Неточные совпадения
— О, еще бы! — тотчас
же ответил князь, — князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний.
А что касается до отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали. Отец мой был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не знаю,
каким образом и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя в своем роде…
—
А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый, не удостоивая и в этот раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю) и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас
же лезут?
А это правда, что вот родитель мой помер,
а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего не прислали!
Как собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал.
«Ну, говорю,
как мы вышли, ты у меня теперь тут не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «
А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать будешь?» Я, правда, хотел было тогда
же в воду, домой не заходя, да думаю: «Ведь уж все равно», и
как окаянный воротился домой.
— По-ку-рить? — с презрительным недоумением вскинул на него глаза камердинер,
как бы все еще не веря ушам, — покурить? Нет, здесь вам нельзя покурить,
а к тому
же вам стыдно и в мыслях это содержать. Хе… чудно-с!
— Ну
как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое то, что вам здесь и находиться не следует,
а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится… Да вы что
же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.
— Я посетителя такого,
как вы, без секретаря доложить не могу,
а к тому
же и сами, особливо давеча, заказали их не тревожить ни для кого, пока там полковник,
а Гаврила Ардалионыч без доклада идет.
— Это могло быть, но не иначе,
как по вашему приглашению. Я
же, признаюсь, не остался бы и по приглашению, не почему-либо,
а так… по характеру.
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой,
каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас
же опять сяду кой-что просмотреть и подписать,
а потом отправлюсь к его сиятельству,
а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что…
А сколько вам лет, князь?
Для вас
же, князь, это даже больше чем клад, во-первых, потому что вы будете не один,
а, так сказать, в недрах семейства,
а по моему взгляду, вам нельзя с первого шагу очутиться одним в такой столице,
как Петербург.
Мы уже сказали сейчас, что сам генерал, хотя был человек и не очень образованный,
а, напротив,
как он сам выражался о себе, «человек самоучный», но был, однако
же, опытным супругом и ловким отцом.
Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты натурально принуждены
же будут, наконец, взяться сами за ум, и тогда дело загорится, потому что возьмутся за дело охотой, отложив капризы и излишнюю разборчивость; родителям оставалось бы только неусыпнее и
как можно неприметнее наблюдать, чтобы не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественного уклонения,
а затем, улучив надлежащий момент, разом помочь всеми силами и направить дело всеми влияниями.
И однако
же, дело продолжало идти все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и генералом положено было до времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался
как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною,
а это было очень важно. Тут было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого все дело могло расстроиться безвозвратно.
— И философия ваша точно такая
же,
как у Евлампии Николавны, — подхватила опять Аглая, — такая чиновница, вдова, к нам ходит, вроде приживалки. У ней вся задача в жизни — дешевизна; только чтоб было дешевле прожить, только о копейках и говорит, и, заметьте, у ней деньги есть, она плутовка. Так точно и ваша огромная жизнь в тюрьме,
а может быть, и ваше четырехлетнее счастье в деревне, за которое вы ваш город Неаполь продали, и, кажется, с барышом, несмотря на то что на копейки.
Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет думать: ему все хотелось представить себе,
как можно скорее и ярче, что вот
как же это так: он теперь есть и живет,
а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, — так кто
же?
—
А какие, однако
же, вы храбрые, вот вы смеетесь,
а меня так всё это поразило в его рассказе, что я потом во сне видел, именно эти пять минут видел…
— О базельской картине вы непременно расскажете после, — сказала Аделаида, —
а теперь растолкуйте мне картину из этой казни. Можете передать так,
как вы это себе представляете?
Как же это лицо нарисовать? Так, одно лицо?
Какое же это лицо?
— Что, милостивые государыни, вы думали, что вы
же его будете протежировать,
как бедненького,
а он вас сам едва избрать удостоил, да еще с оговоркой, что приходить будет только изредка.
Да, еще: когда я спросил, уже взяв записку,
какой же ответ? тогда она сказала, что без ответа будет самый лучший ответ, — кажется, так; извините, если я забыл ее точное выражение,
а передаю,
как сам понял.
