Неточные совпадения
Марья Александровна Москалева, конечно, первая дама в Мордасове, и в
этом не может
быть никакого сомнения.
Отчего, например, Марья Александровна, которая ужасно любит сплетни и не заснет всю ночь, если накануне не узнала чего-нибудь новенького, — отчего она, при всем
этом, умеет себя держать так, что, глядя на нее, в голову не придет, чтоб
эта сановитая дама
была первая сплетница в мире или по крайней мере в Мордасове?
Один немецкий ученый, нарочно приезжавший из Карльсруэ исследовать особенный род червячка с рожками, который водится в нашей губернии, и написавший об
этом червячке четыре тома in quarto [в одну четверть листа (лат.)], так
был обворожен приемом и любезностию Марьи Александровны, что до сих пор ведет с ней почтительную и нравственную переписку и из самого Карльсруэ.
Защитники старого дома приписывали
это тому, что Наполеон не только не
был из королевского дома, но даже
был и не gentilhomme [дворянин (франц.)] хорошей породы; а потому, естественно, испугался наконец своей собственной высоты и вспомнил свое настоящее место.
Теперь предположите, что действительно что-нибудь
было и Зина написала записочку (я даже думаю, что
это было непременно так): какова же ловкость со стороны Марьи Александровны! каково замято, затушено неловкое, скандалезное дело!
Марья Александровна и внимания не обращает теперь на всю
эту низкую клевету; а между тем, может
быть, бог знает как работала, чтоб спасти неприкосновенною честь своей единственной дочери.
Последствия
этого приезда
были неисчислимы.
Уверяли, что он как-то расправлял пружинками морщины на своем лице и что
эти пружины
были, каким-то особенным образом, скрыты в его волосах.
Помнят, что князь
был очаровательно весел на
этом последнем обеде, каламбурил, смешил, рассказывал самые необыкновенные анекдоты, обещался как можно скорее приехать в Духаново (свое новоприобретенное имение) и давал слово, что по возвращении у него
будут беспрерывные праздники, пикники, балы, фейерверки.
Объявляет мне, что едет в Светозерскую пустынь, к иеромонаху Мисаилу, которого чтит и уважает; что Степанида Матвеевна, — а уж из нас, родственников, кто не слыхал про Степаниду Матвеевну? — она меня прошлого года из Духанова помелом прогнала, — что
эта Степанида Матвеевна получила письмо такого содержания, что у ней в Москве кто-то при последнем издыхании: отец или дочь, не знаю, кто именно, да и не интересуюсь знать; может
быть, и отец и дочь вместе; может
быть, еще с прибавкою какого-нибудь племянника, служащего по питейной части…
— Дядюшка-то? Да, я думаю, он еще пять часов
будет там одеваться! К тому же так как у него совершенно нет памяти, то он, может
быть, и забыл, что приехал к вам в гости. Ведь
это удивительнейший человек, Марья Александровна!
Я чувствую, что в
этих новых идеях новых
есть даже что-то возвышенное; но все
это не мешает мне видеть и прямую, так сказать, практическую сторону дела.
Если
есть что-нибудь рыцарское и величественное в современном нам обществе, так
это именно в высшем сословии.
— Марья Александровна, кажется, очень рады, что князь не достался
этой франтихе, Анне Николаевне. А ведь уверяла все, что родня ему. То-то разрывается, должно
быть, теперь от досады! — заметила Настасья Петровна; но заметив, что ей не отвечают, и взглянув на Зину и на Павла Александровича, госпожа Зяблова тотчас догадалась и вышла, как будто за делом, из комнаты. Она, впрочем, немедленно вознаградила себя, остановилась у дверей и стала подслушивать.
— И так как
это ожидание
было для меня очень тяжело, то, чем скорее оно разрешилось, тем лучше.
Вся
эта речь
была произнесена сухо, твердо и без запинки, как будто заранее заученная. Мосье Поль почувствовал, что остался с носом. В
эту минуту воротилась Марья Александровна. За нею, почти тотчас же, госпожа Зяблова.
Наконец,
это еще, может
быть, и клевета.
