Неточные совпадения
— А вы их бросьте, а нас
любите;
у нас деньги есть…
Я говорил уже, что
у арестантов всегда была собственная работа и что эта работа — естественная потребность каторжной жизни; что, кроме этой потребности, арестант страстно
любит деньги и ценит их выше всего, почти наравне с свободой, и что он уже утешен, если они звенят
у него в кармане.
— Ах! Что ты говоришь! Она, верно, умерла теперь с горя по мне. Я любимый был
у нее сын. Она меня больше сестры, больше всех
любила… Она ко мне сегодня во сне приходила и надо мной плакала.
Потом с важно-благосклонною, то есть чисто мусульманскою улыбкою (которую я так
люблю и именно
люблю важность этой улыбки) обратились ко мне и подтвердили: что Иса был божий пророк и что он делал великие чудеса; что он сделал из глины птицу, дунул на нее, и она полетела… и что это и
у них в книгах написано.
Несмотря ни на какие клейма, кандалы и ненавистные пали острога, заслоняющие ему божий мир и огораживающие его, как зверя в клетке, — он может достать вина, то есть страшно запрещенное наслаждение, попользоваться клубничкой, даже иногда (хоть и не всегда) подкупить своих ближайших начальников, инвалидов и даже унтер-офицера, которые сквозь пальцы будут смотреть на то, что он нарушает закон и дисциплину; даже может, сверх торгу, еще покуражиться над ними, а покуражиться арестант ужасно
любит, то есть представиться пред товарищами и уверить даже себя хоть на время, что
у него воли и власти несравненно больше, чем кажется, — одним словом, может накутить, набуянить, разобидеть кого-нибудь в прах и доказать ему, что он все это может, что все это в «наших руках», то есть уверить себя в том, о чем бедняку и помыслить невозможно.
«Всё это моя среда, мой теперешний мир, — думал я, — с которым, хочу не хочу, а должен жить…» Я пробовал было расспрашивать и разузнавать об них
у Акима Акимыча, с которым очень
любил пить чай, чтоб не быть одному.
Но он ссорился ненадолго, и, кажется, все
у нас его
любили.
Коменданта
у нас
любили и даже уважали.
В то время
у нас был ординатором один молоденький лекарь, знающий дело, ласковый, приветливый, которого очень
любили арестанты и находили в нем только один недостаток: «слишком уж смирен».
Старший доктор хоть был и человеколюбивый и честный человек (его тоже очень
любили больные), но был несравненно суровее, решительнее ординатора, даже при случае выказывал суровую строгость, и за это
у нас как-то особенно уважали.
Он действительно часто кричал по ночам и кричал, бывало, во все горло, так что его тотчас будили толчками арестанты: «Ну, что, черт, кричишь!» Был он парень здоровый, невысокого росту, вертлявый и веселый, лет сорока пяти, жил со всеми ладно, и хоть очень
любил воровать и очень часто бывал
у нас бит за это, но ведь кто ж
у нас не проворовывался и кто ж
у нас не был бит за это?
И с тех пор под разными видами была уже три раза на абвахте; первый раз заходила вместе с отцом к брату, офицеру, стоявшему в то время
у них в карауле; другой раз пришла с матерью раздать подаяние и, проходя мимо, шепнула ему, что она его
любит и выручит.
Что же касается вообще до лечения и лекарств, то, сколько я мог заметить, легкобольные почти не исполняли предписаний и не принимали лекарств, но труднобольные и вообще действительно больные очень
любили лечиться, принимали аккуратно свои микстуры и порошки; но более всего
у нас
любили наружные средства.
Банки, пиявки, припарки и кровопускания, которые так
любит и которым так верит наш простолюдин, принимались
у нас охотно и даже с удовольствием.
И закурил же он
у нас, парень! Да так, что земля стоном стоит, по городу-то гул идет. Товарищей понабрал, денег куча, месяца три кутил, все спустил. «Я, говорит, бывало, как деньги все покончу, дом спущу, все спущу, а потом либо в наемщики, либо бродяжить пойду!» С утра, бывало, до вечера пьян, с бубенчиками на паре ездил. И уж так его
любили девки, что ужасти. На торбе хорошо играл.
А Акулька на ту пору с огорода шла; как Филька-то увидал ее,
у самых наших ворот: «Стой!» — кричит, выскочил из телеги да прямо ей земной поклон: «Душа ты моя, говорит, ягода,
любил я тебя два года, а теперь меня с музыкой в солдаты везут.
Ломовых
у нас не
любили, не знаю за что.
Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько
у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку //
Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди
у них нет душеньки, // В глазах
у них нет совести, // На шее — нет креста!
Скотинин.
Люблю свиней, сестрица, а
у нас в околотке такие крупные свиньи, что нет из них ни одной, котора, став на задни ноги, не была бы выше каждого из нас целой головою.
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь в городе около приказных служителей
у счетных дел. Не всякому открыл Господь науку: так кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить не
люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и
у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся; ну, и то правда, человек на человека не приходит.
Они
любят, чтоб
у начальника на лице играла приветливая улыбка, чтобы из уст его по временам исходили любезные прибаутки, и недоумевают, когда уста эти только фыркают или издают загадочные звуки.