Неточные совпадения
Федор Павлович мигом завел в
доме целый гарем и самое забубенное пьянство, а в антрактах ездил чуть не
по всей губернии и слезно жаловался всем и каждому на покинувшую его Аделаиду Ивановну, причем сообщал такие подробности, которые слишком бы стыдно было сообщать супругу о своей брачной жизни.
Неутешная супруга Ефима Петровича, почти тотчас же
по смерти его, отправилась на долгий срок в Италию со всем семейством, состоявшим все из особ женского пола, а Алеша попал в
дом к каким-то двум дамам, которых он прежде никогда и не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима Петровича, но на каких условиях, он сам того не знал.
Конец карьеры моей,
по толкованию твоего братца, в том, что оттенок социализма не помешает мне откладывать на текущий счет подписные денежки и пускать их при случае в оборот, под руководством какого-нибудь жидишки, до тех пор, пока не выстрою капитальный
дом в Петербурге, с тем чтобы перевесть в него и редакцию, а в остальные этажи напустить жильцов.
Домой, то есть в
дом тех хозяев, у которых жил ее покойный отец, она являлась примерно раз в неделю, а
по зимам приходила и каждый день, но только лишь на ночь, и ночует либо в сенях, либо в коровнике.
По обе стороны переулка шел плетень, за которым тянулись огороды прилежащих
домов; переулок же выходил на мостки через нашу вонючую и длинную лужу, которую у нас принято называть иногда речкой.
И вот, несмотря на сознание и на справедливость, которую не мог же он не отдать всем этим прекрасным и великодушным чувствам,
по спине его проходил мороз, чем ближе он подвигался к ее
дому.
Стол же был,
по всегдашнему обыкновению, накрыт в зале, хотя в
доме находилась и настоящая столовая.
Ночевал он нередко совсем один в
доме, отсылая слуг во флигель, но большею частью с ним оставался
по ночам слуга Смердяков, спавший в передней на залавке.
А между тем он иногда в
доме же, аль хоть на дворе, или на улице, случалось, останавливался, задумывался и стоял так
по десятку даже минут.
— Видишь, я вот знаю, что он и меня терпеть не может, равно как и всех, и тебя точно так же, хотя тебе и кажется, что он тебя «уважать вздумал». Алешку подавно, Алешку он презирает. Да не украдет он, вот что, не сплетник он, молчит, из
дому сору не вынесет, кулебяки славно печет, да к тому же ко всему и черт с ним,
по правде-то, так стоит ли об нем говорить?
— Врешь, это ты
по злобе на меня,
по единственной злобе. Ты меня презираешь. Ты приехал ко мне и меня в
доме моем презираешь.
Но затем, простив ей
по неведению, прибавил, «как бы смотря в книгу будущего» (выражалась госпожа Хохлакова в письме своем), и утешение, «что сын ее Вася жив несомненно, и что или сам приедет к ней вскорости, или письмо пришлет, и чтоб она шла в свой
дом и ждала сего.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь
по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да
по роже каблуками на полу бить, в их собственном
доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
Занавеска отдернулась, и Алеша увидел давешнего врага своего, в углу, под образами, на прилаженной на лавке и на стуле постельке. Мальчик лежал накрытый своим пальтишком и еще стареньким ватным одеяльцем. Очевидно, был нездоров и, судя
по горящим глазам, в лихорадочном жару. Он бесстрашно, не по-давешнему, глядел теперь на Алешу: «
Дома, дескать, теперь не достанешь».
«Пусть благодетель мой умрет без меня, но
по крайней мере я не буду укорять себя всю жизнь, что, может быть, мог бы что спасти и не спас, прошел мимо, торопился в свой
дом.
Я знал одного разбойника в остроге: ему случалось в свою карьеру, избивая целые семейства в
домах, в которые забирался
по ночам для грабежа, зарезать заодно несколько и детей.
Но странное дело, на него напала вдруг тоска нестерпимая и, главное, с каждым шагом,
по мере приближения к
дому, все более и более нараставшая.
Тут начались расспросы именно из таких, на которые Смердяков сейчас жаловался Ивану Федоровичу, то есть все насчет ожидаемой посетительницы, и мы эти расспросы здесь опустим. Чрез полчаса
дом был заперт, и помешанный старикашка похаживал один
по комнатам, в трепетном ожидании, что вот-вот раздадутся пять условных стуков, изредка заглядывая в темные окна и ничего в них не видя, кроме ночи.
Был он в городе нашем на службе уже давно, место занимал видное, человек был уважаемый всеми, богатый, славился благотворительностью, пожертвовал значительный капитал на богадельню и на сиротский
дом и много, кроме того, делал благодеяний тайно, без огласки, что все потом
по смерти его и обнаружилось.
