Неточные совпадения
Факт этот истинный,
и надо думать, что в нашей русской жизни, в два или три последние поколения,
таких или однородных с
ним фактов происходило немало.
И вот молодой человек поселяется в доме
такого отца, живет с
ним месяц
и другой,
и оба уживаются как не
надо лучше.
Но церковь, как мать нежная
и любящая, от деятельной кары сама устраняется,
так как
и без ее кары слишком больно наказан виновный государственным судом,
и надо же
его хоть кому-нибудь пожалеть.
— Ну не говорил ли я, — восторженно крикнул Федор Павлович, — что это фон Зон! Что это настоящий воскресший из мертвых фон Зон! Да как ты вырвался оттуда? Что ты там нафонзонил
такого и как ты-то мог от обеда уйти? Ведь
надо же медный лоб иметь! У меня лоб, а я, брат, твоему удивляюсь! Прыгай, прыгай скорей! Пусти
его, Ваня, весело будет.
Он тут как-нибудь в ногах полежит. Полежишь, фон Зон? Али на облучок
его с кучером примостить?.. Прыгай на облучок, фон Зон!..
— А когда
они прибудут, твои три тысячи? Ты еще
и несовершеннолетний вдобавок, а
надо непременно, непременно, чтобы ты сегодня уже ей откланялся, с деньгами или без денег, потому что я дальше тянуть не могу, дело на
такой точке стало. Завтра уже поздно, поздно. Я тебя к отцу пошлю.
Надо прибавить, что не только в честности
его он был уверен, но почему-то даже
и любил
его, хотя малый
и на
него глядел
так же косо, как
и на других,
и все молчал.
Ведь коли Бог есть, существует, — ну, конечно, я тогда виноват
и отвечу, а коли нет
его вовсе-то,
так ли
их еще
надо, твоих отцов-то?
— Черт возьми, если б я не оторвал
его, пожалуй,
он бы
так и убил. Много ли
надо Езопу? — прошептал Иван Федорович Алеше.
— Врешь! Не
надо теперь спрашивать, ничего не
надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны самому, — замахал рукою старик. — Я
его и без того, как таракана, придавлю. Ничего не говори
ему, а то еще будет надеяться. Да
и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую
он так тщательно от меня все время прятал, за
него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?
— Не мудрено, Lise, не мудрено… от твоих же капризов
и со мной истерика будет, а впрочем, она
так больна, Алексей Федорович, она всю ночь была
так больна, в жару, стонала! Я насилу дождалась утра
и Герценштубе.
Он говорит, что ничего не может понять
и что
надо обождать. Этот Герценштубе всегда придет
и говорит, что ничего не может понять. Как только вы подошли к дому, она вскрикнула
и с ней случился припадок,
и приказала себя сюда в свою прежнюю комнату перевезть…
— Войдите, войдите ко мне сюда, — настойчиво
и повелительно закричала она, — теперь уж без глупостей! О Господи, что ж вы стояли
и молчали
такое время?
Он мог истечь кровью, мама! Где это вы, как это вы? Прежде всего воды, воды!
Надо рану промыть, просто опустить в холодную воду, чтобы боль перестала,
и держать, все держать… Скорей, скорей воды, мама, в полоскательную чашку. Да скорее же, — нервно закончила она. Она была в совершенном испуге; рана Алеши страшно поразила ее.
— Я не забыла этого, — приостановилась вдруг Катерина Ивановна, —
и почему вы
так враждебны ко мне в
такую минуту, Катерина Осиповна? — с горьким, горячим упреком произнесла она. — Что я сказала, то я
и подтверждаю. Мне необходимо мнение
его, мало того: мне
надо решение
его! Что
он скажет,
так и будет — вот до какой степени, напротив, я жажду ваших слов, Алексей Федорович… Но что с вами?
— «А спроси, — отвечаю ей, — всех господ офицеров, нечистый ли во мне воздух али другой какой?»
И так это у меня с того самого времени на душе сидит, что намеднись сижу я вот здесь, как теперь,
и вижу, тот самый генерал вошел, что на Святую сюда приезжал: «Что, — говорю
ему, — ваше превосходительство, можно ли благородной даме воздух свободный впускать?» — «Да, отвечает,
надо бы у вас форточку али дверь отворить, по тому самому, что у вас воздух несвежий».
Маменьку да сестриц усадим, закроем
их, а сами сбоку пойдем, изредка тебя подсажу, а я тут подле пойду, потому лошадку свою поберечь
надо, не всем же садиться,
так и отправимся.
— Продолжает лежать в бреду, она не очнулась; ее тетки здесь
и только ахают
и надо мной гордятся, а Герценштубе приехал
и так испугался, что я не знала, что с
ним и делать
и чем
его спасти, хотела даже послать за доктором.
