Неточные совпадения
Но дело было в другой губернии; да и что могла
понимать шестнадцатилетняя девочка, кроме
того, что лучше в реку, чем оставаться у благодетельницы.
Может, по этому самому он никогда и никого не боялся, а между
тем мальчики тотчас
поняли, что он вовсе не гордится своим бесстрашием, а смотрит как будто и не
понимает, что он смел и бесстрашен.
Чистые в душе и сердце мальчики, почти еще дети, очень часто любят говорить в классах между собою и даже вслух про такие вещи, картины и образы, о которых не всегда заговорят даже и солдаты, мало
того, солдаты-то многого не знают и не
понимают из
того, что уже знакомо в этом роде столь юным еще детям нашего интеллигентного и высшего общества.
Хотя, к несчастию, не
понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для
того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения
той же правде и
тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
О, он отлично
понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение,
то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у
того зато правда,
тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Знал Алеша, что так именно и чувствует и даже рассуждает народ, он
понимал это, но
то, что старец именно и есть этот самый святой, этот хранитель Божьей правды в глазах народа, — в этом он не сомневался нисколько и сам вместе с этими плачущими мужиками и больными их бабами, протягивающими старцу детей своих.
Если кто из этих тяжущихся и пререкающихся мог смотреть серьезно на этот съезд,
то, без сомнения, один только брат Дмитрий; остальные же все придут из целей легкомысленных и для старца, может быть, оскорбительных — вот что
понимал Алеша.
Все почти допускаемые, входя в келью,
понимали, что им оказывают
тем великую милость.
— Простите меня… — начал Миусов, обращаясь к старцу, — что я, может быть, тоже кажусь вам участником в этой недостойной шутке. Ошибка моя в
том, что я поверил, что даже и такой, как Федор Павлович, при посещении столь почтенного лица захочет
понять свои обязанности… Я не сообразил, что придется просить извинения именно за
то, что с ним входишь…
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно
понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым,
то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив,
тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
— Вы меня раздавили! Я теперь только, вот в это мгновение, как вы говорили,
поняла, что я действительно ждала только вашей похвалы моей искренности, когда вам рассказывала о
том, что не выдержу неблагодарности. Вы мне подсказали меня, вы уловили меня и мне же объяснили меня!
— Ну-с, признаюсь, вы меня теперь несколько ободрили, — усмехнулся Миусов, переложив опять ногу на ногу. — Сколько я
понимаю, это, стало быть, осуществление какого-то идеала, бесконечно далекого, во втором пришествии. Это как угодно. Прекрасная утопическая мечта об исчезновении войн, дипломатов, банков и проч. Что-то даже похожее на социализм. А
то я думал, что все это серьезно и что церковь теперь, например, будет судить уголовщину и приговаривать розги и каторгу, а пожалуй, так и смертную казнь.
—
То есть что же это такое? Я опять перестаю
понимать, — перебил Миусов, — опять какая-то мечта. Что-то бесформенное, да и
понять нельзя. Как это отлучение, что за отлучение? Я подозреваю, вы просто потешаетесь, Иван Федорович.
— Совершенно обратно изволите
понимать! — строго проговорил отец Паисий, — не церковь обращается в государство,
поймите это.
То Рим и его мечта.
То третье диаволово искушение! А, напротив, государство обращается в церковь, восходит до церкви и становится церковью на всей земле, что совершенно уже противоположно и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение православия на земле. От Востока звезда сия воссияет.
Тут влюбится человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть одну тела женского (это сладострастник может
понять),
то и отдаст за нее собственных детей, продаст отца и мать, Россию и отечество; будучи честен, пойдет и украдет; будучи кроток — зарежет, будучи верен — изменит.
А
то как я ему объясню при всех, что я, например,
то и
то… ну
то есть
то и
то,
понимаете?
— Про долг я
понимаю, Григорий Васильевич, но какой нам тут долг, чтобы нам здесь оставаться,
того ничего не
пойму, — ответила твердо Марфа Игнатьевна.
