Неточные совпадения
Алексей Федорович Карамазов был третьим сыном помещика нашего уезда Федора Павловича Карамазова, столь известного в свое
время (да и теперь еще у нас припоминаемого)
по трагической и темной кончине своей, приключившейся ровно тринадцать лет назад и о которой сообщу в своем месте.
И в то же
время он все-таки всю жизнь свою продолжал быть одним из бестолковейших сумасбродов
по всему нашему уезду.
К тому же так случилось, что родня ребенка
по матери тоже как бы забыла о нем в первое
время.
Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось
по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям и проволочкам, то молодому человеку в первые его два года в университете пришлось очень солоно, так как он принужден был все это
время кормить и содержать себя сам и в то же
время учиться.
Только впоследствии объяснилось, что Иван Федорович приезжал отчасти
по просьбе и
по делам своего старшего брата, Дмитрия Федоровича, которого в первый раз отроду узнал и увидал тоже почти в это же самое
время, в этот самый приезд, но с которым, однако же,
по одному важному случаю, касавшемуся более Дмитрия Федоровича, вступил еще до приезда своего из Москвы в переписку.
Он был в то
время даже очень красив собою, строен, средневысокого роста, темно-рус, с правильным, хотя несколько удлиненным овалом лица, с блестящими темно-серыми широко расставленными глазами, весьма задумчивый и по-видимому весьма спокойный.
Прибавьте, что он был юноша отчасти уже нашего последнего
времени, то есть честный
по природе своей, требующий правды, ищущий ее и верующий в нее, а уверовав, требующий немедленного участия в ней всею силой души своей, требующий скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью.
В последнее
время от припадков болезни он становился иногда так слаб, что едва бывал в силах выйти из кельи, и богомольцы ждали иногда в монастыре его выхода
по нескольку дней.
Вследствие всех сих соображений и могло устроиться некоторое внутреннее влияние в монастыре на больного старца, в последнее
время почти совсем уже не покидавшего келью и отказывавшего
по болезни даже обыкновенным посетителям.
Многие из «высших» даже лиц и даже из ученейших, мало того, некоторые из вольнодумных даже лиц, приходившие или
по любопытству, или
по иному поводу, входя в келью со всеми или получая свидание наедине, ставили себе в первейшую обязанность, все до единого, глубочайшую почтительность и деликатность во все
время свидания, тем более что здесь денег не полагалось, а была лишь любовь и милость с одной стороны, а с другой — покаяние и жажда разрешить какой-нибудь трудный вопрос души или трудный момент в жизни собственного сердца.
Их приводили к обедне, они визжали или лаяли по-собачьи на всю церковь, но, когда выносили дары и их подводили к дарам, тотчас «беснование» прекращалось и больные на несколько
времени всегда успокоивались.
— То есть в двух словах, — упирая на каждое слово, проговорил опять отец Паисий, —
по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу
времени и цивилизации.
— Я нарочно и сказал, чтобы вас побесить, потому что вы от родства уклоняетесь, хотя все-таки вы родственник, как ни финтите,
по святцам докажу; за тобой, Иван Федорович, я в свое
время лошадей пришлю, оставайся, если хочешь, и ты. Вам же, Петр Александрович, даже приличие велит теперь явиться к отцу игумену, надо извиниться в том, что мы с вами там накутили…
В самое последнее
время стал прислушиваться и вникать в хлыстовщину, на что
по соседству оказался случай, видимо был потрясен, но переходить в новую веру не заблагорассудил.
Только я вот что досконально знал
по секрету и даже давно: что сумма, когда отсмотрит ее начальство, каждый раз после того, и это уже года четыре кряду, исчезала на
время.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное
время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь
по законам-то, кажется, и в наше
время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да
по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
— «А спроси, — отвечаю ей, — всех господ офицеров, нечистый ли во мне воздух али другой какой?» И так это у меня с того самого
времени на душе сидит, что намеднись сижу я вот здесь, как теперь, и вижу, тот самый генерал вошел, что на Святую сюда приезжал: «Что, — говорю ему, — ваше превосходительство, можно ли благородной даме воздух свободный впускать?» — «Да, отвечает, надо бы у вас форточку али дверь отворить,
по тому самому, что у вас воздух несвежий».