Если бы возможно было помыслить, лишь для пробы
и для примера, что три эти вопроса страшного духа бесследно утрачены в книгах
и что
их надо восстановить, вновь придумать
и сочинить, чтоб внести опять в книги,
и для этого собрать всех мудрецов земных — правителей, первосвященников, ученых, философов, поэтов —
и задать
им задачу: придумайте, сочините три вопроса, но
такие, которые мало того, что соответствовали бы размеру события, но
и выражали бы сверх того, в трех словах, в трех только фразах человеческих, всю будущую историю мира
и человечества, — то думаешь ли ты, что вся премудрость земли, вместе соединившаяся, могла бы придумать хоть что-нибудь подобное по силе
и по глубине тем трем вопросам, которые действительно были предложены тебе тогда могучим
и умным духом в пустыне?
А ко всему тому рассудите, Иван Федорович,
и некоторую чистую правду-с: ведь это почти что наверно
так,
надо сказать-с, что Аграфена Александровна, если только захотят
они того сами, то непременно заставят
их на себе жениться, самого барина то есть, Федора Павловича-с, если только захотят-с, — ну, а ведь
они, может быть,
и захотят-с.
Смеется, должно быть, с другою
надо мной,
и уж я ж
его, думаю, только бы увидеть
его, встретить когда: то уж я ж
ему отплачу, уж я ж
ему отплачу!» Ночью в темноте рыдаю в подушку
и все это передумаю, сердце мое раздираю нарочно, злобой
его утоляю: «Уж я ж
ему, уж я ж
ему отплачу!»
Так, бывало,
и закричу в темноте.
Да как вспомню вдруг, что ничего-то я
ему не сделаю, а он-то
надо мной смеется теперь, а может,
и совсем забыл
и не помнит,
так кинусь с постели на пол, зальюсь бессильною слезой
и трясусь-трясусь до рассвета.
Неужели же старик мог
надо мной насмеяться?»
Так восклицал Митя, шагая в свою квартиру,
и уж, конечно, иначе
и не могло представляться уму
его, то есть: или дельный совет (от такого-то дельца) — со знанием дела, со знанием этого Лягавого (странная фамилия!), или — или старик над
ним посмеялся!
«Непременно, непременно сегодня к вечеру
надо вернуться, — повторял
он, трясясь в телеге, — а этого Лягавого, пожалуй,
и сюда притащить… для совершения этого акта…» —
так, замирая душою, мечтал Митя, но увы, мечтаниям
его слишком не суждено было совершиться по
его «плану».
— Помирились. Сцепились —
и помирились. В одном месте. Разошлись приятельски. Один дурак…
он мне простил… теперь уж наверно простил… Если бы встал,
так не простил бы, — подмигнул вдруг Митя, — только знаете, к черту
его, слышите, Петр Ильич, к черту, не
надо! В сию минуту не хочу! — решительно отрезал Митя.
— Правда это, батюшка Дмитрий Федорович, это вы правы, что не
надо человека давить, тоже
и мучить, равно как
и всякую тварь, потому всякая тварь — она тварь созданная, вот хоть бы лошадь, потому другой ломит зря, хоша бы
и наш ямщик…
И удержу
ему нет,
так он и прет, прямо тебе
так и прет.
Митя, у которого в руке все еще скомканы были кредитки, очень всеми
и особенно панами замеченные, быстро
и конфузливо сунул
их в карман.
Он покраснел. В эту самую минуту хозяин принес откупоренную бутылку шампанского на подносе
и стаканы. Митя схватил было бутылку, но
так растерялся, что забыл, что с ней
надо делать. Взял у
него ее уже Калганов
и разлил за
него вино.
Даже очень дрянненький паричок пана, сделанный в Сибири, с преглупо зачесанными вперед височками, не поразил особенно Митю: «Значит,
так и надо, коли парик», — блаженно продолжал
он созерцать.
—
И все-то
им поздно,
и все-то
им нельзя! — почти взвизгнула в досаде Грушенька. — Сами скучные сидят,
так и другим чтобы скучно было. Пред тобой, Митя,
они все вот этак молчали
и надо мной фуфырились…
— Дмитрий Федорович, слушай, батюшка, — начал, обращаясь к Мите, Михаил Макарович,
и все взволнованное лицо
его выражало горячее отеческое почти сострадание к несчастному, — я твою Аграфену Александровну отвел вниз сам
и передал хозяйским дочерям,
и с ней там теперь безотлучно этот старичок Максимов,
и я ее уговорил, слышь ты? — уговорил
и успокоил, внушил, что тебе
надо же оправдаться,
так чтоб она не мешала, чтоб не нагоняла на тебя тоски, не то ты можешь смутиться
и на себя неправильно показать, понимаешь?