— Но вы ничего, ничего не переменились! — восклицает она, хватая гостя за обе руки и усаживая его в покойное кресло. — Садитесь, садитесь, князь! Шесть лет, целых шесть лет не видались, и ни одного письма, даже ни строчки во все
это время! О, как вы виноваты передо мною, князь! Как я зла
была на вас, mon cher prince! [мой дорогой князь (франц.)] Но — чаю, чаю! Ах, боже мой, Настасья Петровна, чаю!
— Благодарю, бла-го-дарю, вин-но-ват! — шепелявит князь (мы забыли сказать, что он немного шепелявит, но и
это делает как будто по моде). — Ви-но-ват! и представьте себе, еще прошлого года непре-менно хотел сюда ехать, — прибавляет он, лорнируя комнату. — Да напугали: тут, говорят, хо-ле-ра
была.
— Марью А-лекс-анд-ровну! представьте себе! а я именно по-ла-гал, что вы-то и
есть (как ее) — ну да! Анна Васильевна… C'est delicieux! [
это восхитительно (франц.)] Значит, я не туда заехал. А я думал, мой друг, что ты именно ве-зешь меня к
этой Анне Матвеевне. C'est charmant! [
это очаровательно (франц.)] Впрочем,
это со мной часто случается… Я часто не туда заезжаю. Я вообще доволен, всегда доволен, что б ни случилось. Так вы не Настасья Ва-сильевна?
Это инте-ресно…
— А
это дочь моя, Зина. Вы еще не знакомы, князь. Ее не
было в то время, когда вы
были здесь, помните, в — м году?
— Но, князь, — поспешно перебивает Марья Александровна, — я слышала об ужаснейшем происшествии! Признаюсь, я
была вне себя от испуга… Не ушиблись ли вы? Смотрите!
Этим пренебрегать невозможно…
— Ах, как бы
это мило
было прочесть! И знаешь, Зина, вот теперь бы кстати! У нас же сбираются составить театр, — для патриотического пожертвования, князь, в пользу раненых… вот бы ваш водевиль!
— Кажется, что так, друг мой, — отвечает дядюшка, — или что-нибудь по-добное. Впрочем, может
быть, и не так, но только преудачные вышли стишки… Вообще я теперь забыл некоторые происшествия.
Это у меня от занятий.
— Представь себе, мой друг! а я тебя все принимал за вице-губернатора, да и думаю: что
это у него как будто бы вдруг стало совсем другое ли-цо?.. У того, знаешь,
было лицо такое о-са-нистое, умное. Не-о-бык-новенно умный
был человек и все стихи со-чи-нял на разные случаи. Немного, этак сбоку, на бубнового короля
был похож…
— Ну да! пожалуй, в другой раз.
Это, может
быть, и не так интересно слушать. Я теперь соображаю… Но все-таки
это чрезвычайно любопытная болезнь.
Есть разные эпизоды… Напомни мне, мой друг, я тебе ужо вечером расскажу один случай в под-роб-ности…
Пил-пил, пил-пил,
выпил целый водопад, и, знаете,
эта гидропатия полезная вещь и ужасно много пользы мне принесла, так что если б я наконец не забо-лел, то уверяю вас, что
был бы совершенно здоров…
— Но
это следствие ужасной жизни его, ужасного пятилетнего заключения под надзором
этой адской женщины. Его надо жалеть, а не смеяться над ним. Он даже меня не узнал; вы
были сами свидетелем.
Это уже, так сказать, вопиет! Его, решительно, надо спасти! Я предлагаю ему ехать за границу, единственно в надежде, что он, может
быть, бросит
эту… торговку!
Во-первых, он
будет избавлен от
этой пройдохи (извините за выражение).
А что же ему лучше, как не родное, как не искреннее и благородное существо, которое беспрерывно
будет подле него вместо
этой… бабы?
Во-первых — вы хорошенькая, во-вторых — вдова, в третьих — благородная, в-четвертых — бедная (потому что вы действительно небогатая), в-пятых — вы очень благоразумная дама, следственно,
будете любить его, держать его в хлопочках, прогоните ту барыню в толчки, повезете его за границу,
будете кормить его манной кашкой и конфектами, все
это ровно до той минуты, когда он оставит сей бренный мир, что
будет ровно через год, а может
быть, и через два месяца с половиною.