О, это, конечно, было не то сошествие, в котором явится он,
по обещанию своему, в конце
времен во всей славе небесной и которое будет внезапно, «как молния, блистающая от востока до запада».
Если хочешь, так в этом и есть самая основная черта римского католичества,
по моему мнению
по крайней мере: «все, дескать, передано тобою папе и все, стало быть, теперь у папы, а ты хоть и не приходи теперь вовсе, не мешай до
времени по крайней мере».
Оченно боятся они Дмитрия Федоровича, так что если бы даже Аграфена Александровна уже пришла, и они бы с ней заперлись, а Дмитрий Федорович тем
временем где появится близко, так и тут беспременно обязан я им тотчас о том доложить, постучамши три раза, так что первый-то знак в пять стуков означает: «Аграфена Александровна пришли», а второй знак в три стука — «оченно, дескать, надоть»; так сами
по нескольку раз на примере меня учили и разъясняли.
Записал Алексей Федорович Карамазов некоторое
время спустя
по смерти старца на память.
Время между тем шло, монастырские службы и панихиды
по усопшем продолжались в порядке.
Конечно, были некие и у нас из древле преставившихся, воспоминание о коих сохранилось еще живо в монастыре, и останки коих,
по преданию, не обнаружили тления, что умилительно и таинственно повлияло на братию и сохранилось в памяти ее как нечто благолепное и чудесное и как обетование в будущем еще большей славы от их гробниц, если только волею Божией придет тому
время.
То-то и есть, что вся любовь, таившаяся в молодом и чистом сердце его ко «всем и вся», в то
время и во весь предшествовавший тому год, как бы вся
временами сосредоточивалась, и может быть даже неправильно, лишь на одном существе преимущественно,
по крайней мере в сильнейших порывах сердца его, — на возлюбленном старце его, теперь почившем.
Не то чтоб она давала деньги в рост, но известно было, например, что в компании с Федором Павловичем Карамазовым она некоторое
время действительно занималась скупкою векселей за бесценок,
по гривеннику за рубль, а потом приобрела на иных из этих векселей
по рублю на гривенник.
Когда Федор Павлович Карамазов, связавшийся первоначально с Грушенькой
по поводу одного случайного «гешефта», кончил совсем для себя неожиданно тем, что влюбился в нее без памяти и как бы даже ум потеряв, то старик Самсонов, уже дышавший в то
время на ладан, сильно подсмеивался.
Письмо было в ее руке, и она все
время, пока кричала, махала им
по воздуху. Грушенька выхватила от нее письмо и поднесла к свечке. Это была только записочка, несколько строк, в один миг она прочла ее.
И очень было бы трудно объяснить почему: может быть, просто потому, что сам, угнетенный всем безобразием и ужасом своей борьбы с родным отцом за эту женщину, он уже и предположить не мог для себя ничего страшнее и опаснее,
по крайней мере в то
время.
— Браво! Давайте теперь пистолеты. Ей-богу, нет
времени. И хотел бы с тобой поговорить, голубчик, да
времени нет. Да и не надо вовсе, поздно говорить. А! где же деньги, куда я их дел? — вскрикнул он и принялся совать
по карманам руки.
Несмотря на приобретенные уже тысячки, Трифон Борисыч очень любил сорвать с постояльца кутящего и, помня, что еще месяца не прошло, как он в одни сутки поживился от Дмитрия Федоровича, во
время кутежа его с Грушенькой, двумя сотнями рубликов с лишком, если не всеми тремя, встретил его теперь радостно и стремительно, уже
по тому одному, как подкатил ко крыльцу его Митя, почуяв снова добычу.
