, идти долго, долго и зайти вот за эту линию, за
ту самую, где небо с землей встречается,
то там вся и разгадка, и тотчас же новую жизнь
увидишь, в тысячу раз сильней и шумней, чем у нас; такой большой город мне все мечтался, как Неаполь, в нем все дворцы, шум, гром, жизнь…
Вошел тюремный пристав, тихонько, со стражей, и осторожно тронул его за плечо;
тот приподнялся, облокотился, —
видит свет: «Что такое?» — «В десятом часу смертная казнь».
Я не разуверял их, что я вовсе не люблю Мари,
то есть не влюблен в нее, что мне ее только очень жаль было; я по всему
видел, что им так больше хотелось, как они сами вообразили и положили промеж себя, и потому молчал и показывал вид, что они угадали.
— Извините, князь, — горячо вскричал он, вдруг переменяя свой ругательный тон на чрезвычайную вежливость, — ради бога, извините! Вы
видите, в какой я беде! Вы еще почти ничего не знаете, но если бы вы знали все,
то наверно бы хоть немного извинили меня; хотя, разумеется, я неизвиним…
— Ну, так
увидите и услышите; да к
тому же он даже у меня просит денег взаймы! Avis au lecteur. [Предуведомление (фр.).] Прощайте. Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А?
— Как истинный друг отца вашего, желаю предупредить, — сказал генерал, — я, вы
видите сами, я пострадал, по трагической катастрофе; но без суда! Без суда! Нина Александровна — женщина редкая. Варвара Ардалионовна, дочь моя, — редкая дочь! По обстоятельствам содержим квартиры — падение неслыханное! Мне, которому оставалось быть генерал-губернатором!.. Но вам мы рады всегда. А между
тем у меня в доме трагедия!
Князь обернулся было в дверях, чтобы что-то ответить, но,
увидев по болезненному выражению лица своего обидчика, что тут только недоставало
той капли, которая переполняет сосуд, повернулся и вышел молча.
— И еще по
тому, что такою вас именно и воображал… Я вас тоже будто
видел где-то.
— Я ничего не знаю, кроме
того, что
видел; вот и Варвара Ардалионовна говорила сейчас…
— Гениальная мысль! — подхватил Фердыщенко. — Барыни, впрочем, исключаются, начинают мужчины; дело устраивается по жребию, как и тогда! Непременно, непременно! Кто очень не хочет,
тот, разумеется, не рассказывает, но ведь надо же быть особенно нелюбезным! Давайте ваши жеребьи, господа, сюда, ко мне, в шляпу, князь будет вынимать. Задача самая простая, самый дурной поступок из всей своей жизни рассказать, — это ужасно легко, господа! Вот вы
увидите! Если же кто позабудет,
то я тотчас берусь напомнить!
— Ах, генерал, — перебила его тотчас же Настасья Филипповна, только что он обратился к ней с заявлением, — я и забыла! Но будьте уверены, что о вас я предвидела. Если уж вам так обидно,
то я и не настаиваю и вас не удерживаю, хотя бы мне очень желалось именно вас при себе теперь
видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство и лестное внимание, но если вы боитесь…
— Да вы его у нас, пожалуй, этак захвалите!
Видите, уж он и руку к сердцу, и рот в ижицу, тотчас разлакомился. Не бессердечный-то, пожалуй, да плут, вот беда; да к
тому же еще и пьян, весь развинтился, как и всякий несколько лет пьяный человек, оттого у него всё и скрипит. Детей-то он любит, положим, тетку покойницу уважал… Меня даже любит и ведь в завещании, ей-богу, мне часть оставил…
Дверь отворил сам Парфен Семеныч;
увидев князя, он до
того побледнел и остолбенел на месте, что некоторое время похож был на каменного истукана, смотря своим неподвижным и испуганным взглядом и скривив рот в какую-то в высшей степени недоумевающую улыбку, — точно в посещении князя он находил что-то невозможное и почти чудесное.
— Что ты приедешь, я так и думал, и
видишь, не ошибся, — прибавил
тот, язвительно усмехнувшись, — но почем я знал, что ты сегодня приедешь?
Видя, что князь обращает особенное внимание на
то, что у него два раза вырывают из рук этот нож, Рогожин с злобною досадой схватил его, заложил в книгу и швырнул книгу на другой стол.