—
Так вы бы
так и спросили с самого начала, — громко рассмеялся Митя, —
и если хотите, то дело
надо начать не со вчерашнего, а с третьеводнишнего дня, с самого утра, тогда
и поймете, куда, как
и почему я пошел
и поехал. Пошел я, господа, третьего дня утром к здешнему купчине Самсонову занимать у
него три тысячи денег под вернейшее обеспечение, — это вдруг приспичило, господа, вдруг приспичило…
— Говорили, Митрий Федорович. При Андрее говорили. Вот
он тут сам, Андрей, еще не уехал, призовите
его. А там в зале, когда хор потчевали,
так прямо закричали, что шестую тысячу здесь оставляете, — с прежними то есть,
оно так понимать
надо. Степан да Семен слышали, да Петр Фомич Калганов с вами тогда рядом стоял, может,
и они тоже запомнили…
И чувствует
он про себя, что хоть
он и безумно спрашивает
и без толку, но непременно хочется
ему именно
так спросить
и что именно
так и надо спросить.
Но пробило уже одиннадцать часов, а
ему непременно
надо было идти со двора «по одному весьма важному делу», а между тем
он во всем доме оставался один
и решительно как хранитель
его, потому что
так случилось, что все
его старшие обитатели, по некоторому экстренному
и оригинальному обстоятельству, отлучились со двора.
— А все-таки Карамазов для меня загадка. Я мог бы
и давно с
ним познакомиться, но я в иных случаях люблю быть гордым. Притом я составил о
нем некоторое мнение, которое
надо еще проверить
и разъяснить.
— Нет, нет,
надо, непременно посмотри… Ты развлечешься. Я нарочно привел…
такая же лохматая, как
и та… Вы позволите, сударыня, позвать сюда мою собаку? — обратился
он вдруг к госпоже Снегиревой в каком-то совсем уже непостижимом волнении.
— Чтобы толковать о
таких исторических событиях, как основание национальности,
надо прежде всего понимать, что это значит, — строго отчеканил
он в назидание. — Я, впрочем, не придаю всем этим бабьим сказкам важности, да
и вообще всемирную историю не весьма уважаю, — прибавил
он вдруг небрежно, обращаясь уже ко всем вообще.
— Что ж
такое? — счел нужным оборониться Коля, хотя
ему очень приятна была
и похвала. — Латынь я зубрю, потому что
надо, потому что я обещался матери кончить курс, а по-моему, за что взялся, то уж делать хорошо, но в душе глубоко презираю классицизм
и всю эту подлость… Не соглашаетесь, Карамазов?
— Напротив, я ничего не имею против Бога. Конечно, Бог есть только гипотеза… но… я признаю, что
он нужен, для порядка… для мирового порядка
и так далее…
и если б
его не было, то
надо бы
его выдумать, — прибавил Коля, начиная краснеть.
Ему вдруг вообразилось, что Алеша сейчас подумает, что
он хочет выставить свои познания
и показать, какой
он «большой». «А я вовсе не хочу выставлять пред
ним мои познания», — с негодованием подумал Коля.
И ему вдруг стало ужасно досадно.
Заговорит, заговорит — ничего понимать не могу, думаю, это
он об чем умном, ну я глупая, не понять мне, думаю; только стал
он мне вдруг говорить про дитё, то есть про дитятю какого-то, «зачем, дескать, бедно дитё?» «За дитё-то это я теперь
и в Сибирь пойду, я не убил, по мне
надо в Сибирь пойти!» Что это
такое, какое
такое дитё — ничегошеньки не поняла.
— Не
надо мне
их вовсе-с, — дрожащим голосом проговорил Смердяков, махнув рукой. — Была
такая прежняя мысль-с, что с
такими деньгами жизнь начну, в Москве али пуще того за границей,
такая мечта была-с, а пуще все потому, что «все позволено». Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мне тогда этого говорили: ибо коли Бога бесконечного нет, то
и нет никакой добродетели, да
и не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду.
Так я
и рассудил.
Сколько, например,
надо было погубить душ
и опозорить честных репутаций, чтобы получить одного только праведного Иова, на котором меня
так зло поддели во время
оно!
Ну как же, как же бы
он не понял, что я в глаза
ему прямо говорила: «Тебе
надо денег для измены мне с твоею тварью,
так вот тебе эти деньги, я сама тебе
их даю, возьми, если ты
так бесчестен, что возьмешь!..» Я уличить
его хотела,
и что же?
Даже ямщику в дороге крикнул: „Знаешь ли, что ты убийцу везешь!“ Но договорить все-таки
ему нельзя было:
надо было попасть сперва в село Мокрое
и уже там закончить поэму.
Но со словом, господа присяжные,
надо обращаться честно,
и я позволю назвать предмет собственным
его словом, собственным наименованием:
такой отец, как убитый старик Карамазов, не может
и недостоин называться отцом.
Он понимал, как тяжело
такому, как Митя, прямо вдруг перешагнуть в сообщество убийц
и мошенников
и что к этому
надо сперва привыкнуть.