Чрез слуховое окно войдя на чердак
дома, он спустился к ней вниз в жилые комнаты
по лесенке с чердака, зная, что дверь, бывшая в конце лесенки, не всегда
по небрежности слуг запиралась на замок.
Тут, конечно, прямо представляется, что в решении молодого человека идти ночью, почти в одиннадцать часов, в
дом к совершенно незнакомой ему светской барыне, поднять ее, может быть, с постели, с тем чтобы задать ей удивительный
по своей обстановке вопрос, заключалось, может быть, гораздо еще больше шансов произвести скандал, чем идти к Федору Павловичу.
Помощнику городового пристава тотчас же поручили набрать штук до четырех понятых и
по всем правилам, которых уже я здесь не описываю, проникли в
дом Федора Павловича и следствие произвели на месте.
Но пробило уже одиннадцать часов, а ему непременно надо было идти со двора «
по одному весьма важному делу», а между тем он во всем
доме оставался один и решительно как хранитель его, потому что так случилось, что все его старшие обитатели,
по некоторому экстренному и оригинальному обстоятельству, отлучились со двора.
Караулить
дом Коля не боялся, с ним к тому же был Перезвон, которому повелено было лежать ничком в передней под лавкой «без движений» и который именно поэтому каждый раз, как входил в переднюю расхаживавший
по комнатам Коля, вздрагивал головой и давал два твердые и заискивающие удара хвостом
по полу, но увы, призывного свиста не раздавалось.
Разумеется, Красоткин мог бы их занять интереснее, то есть поставить обоих рядом и начать с ними играть в солдаты или прятаться
по всему
дому.
Во все эти два месяца после ареста Мити Алеша часто захаживал в
дом Морозовой и
по собственному побуждению, и
по поручениям Мити.
Она была уже
дома; с полчаса как воротилась от Мити, и уже
по тому быстрому движению, с которым она вскочила с кресел из-за стола к нему навстречу, он заключил, что ждала она его с большим нетерпением.
Алеша не заходил уже дня четыре и, войдя в
дом, поспешил было прямо пройти к Лизе, ибо у ней и было его дело, так как Лиза еще вчера прислала к нему девушку с настоятельною просьбой немедленно к ней прийти «
по очень важному обстоятельству», что,
по некоторым причинам, заинтересовало Алешу.
По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо
дома, в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет. Он вдруг остановился и решил войти. Катерину Ивановну он не видал уже более недели. Но ему теперь пришло на ум, что Иван может быть сейчас у ней, особенно накануне такого дня. Позвонив и войдя на лестницу, тускло освещенную китайским фонарем, он увидал спускавшегося сверху человека, в котором, поравнявшись, узнал брата. Тот, стало быть, выходил уже от Катерины Ивановны.
— Это я тогда
по единому к вам дружеству и
по сердечной моей преданности, предчувствуя в
доме беду-с, вас жалеючи. Только себя больше вашего сожалел-с. Потому и говорил: уезжайте от греха, чтобы вы поняли, что
дома худо будет, и остались бы родителя защитить.
Да и не подозрение только — какие уж теперь подозрения, обман явен, очевиден: она тут, вот в этой комнате, откуда свет, она у него там, за ширмами, — и вот несчастный подкрадывается к окну, почтительно в него заглядывает, благонравно смиряется и благоразумно уходит, поскорее вон от беды, чтобы чего не произошло, опасного и безнравственного, — и нас в этом хотят уверить, нас, знающих характер подсудимого, понимающих, в каком он был состоянии духа, в состоянии, нам известном
по фактам, а главное, обладая знаками, которыми тотчас же мог отпереть
дом и войти!“ Здесь
по поводу „знаков“ Ипполит Кириллович оставил на время свое обвинение и нашел необходимым распространиться о Смердякове, с тем чтоб уж совершенно исчерпать весь этот вводный эпизод о подозрении Смердякова в убийстве и покончить с этою мыслию раз навсегда.
Напротив, повторяю это, если б он промолчал хоть только об деньгах, а потом убил и присвоил эти деньги себе, то никто бы никогда в целом мире не мог обвинить его
по крайней мере в убийстве для грабежа, ибо денег этих ведь никто, кроме него, не видал, никто не знал, что они существуют в
доме.
Мы слышали, как обвинение перечло
по пальцам всех бывших и всех перебывавших в ту ночь в этом
доме.
Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же, забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском
доме, то, обратно, не мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать три года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“,
по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
Господа присяжные, клянусь вам всем, что есть свято, будь это не отец ему, а посторонний обидчик, он, пробежав
по комнатам и удостоверясь, что этой женщины нет в этом
доме, он убежал бы стремглав, не сделав сопернику своему никакого вреда, ударил бы, толкнул его, может быть, но и только, ибо ему было не до того, ему было некогда, ему надо было знать, где она.