Только что ушел М-цкий […М-цкий — Александр Мирецкий (род. в 1820 г.), прибыл на каторгу в 1846 г. «за участие в заговоре».] (тот поляк, который
говорил со мною), Газин, совершенно пьяный, ввалился в кухню.
Он замолчал и в этот вечер уже больше не сказал ни слова. Но с этих пор он искал каждый раз
говорить со мной, хотя сам из почтения, которое он неизвестно почему ко мне чувствовал, никогда не заговаривал первый. Зато очень был рад, когда я обращался к нему. Я расспрашивал его про Кавказ, про его прежнюю жизнь. Братья не мешали ему со мной разговаривать, и им даже это было приятно. Они тоже, видя, что я все более и более люблю Алея, стали со мной гораздо ласковее.
Если он замечал, например, что я ищу уединения, то,
поговорив со мной минуты две, тотчас же оставлял меня и каждый раз благодарил за внимание, чего, разумеется, не делал никогда и ни с кем из всей каторги.
Неточные совпадения
— Про кого они
говорят? — спросил я поляка, сидевшего рядом
со мною.
Говорил он
со мной всегда чрезвычайно непринужденно, держал себя в высшей степени на равной ноге, то есть чрезвычайно порядочно и деликатно.
Казалось мне еще, что про меня он решил, не ломая долго головы, что
со мною нельзя
говорить, как с другими людьми, что, кроме разговора о книжках, я ни о чем не пойму и даже не способен понять, так что и беспокоить меня нечего.
— А вот горох поспеет — другой год пойдет. Ну, как пришли в К-в — и посадили меня туда на малое время в острог. Смотрю: сидят
со мной человек двенадцать, всё хохлов, высокие, здоровые, дюжие, точно быки. Да смирные такие: еда плохая, вертит ими ихний майор, как его милости завгодно (Лучка нарочно перековеркал слово). Сижу день, сижу другой; вижу — трус народ. «Что ж вы,
говорю, такому дураку поблажаете?» — «А поди-кась сам с ним
поговори!» — даже ухмыляются на меня. Молчу я.
Говорили тоже, что он может ударить
со всего размаха по самой спине преступника, но так, что даже самого маленького рубчика не вскочит после удара, и преступник не почувствует ни малейшей боли.
Марья Степановна кричит: «
Со света сживу!» А старик: «В древние годы,
говорит, при честных патриархах, я бы ее,
говорит, на костре изрубил, а ныне,
говорит, в свете тьма и тлен».
— Ну и скажу. Коли б все пошли, и я б тогда
со всеми
говорил. Бедность, значит. У нас кто свое ест, а кто и на одном казенном сидит.
Теперь, когда все
говорили мне ты и ругали меня, он, видимо, нарочно удвоил свою вежливость
со мною, а вместе с тем слова его были как-то особенно, даже высокомерно настойчивы, не терпевшие никакого возражения.
Помню, как М-кий мне рассказывал об этом: «Я был вне себя, —
говорил он, — я не понимал, что
со мною делается, и дрожал, как в ознобе.
— Я прошу тебя, я умоляю тебя, — вдруг совсем другим, искренним и нежным тоном сказала она, взяв его зa руку, — никогда не
говори со мной об этом!
Ночью, Варя, не спится мне, все мерещится шепот какой-то: кто-то так ласково
говорит со мной, точно голубит меня, точно голубь воркует.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я, признаюсь, рад, что вы одного мнения
со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в глаза ему,
говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный
со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?
И сторож летит еще на лестнице за мною
со щеткою: «Позвольте, Иван Александрович, я вам,
говорит, сапоги почищу».
Но река продолжала свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки
говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали лицом к лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то
со стороны и заявлял о совершенной своей независимости от первого.
— Так
говорили глуповцы и
со слезами припоминали, какие бывали у них прежде начальники, всё приветливые, да добрые, да красавчики — и все-то в мундирах!
Наконец, однако, сели обедать, но так как
со времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал
говорить неподобные речи и, указывая на"деревянного дела пушечку", угрожал всех своих амфитрионов [Амфитрио́н — гостеприимный хозяин, распорядитель пира.] перепалить. Тогда за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но не гораздо.