Итак, если он шел теперь,
то, уж конечно, не за
тем, чтоб ее
видеть.
Это было судорожное желание его, и отчего же он так раздавлен и поражен теперь
тем, что их в самом деле сейчас
увидел?
Этот демон шепнул ему в Летнем саду, когда он сидел, забывшись, под липой, что если Рогожину так надо было следить за ним с самого утра и ловить его на каждом шагу,
то, узнав, что он не поедет в Павловск (что уже, конечно, было роковым для Рогожина сведением), Рогожин непременно пойдет туда, к
тому дому, на Петербургской, и будет непременно сторожить там его, князя, давшего ему еще утром честное слово, что «не
увидит ее», и что «не затем он в Петербург приехал».
Два давешних глаза,
те же самые, вдруг встретились с его взглядом. Человек, таившийся в нише, тоже успел уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли друг перед другом почти вплоть. Вдруг князь схватил его за плечи и повернул назад, к лестнице, ближе к свету: он яснее хотел
видеть лицо.
В этой важности можно было
видеть теперь только безграничность и, пожалуй, даже наивность ее уважения к
тому, что она взяла на себя передать.
— Знаете ли, что я приехал сюда для
того, чтобы
видеть деревья?
—
То есть в каком же «таком» деле участником? Я не
вижу никакого «такого» дела.
— Во-первых, милый князь, на меня не сердись, и если было что с моей стороны — позабудь. Я бы сам еще вчера к тебе зашел, но не знал, как на этот счет Лизавета Прокофьевна… Дома у меня… просто ад, загадочный сфинкс поселился, а я хожу, ничего не понимаю. А что до тебя,
то, по-моему, ты меньше всех нас виноват, хотя, конечно, чрез тебя много вышло.
Видишь, князь, быть филантропом приятно, но не очень. Сам, может, уже вкусил плоды. Я, конечно, люблю доброту и уважаю Лизавету Прокофьевну, но…
Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились
тем, что
видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова «любовь к отечеству» стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное.
— Я тоже должен сказать, что я мало
видел и мало был… с либералами, — сказал князь, — но мне кажется, что вы, может быть, несколько правы и что
тот русский либерализм, о котором вы говорили, действительно отчасти наклонен ненавидеть самую Россию, а не одни только ее порядки вещей. Конечно, это только отчасти… конечно, это никак не может быть для всех справедливо…
Этот вопрос мне, как нарочно, два часа
тому назад пришел в голову (
видите, князь, я тоже иногда серьезные вещи обдумываю); я его решил, но посмотрим, что скажет князь.
— Нет-с, я не про
то, — сказал Евгений Павлович, — но только как же вы, князь (извините за вопрос), если вы так это
видите и замечаете,
то как же вы (извините меня опять) в этом странном деле… вот что на днях было… Бурдовского, кажется… как же вы не заметили такого же извращения идей и нравственных убеждений? Точь-в-точь ведь такого же! Мне тогда показалось, что вы совсем не заметили?
— Совсем не стоял, — крикнул Коля, — а совсем напротив: Ипполит у князя руку вчера схватил и два раза поцеловал, я сам
видел,
тем и кончилось всё объяснение, кроме
того, что князь просто сказал, что ему легче будет на даче, и
тот мигом согласился переехать, как только станет легче.
— Глядите внимательнее.
Видите вы
ту скамейку, в парке, вон где эти три больших дерева… зеленая скамейка?
Если бы, любя женщину более всего на свете или предвкушая возможность такой любви, вдруг
увидеть ее на цепи, за железною решеткой, под палкой смотрителя, —
то такое впечатление было бы несколько сходно с
тем, что ощутил теперь князь.
Если б он догадался или успел взглянуть налево, когда сидел на стуле, после
того, как его оттолкнули,
то увидел бы Аглаю, шагах в двадцати от него, остановившуюся глядеть на скандальную сцену и не слушавшую призывов матери и сестер, отошедших уже далее.
— В одно слово, если ты про эту. Меня тоже такая же идея посещала отчасти, и я засыпал спокойно. Но теперь я
вижу, что тут думают правильнее, и не верю помешательству. Женщина вздорная, положим, но при этом даже тонкая, не только не безумная. Сегодняшняя выходка насчет Капитона Алексеича это слишком доказывает. С ее стороны дело мошенническое,
то есть по крайней мере иезуитское, для особых целей.