— Что сегодня? — встрепенулся было Ганя и вдруг набросился на князя. —
А, понимаю, вы уж и тут!.. Да что у вас, наконец, болезнь это, что ли,
какая? Удержаться не можете? Да ведь поймите
же наконец, ваше сиятельство…
— Но позвольте,
как же это? — спросила вдруг Настасья Филипповна. — Пять или шесть дней назад я читала в «Indеpendance» —
а я постоянно читаю «Indеpendance», — точно такую
же историю! Но решительно точно такую
же! Это случилось на одной из прирейнских железных дорог, в вагоне, с одним французом и англичанкой: точно так
же была вырвана сигара, точно так
же была выкинута за окно болонка, наконец, точно так
же и кончилось,
как у вас. Даже платье светло-голубое!
—
А я вас именно хотел попросить, не можете ли вы,
как знакомый, ввести меня сегодня вечером к Настасье Филипповне? Мне это надо непременно сегодня
же; у меня дело; но я совсем не знаю,
как войти. Я был давеча представлен, но все-таки не приглашен: сегодня там званый вечер. Я, впрочем, готов перескочить через некоторые приличия, и пусть даже смеются надо мной, только бы войти как-нибудь.
—
Как же вы идете? — воскликнул Коля и даже остановился среди тротуара, — и… и в таком платье,
а там званый вечер?
— Да
как тут доказать, что я не солгу? — спросил Ганя. —
А если солгу, то вся мысль игры пропадает. И кто
же не солжет? Всякий непременно лгать станет.
За петуха мы поссорились, и значительно,
а тут
как раз вышел случай, что меня, по первой
же просьбе моей, на другую квартиру перевели, в противоположный форштадт, в многочисленное семейство одного купца с большою бородищей,
как теперь его помню.
Что
же касается мужчин, то Птицын, например, был приятель с Рогожиным, Фердыщенко был
как рыба в воде; Ганечка всё еще в себя прийти не мог, но хоть смутно,
а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в чем дело, чуть не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал,
как свою внучку; но он скорее бы умер, чем ее в такую минуту покинул.
Еще он меня виноватою пред собой сочтет: воспитание ведь дал,
как графиню содержал, денег-то, денег-то сколько ушло, честного мужа мне приискал еще там,
а здесь Ганечку; и что
же б ты думала: я с ним эти пять лет не жила,
а деньги-то с него брала, и думала, что права!
Это ты прав, давно мечтала, еще в деревне у него, пять лет прожила одна-одинехонька; думаешь-думаешь, бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, — и вот всё такого,
как ты воображала, доброго, честного, хорошего и такого
же глупенького, что вдруг придет да и скажет: «Вы не виноваты, Настасья Филипповна,
а я вас обожаю!» Да так, бывало, размечтаешься, что с ума сойдешь…
Да и то соврал, если уж подслушал меня: я не просто за одну графиню Дюбарри молился; я причитал так: «Упокой, господи, душу великой грешницы графини Дюбарри и всех ей подобных»,
а уж это совсем другое; ибо много таковых грешниц великих, и образцов перемены фортуны, и вытерпевших, которые там теперь мятутся и стонут, и ждут; да я и за тебя, и за таких
же,
как ты, тебе подобных, нахалов и обидчиков, тогда
же молился, если уж взялся подслушивать,
как я молюсь…
—
Как бы всё ищет чего-то,
как бы потеряла что-то. О предстоящем
же браке даже мысль омерзела и за обидное принимает. О нем
же самом
как об апельсинной корке помышляет, не более, то есть и более, со страхом и ужасом, даже говорить запрещает,
а видятся разве только что по необходимости… и он это слишком чувствует!
А не миновать-с!.. Беспокойна, насмешлива, двуязычна, вскидчива…
— Я,
как тебя нет предо мною, то тотчас
же к тебе злобу и чувствую, Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал, каждую минуту на тебя злобился, ей-богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь! Вот
как. Теперь ты четверти часа со мной не сидишь,
а уж вся злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему люб. Посиди со мной…
— «
А о чем
же ты теперь думаешь?» — «
А вот встанешь с места, пройдешь мимо,
а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье,
а у меня сердце падает,
а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке вспоминаю, и
каким голосом и что сказала;
а ночь всю эту ни о чем и не думал, всё слушал,
как ты во сне дышала, да
как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю, не знаю».
— Что ж, может, и впрямь не понимает, хе-хе! Говорят
же про тебя, что ты… того. Другого она любит, — вот что пойми! Точно так,
как ее люблю теперь, точно так
же она другого теперь любит.
А другой этот, знаешь ты кто? Это ты! Что, не знал, что ли?