— Вздор? хотите,
это будет не вздор? Попросите-ка меня хорошенько и потом палец мне отрежьте, если же сегодня же не
будете его невестою! Да нет ничего легче уговорить или сманить на что-нибудь дядюшку! Он на все говорит: «Ну да, ну да!» — сами слышали. Мы его женим так, что он и не услышит. Пожалуй, обманем и женим; да ведь для его же пользы, помилосердуйте!.. Хоть бы вы принарядились на всякий случай, Настасья Петровна!
— Я и сам, мой друг,
этому же приписываю и нахожу
этот случай даже по-лез-ным; так что я решился простить моего Фео-фи-ла. Знаешь что? мне кажется, он не покушался на мою жизнь; ты думаешь? Притом же он и без того
был недавно наказан, когда ему бороду сбрили.
— Уж вы, ветреник! положись на вас! Я вас жду к обеду, князь. Мы обедаем рано. И как я жалею, что на
этот случай муж мой в деревне! как бы рад он
был вас увидеть! Он так вас уважает, так душевно вас любит!
— Афанасий Матвеич! в деревне, представьте себе, mais c'est delicieux! [но
это же восхитительно! (франц.)] Так у вас
есть и муж? Какой странный, однако же, случай!
Это точь-в-точь как
есть один водевиль: муж в дверь, а жена в… позвольте, вот и забыл! только куда-то и жена тоже поехала, кажется в Тулу или в Ярославль, одним словом, выходит как-то очень смешно.
— Вы бы, Настасья Петровна, взглянули на кухне, — говорит она, проводив князя. — У меня
есть предчувствие, что
этот изверг Никитка непременно испортит обед! Я уверена, что он уже пьян…
И перемена
эта должна
быть — замужество.
Он порядочной фамилии, у него
есть родство, у него
есть полтораста душ;
это все-таки лучше, чем жить крючками да взятками да бог знает какими приключениями; потому я и бросила на него мои взгляды.
— Я ни слова не говорила об
этом, но к слову скажу, что если б случилось тебе выйти за князя, то
это было бы счастьем твоим, а не безумием…
Эти два года молчания
были ужасны!
Вместе с
этим даю тебе торжественное слово мое — слово несчастной матери, обожающей свою дочь, что никогда, ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах, даже если б шло о спасении жизни моей, я уже не
буду более говорить об
этом.
Это будет в последний раз, но теперь —
это необходимо!
Это был кинжал в мое сердце!
Эта чумичка Настасья прибегает ко мне испуганная, с страшным известием: уже целый час письмо в руках у Натальи Дмитриевны; через два часа весь город
будет знать о твоем позоре!
— Так неужели вы серьезно положили выдать меня за
этого князя? — вскричала она, с изумлением, чуть не с испугом смотря на мать свою. — Стало
быть,
это уже не одни мечты, не проекты, а твердое ваше намерение? Стало
быть, я угадала? И… и… каким образом
это замужество спасет меня и необходимо в настоящем моем положении? И… и… каким образом все
это вяжется с тем, что вы теперь наговорили, — со всей
этой историей?.. Я решительно не понимаю вас, маменька!
— Боже мой, какой вздор! Но уверяю вас, что вы ошиблись в самом начале, в самом первом, главном! Знайте, что я не хочу собою жертвовать неизвестно для чего! Знайте, что я вовсе не хочу замуж, ни за кого, и останусь в девках! Вы два года
ели меня за то, что я не выхожу замуж. Ну что ж? придется с
этим вам примириться. Не хочу, да и только! Так и
будет!
Друг мой, ты, может
быть, с презрением смотришь на все
эти расчеты, — расчеты на смерть его!
— Попросту выходит: выйти замуж за князя, обобрать его и рассчитывать потом на его смерть, чтоб выйти потом за любовника. Хитро вы подводите ваши итоги! Вы хотите соблазнить меня, предлагая мне… Я понимаю вас, маменька, вполне понимаю! Вы никак не можете воздержаться от выставки благородных чувств, даже в гадком деле. Сказали бы лучше прямо и просто: «Зина,
это подлость, но она выгодна, и потому согласись на нее!»
Это по крайней мере
было бы откровеннее.
Будь же его другом,
будь его дочерью,
будь, пожалуй, хоть игрушкой его, — если уж все говорить! — но согрей его сердце, и ты сделаешь
это для бога, для добродетели!
Но
есть ангелы божии, исполняющие
это и благословляющие бога за свое назначение.