Неточные совпадения
Петр Александрович Миусов, человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем следующий афоризм: «Вот, может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не
умрет с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят,
то он сам мигом пристроится, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а, может быть, напротив, почтут за удовольствие».
О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение,
то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у
того зато правда,
тот зато знает правду; значит, не
умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что
тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и
умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в
тот день газете.
— Видишь. Непременно иди. Не печалься. Знай, что не
умру без
того, чтобы не сказать при тебе последнее мое на земле слово. Тебе скажу это слово, сынок, тебе и завещаю его. Тебе, сынок милый, ибо любишь меня. А теперь пока иди к
тем, кому обещал.
— Нисколько. Я как прочел,
то тотчас и подумал, что этак все и будет, потому что я, как только
умрет старец Зосима, сейчас должен буду выйти из монастыря. Затем я буду продолжать курс и сдам экзамен, а как придет законный срок, мы и женимся. Я вас буду любить. Хоть мне и некогда было еще думать, но я подумал, что лучше вас жены не найду, а мне старец велит жениться…
— В
том, что надо воскресить твоих мертвецов, которые, может быть, никогда и не
умирали. Ну давай чаю. Я рад, что мы говорим, Иван.
Пусть ты невиновен, что не знал совсем Господа, когда завидовал корму свиней и когда тебя били за
то, что ты крал у них корм (что ты делал очень нехорошо, ибо красть не позволено), — но ты пролил кровь и должен
умереть».
Вот достигли эшафота: «
Умри, брат наш, — кричат Ришару, —
умри во Господе, ибо и на тебя сошла благодать!» И вот покрытого поцелуями братьев брата Ришара втащили на эшафот, положили на гильотину и оттяпали-таки ему по-братски голову за
то, что и на него сошла благодать.
«Если пшеничное зерно, падши в землю, не
умрет,
то останется одно; а если
умрет,
то принесет много плода».
Замечательно тоже, что никто из них, однако же, не полагал, что
умрет он в самую эту же ночь,
тем более что в этот последний вечер жизни своей он, после глубокого дневного сна, вдруг как бы обрел в себе новую силу, поддерживавшую его во всю длинную эту беседу с друзьями.
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть прочтет он далее о
том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся в Египет, бросив даже Отчизну, и
умер в чужой земле, изрекши на веки веков в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о
том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
Томил его несколько вначале арест слуги, но скорая болезнь, а потом и смерть арестанта успокоили его, ибо
умер тот, по всей очевидности (рассуждал он тогда), не от ареста или испуга, а от простудной болезни, приобретенной именно во дни его бегов, когда он, мертво пьяный, валялся целую ночь на сырой земле.
«Истинно, истинно говорю вам, если пшеничное зерно, падши в землю, не
умрет,
то останется одно, а если
умрет,
то принесет много плода». Я этот стих только что прочел пред его приходом.
А не спасутся и потом,
то сыны их спасутся, ибо не
умрет свет твой, хотя бы и ты уже
умер.
Ибо и прежде сего случалось, что
умирали иноки весьма праведной жизни и праведность коих была у всех на виду, старцы богобоязненные, а между
тем и от их смиренных гробов исходил дух тлетворный, естественно, как и у всех мертвецов, появившийся, но сие не производило же соблазна и даже малейшего какого-либо волнения.
Алеша вдруг криво усмехнулся, странно, очень странно вскинул на вопрошавшего отца свои очи, на
того, кому вверил его,
умирая, бывший руководитель его, бывший владыка сердца и ума его, возлюбленный старец его, и вдруг, все по-прежнему без ответа, махнул рукой, как бы не заботясь даже и о почтительности, и быстрыми шагами пошел к выходным вратам вон из скита.
— Так
умер старец Зосима! — воскликнула Грушенька. — Господи, а я
того и не знала! — Она набожно перекрестилась. — Господи, да что же я, а я-то у него на коленках теперь сижу! — вскинулась она вдруг как в испуге, мигом соскочила с колен и пересела на диван. Алеша длинно с удивлением поглядел на нее, и на лице его как будто что засветилось.