— Да
как же она от тебя ко мне бежала,
а… от меня…
— Что
же не доканчиваешь, — прибавил тот, осклабившись, —
а хочешь, скажу, что ты вот в эту самую минуту про себя рассуждаешь: «Ну,
как же ей теперь за ним быть?
Как ее к тому допустить?» Известно, что думаешь…
Я вынул двугривенный и отдал ему,
а крест тут
же на себя надел, — и по лицу его видно было,
как он доволен, что надул глупого барина, и тотчас
же отправился свой крест пропивать, уж это без сомнения.
«Что ты, говорю, молодка?» (Я ведь тогда всё расспрашивал.) «
А вот, говорит, точно так,
как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая
же точно бывает и у бога радость, всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник пред ним от всего своего сердца на молитву становится».
А какая, однако
же, странная эта картина Гольбейна…
А почему
же он, князь, не подошел теперь к нему сам и повернул от него,
как бы ничего не заметив, хотя глаза их и встретились.
— Пьян, может быть? Некрасива
же твоя компания, — отрезала она, захватив в своем взгляде и остальных гостей, —
а впрочем,
какая милая девушка! Кто такая?
Потому-то мы и вошли сюда, не боясь, что нас сбросят с крыльца (
как вы угрожали сейчас) за то только, что мы не просим,
а требуем, и за неприличие визита в такой поздний час (хотя мы пришли и не в поздний час,
а вы
же нас в лакейской прождать заставили), потому-то, говорю, и пришли, ничего не боясь, что предположили в вас именно человека с здравым смыслом, то есть с честью и совестью.
Что
же касается собственно господина Бурдовского, то можно даже сказать, что он, благодаря некоторым убеждениям своим, до того был настроен Чебаровым и окружающею его компанией, что начал дело почти совсем и не из интересу,
а почти
как служение истине, прогрессу и человечеству.
А ведь ты только на эту благодарность его к Павлищеву и рассчитывал: ведь не у тебя
же он взаймы деньги брал, не тебе он должен, на что
же ты рассчитывал,
как не на благодарность?
А коли больно, так
как же ты сам-то ее в газетах перед этим
же обществом выводишь и требуешь, чтоб это ей было не больно?
— Да почти ничего дальше, — продолжал Евгений Павлович, — я только хотел заметить, что от этого дело может прямо перескочить на право силы, то есть на право единичного кулака и личного захотения,
как, впрочем, и очень часто кончалось на свете. Остановился
же Прудон на праве силы. В американскую войну многие самые передовые либералы объявили себя в пользу плантаторов, в том смысле, что негры суть негры, ниже белого племени,
а стало быть, право силы за белыми…
Он опять засмеялся; но это был уже смех безумного. Лизавета Прокофьевна испуганно двинулась к нему и схватила его за руку. Он смотрел на нее пристально, с тем
же смехом, но который уже не продолжался,
а как бы остановился и застыл на его лице.
Приступая к каждому рассказу, он уверял положительно, что кается и внутренно «полон слез»,
а между тем рассказывал так,
как будто гордился поступком, и в то
же время до того иногда смешно, что он и князь хохотали наконец
как сумасшедшие.
Верите ли вы теперь благороднейшему лицу: в тот самый момент,
как я засыпал, искренно полный внутренних и, так сказать, внешних слез (потому что, наконец, я рыдал, я это помню!), пришла мне одна адская мысль: «
А что, не занять ли у него в конце концов, после исповеди-то, денег?» Таким образом, я исповедь приготовил, так сказать,
как бы какой-нибудь «фенезерф под слезами», с тем, чтоб этими
же слезами дорогу смягчить и чтобы вы, разластившись, мне сто пятьдесят рубликов отсчитали.
Ничего этого, по-настоящему, не было, то есть никакой сознательно поставленной цели,
а все-таки, в конце концов, выходило так, что семейство Епанчиных, хотя и очень почтенное, было всё
же какое-то не такое,
каким следует быть вообще всем почтенным семействам.
Наконец генерал имел манеры порядочные, был скромен, умел молчать и в то
же время не давать наступать себе на ногу, — и не по одному своему генеральству,
а и
как честный и благородный человек.
Но разве эта толстая Александра не потянулась за ней тоже свои космы обрезывать, и уже не по злости, не по капризу,
а искренно,
как дура, которую Аглая
же и убедила, что без волос ей спать будет покойнее и голова не будет болеть?