Все состояло для него главным образом в
том, что завтра он опять
увидит ее, рано утром, будет сидеть с нею рядом на зеленой скамейке, слушать, как заряжают пистолет, и глядеть на нее.
— Да и не
то что слышал, а и сам теперь
вижу, что правда, — прибавил он, — ну когда ты так говорил, как теперь? Ведь этакой разговор точно и не от тебя. Не слышал бы я о тебе такого, так и не пришел бы сюда; да еще в парк, в полночь.
— Ни-ни, я имею свои причины, чтобы нас не заподозрили в экстренном разговоре с целью; тут есть люди, которые очень интересуются нашими отношениями, — вы не знаете этого, князь? И гораздо лучше будет, если
увидят, что и без
того в самых дружелюбнейших, а не в экстренных только отношениях, — понимаете? Они часа через два разойдутся; я у вас возьму минут двадцать, ну — полчаса…
—
Увидите; скорее усаживайтесь; во-первых, уж потому, что собрался весь этот ваш… народ. Я так и рассчитывал, что народ будет; в первый раз в жизни мне расчет удается! А жаль, что не знал о вашем рождении, а
то бы приехал с подарком… Ха-ха! Да, может, я и с подарком приехал! Много ли до света?
— Я
видел настоящего толкователя Апокалипсиса, — говорил генерал в другом углу, другим слушателям, и, между прочим, Птицыну, которого ухватил за пуговицу, — покойного Григория Семеновича Бурмистрова:
тот, так сказать, прожигал сердца.
— Это я сам вчера написал, сейчас после
того, как дал вам слово, что приеду к вам жить, князь. Я писал это вчера весь день, потом ночь и кончил сегодня утром; ночью под утро я
видел сон…
Господин этот некоторое время смотрел на меня с изумлением, а жена с испугом, как будто в
том была страшная диковина, что и к ним кто-нибудь мог войти; но вдруг он набросился на меня чуть не с бешенством; я не успел еще пробормотать двух слов, а он, особенно
видя, что я одет порядочно, почел, должно быть, себя страшно обиженным
тем, что я осмелился так бесцеремонно заглянуть в его угол и увидать всю безобразную обстановку, которой он сам так стыдился.
— Вы, кажется… страдаете? — проговорил он
тем тоном, каким обыкновенно говорят доктора, приступая к больному. — Я сам… медик (он не сказал: доктор), — и, проговорив это, он для чего-то указал мне рукой на комнату, как бы протестуя против своего теперешнего положения, — я
вижу, что вы…
Я сказал этим бедным людям, чтоб они постарались не иметь никаких на меня надежд, что я сам бедный гимназист (я нарочно преувеличил унижение; я давно кончил курс и не гимназист), и что имени моего нечего им знать, но что я пойду сейчас же на Васильевский остров к моему товарищу Бахмутову, и так как я знаю наверно, что его дядя, действительный статский советник, холостяк и не имеющий детей, решительно благоговеет пред своим племянником и любит его до страсти,
видя в нем последнюю отрасль своей фамилии,
то, «может быть, мой товарищ и сможет сделать что-нибудь для вас и для меня, конечно, у своего дяди…»
Мне, конечно, всё равно будет, но теперь (и, может быть, только в эту минуту) я желаю, чтобы
те, которые будут судить мой поступок, могли ясно
видеть, из какой логической цепи выводов вышло мое «последнее убеждение».
Но странно, когда смотришь на этот труп измученного человека,
то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен был быть точно такой)
видели все ученики его, его главные будущие апостолы,
видели женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все веровавшие в него и обожавшие его,
то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет?
Ни в болезни моей и никогда прежде я не
видел еще ни разу ни одного привидения; но мне всегда казалось, еще когда я был мальчиком и даже теперь,
то есть недавно, что если я
увижу хоть раз привидение,
то тут же на месте умру, даже несмотря на
то, что я ни в какие привидения не верю.
— Нет-с, позвольте-с, многоуважаемый князь, — с яростию ухватился Лебедев, — так как вы сами изволите
видеть, что это не шутка и так как половина ваших гостей по крайней мере
того же мнения и уверены, что теперь, после произнесенных здесь слов, он уж непременно должен застрелиться из чести,
то я хозяин-с и при свидетелях объявляю, что приглашаю вас способствовать!