— Я сделал вам страшное признание, — мрачно заключил он. — Оцените же его, господа. Да мало
того, мало оценить, не оцените, а цените его, а если нет, если и это пройдет мимо ваших душ,
то тогда уже вы прямо не уважаете меня, господа, вот что я вам говорю, и я
умру от стыда, что признался таким, как вы! О, я застрелюсь! Да я уже вижу, вижу, что вы мне не верите! Как, так вы и это хотите записывать? — вскричал он уже в испуге.
С
тех пор, с самой его смерти, она посвятила всю себя воспитанию этого своего нещечка мальчика Коли, и хоть любила его все четырнадцать лет без памяти, но уж, конечно, перенесла с ним несравненно больше страданий, чем выжила радостей, трепеща и
умирая от страха чуть не каждый день, что он заболеет, простудится, нашалит, полезет на стул и свалится, и проч., и проч.
— Дроби немножко подарю, вот, бери, только маме своей до меня не показывай, пока я не приду обратно, а
то подумает, что это порох, и так и
умрет от страха, а вас выпорет.
И если бы только достали теперь эту Жучку и показали, что она не
умерла, а живая,
то, кажется, он бы воскрес от радости.
— Ах нет, есть люди глубоко чувствующие, но как-то придавленные. Шутовство у них вроде злобной иронии на
тех, которым в глаза они не смеют сказать правды от долговременной унизительной робости пред ними. Поверьте, Красоткин, что такое шутовство чрезвычайно иногда трагично. У него все теперь, все на земле совокупилось в Илюше, и
умри Илюша, он или с ума сойдет с горя, или лишит себя жизни. Я почти убежден в этом, когда теперь на него смотрю!
— О, ведь я на мгновение, я войду и просижу в пальто. Перезвон останется здесь в сенях и
умрет: «Иси, Перезвон, куш и
умри!» — видите, он и
умер. А я сначала войду, высмотрю обстановку и потом, когда надо будет, свистну: «Иси, Перезвон!» — и вы увидите, он тотчас же влетит как угорелый. Только надо, чтобы Смуров не забыл отворить в
то мгновение дверь. Уж я распоряжусь, и вы увидите фортель…
Отец трепетал над ним, перестал даже совсем пить, почти обезумел от страха, что
умрет его мальчик, и часто, особенно после
того, как проведет, бывало, его по комнате под руку и уложит опять в постельку, — вдруг выбегал в сени, в темный угол и, прислонившись лбом к стене, начинал рыдать каким-то заливчатым, сотрясающимся плачем, давя свой голос, чтобы рыданий его не было слышно у Илюшечки.
С
тех пор рука ее не оскудевала, а сам штабс-капитан, подавленный ужасом при мысли, что
умрет его мальчик, забыл свой прежний гонор и смиренно принимал подаяние.
Штабс-капитан стремительно кинулся через сени в избу к хозяевам, где варилось и штабс-капитанское кушанье. Коля же, чтобы не терять драгоценного времени, отчаянно спеша, крикнул Перезвону: «
Умри!» И
тот вдруг завертелся, лег на спину и замер неподвижно всеми четырьмя своими лапками вверх. Мальчики смеялись, Илюша смотрел с прежнею страдальческою своею улыбкой, но всех больше понравилось, что
умер Перезвон, «маменьке». Она расхохоталась на собаку и принялась щелкать пальцами и звать...
— Папа, не плачь… а как я
умру,
то возьми ты хорошего мальчика, другого… сам выбери из них из всех, хорошего, назови его Илюшей и люби его вместо меня…
— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик
умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а
тот стоял и на него любовался. Это хорошо!
А без
того я
умру от ревности.
Студентик тут один случился восторженный: если вы, говорит, и
умрете,
то зато будете вполне знать, от какой болезни
умерли!
«Да, — неслось в голове Алеши, уже лежавшей на подушке, — да, коль Смердяков
умер,
то показанию Ивана никто уже не поверит; но он пойдет и покажет!
А вчера он узнал, что Смердяков
умер — это его так поразило, что он сошел с ума… и все от изверга, все на
том, чтобы спасти изверга!
Он открыл мне, что в конверте подробности о побеге и что в случае, если он
умрет или опасно заболеет,
то чтоб я одна спасла Митю.
— Да, он выздоровеет. Но
та уверена, что он
умрет. Много у ней горя…
— Конечно… я желал бы
умереть за все человечество, а что до позора,
то все равно: да погибнут наши имена. Вашего брата я уважаю!