— Теперь встречается один вопросик. Не можете ли вы сообщить, — чрезвычайно мягко начал Николай Парфенович, — откуда вы взяли вдруг столько денег, тогда как из дела оказывается
по расчету
времени даже, что вы не заходили домой?
Но нашлись там как раз в то
время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них проживали на станции, другие
по соседству — всего молодого народа от двенадцати до пятнадцати лет сошлось человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка.
Когда же Смуров робко, выждав
время, намекнул о своей догадке насчет собаки Красоткину, тот вдруг ужасно озлился: «Что я за осел, чтоб искать чужих собак
по всему городу, когда у меня свой Перезвон?
Все это
время доктор Герценштубе,
по приглашению Катерины Ивановны, ездил постоянно и аккуратно через день к больному, но толку от его посещений выходило мало, а пичкал он его лекарствами ужасно.
Он уже успел вполне войти в тон, хотя, впрочем, был и в некотором беспокойстве: он чувствовал, что находится в большом возбуждении и что о гусе, например, рассказал слишком уж от всего сердца, а между тем Алеша молчал все
время рассказа и был серьезен, и вот самолюбивому мальчику мало-помалу начало уже скрести
по сердцу: «Не оттого ли де он молчит, что меня презирает, думая, что я его похвалы ищу?
Список был длинный; четверо из свидетелей не явились: Миусов, бывший в настоящее
время уже в Париже, но показание которого имелось еще в предварительном следствии, госпожа Хохлакова и помещик Максимов
по болезни и Смердяков за внезапною смертью, причем было представлено свидетельство от полиции.
К тому же мое описание вышло бы отчасти и лишним, потому что в речах прокурора и защитника, когда приступили к прениям, весь ход и смысл всех данных и выслушанных показаний были сведены как бы в одну точку с ярким и характерным освещением, а эти две замечательные речи я,
по крайней мере местами, записал в полноте и передам в свое
время, равно как и один чрезвычайный и совсем неожиданный эпизод процесса, разыгравшийся внезапно еще до судебных прений и несомненно повлиявший на грозный и роковой исход его.
«Ну так возвратили вы тогда эти сто рублей господину Карамазову или нет?» Трифон Борисович как ни вилял, но после допроса мужиков в найденной сторублевой сознался, прибавив только, что Дмитрию Федоровичу тогда же свято все возвратил и вручил «
по самой честности, и что вот только оне сами, будучи в то
время совсем пьяными-с, вряд ли это могут припомнить».
О, мы непосредственны, мы зло и добро в удивительнейшем смешении, мы любители просвещения и Шиллера и в то же
время мы бушуем
по трактирам и вырываем у пьянчужек, собутыльников наших, бороденки.
Да и не подозрение только — какие уж теперь подозрения, обман явен, очевиден: она тут, вот в этой комнате, откуда свет, она у него там, за ширмами, — и вот несчастный подкрадывается к окну, почтительно в него заглядывает, благонравно смиряется и благоразумно уходит, поскорее вон от беды, чтобы чего не произошло, опасного и безнравственного, — и нас в этом хотят уверить, нас, знающих характер подсудимого, понимающих, в каком он был состоянии духа, в состоянии, нам известном
по фактам, а главное, обладая знаками, которыми тотчас же мог отпереть дом и войти!“ Здесь
по поводу „знаков“ Ипполит Кириллович оставил на
время свое обвинение и нашел необходимым распространиться о Смердякове, с тем чтоб уж совершенно исчерпать весь этот вводный эпизод о подозрении Смердякова в убийстве и покончить с этою мыслию раз навсегда.
Эта мысль моя, формула моя — следующая: подавляющая совокупность фактов против подсудимого и в то же
время ни одного факта, выдерживающего критику, если рассматривать его единично, самого
по себе!
По расчету
времени (и уже строжайшему) дознано и доказано предварительным следствием, что подсудимый, выбежав от служанок к чиновнику Перхотину, домой не заходил, да и никуда не заходил, а затем все
время был на людях, а стало быть, не мог отделить от трех тысяч половины и куда-нибудь спрятать в городе.