Точно так же невозможно было бы разъяснить в нем с первого взгляда: любил он свою безответную, покорную жену или нет, а между
тем он ее действительно любил, и
та, конечно, это
понимала.
Он слишком хорошо
понял, что приказание переезжать, вслух и с таким показным криком, дано было «в увлечении», так сказать даже для красоты, — вроде как раскутившийся недавно в их же городке мещанин, на своих собственных именинах, и при гостях, рассердясь на
то, что ему не дают больше водки, вдруг начал бить свою же собственную посуду, рвать свое и женино платье, разбивать свою мебель и, наконец, стекла в доме и все опять-таки для красы; и все в
том же роде, конечно, случилось теперь и с папашей.
— Чего шепчу? Ах, черт возьми, — крикнул вдруг Дмитрий Федорович самым полным голосом, — да чего же я шепчу? Ну, вот сам видишь, как может выйти вдруг сумбур природы. Я здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но,
понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно, и шепчу как дурак, тогда как не надо. Идем! Вон куда! До
тех пор молчи. Поцеловать тебя хочу!
Но если бы ты был
то, что я, ты
понял бы, что эти значат.
Что же касается Ивана,
то ведь я же
понимаю, с каким проклятием должен он смотреть теперь на природу, да еще при его-то уме!
Для меня мовешек не существовало: уж одно
то, что она женщина, уж это одно половина всего… да где вам это
понять!
— Да разве я вас
тем устыдить хотела? — промолвила несколько удивленно Катерина Ивановна, — ах, милая, как вы меня дурно
понимаете!
— Да вы-то меня, может, тоже не так совсем
понимаете, милая барышня, я, может, гораздо дурнее
того, чем у вас на виду. Я сердцем дурная, я своевольная. Я Дмитрия Федоровича, бедного, из-за насмешки одной тогда заполонила.
Пойми, Алексей, что если и возвратишься в мир,
то как бы на возложенное на тя послушание старцем твоим, а не на суетное легкомыслие и не на мирское веселие…
Алеша безо всякой предумышленной хитрости начал прямо с этого делового замечания, а между
тем взрослому и нельзя начинать иначе, если надо войти прямо в доверенность ребенка и особенно целой группы детей. Надо именно начинать серьезно и деловито и так, чтобы было совсем на равной ноге; Алеша
понимал это инстинктом.
«Ну что я в этом
понимаю, что я в этих делах разбирать могу? — в сотый раз повторял он про себя, краснея, — ох, стыд бы ничего, стыд только должное мне наказание, — беда в
том, что несомненно теперь я буду причиною новых несчастий…
— Отменно умею понимать-с, — тотчас же отрезал господин, давая знать, что ему и без
того известно, кто он такой. — Штабс я капитан-с Снегирев-с, в свою очередь; но все же желательно узнать, что именно побудило…
— Я, кажется, теперь все
понял, — тихо и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть. — Значит, ваш мальчик — добрый мальчик, любит отца и бросился на меня как на брата вашего обидчика… Это я теперь
понимаю, — повторил он раздумывая. — Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в
том самом месте,
то он попросит у вас при всех прощения… если вы пожелаете.
О, он
понимал, что
тот до самого последнего мгновения сам не знал, что скомкает и швырнет кредитки.
— Слишком
понимаю, Иван: нутром и чревом хочется любить — прекрасно ты это сказал, и рад я ужасно за
то, что тебе так жить хочется, — воскликнул Алеша. — Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить.
Я, голубчик, решил так, что если я даже этого не могу
понять,
то где ж мне про Бога
понять.
Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к «Боженьке», чтобы
тот защитил его, —
понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой, послушник ты мой Божий и смиренный,
понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана!
— Я ничего не
понимаю, — продолжал Иван как бы в бреду, — я и не хочу теперь ничего
понимать. Я хочу оставаться при факте. Я давно решил не
понимать. Если я захочу что-нибудь
понимать,
то тотчас же изменю факту, а я решил оставаться при факте…
Солидарность в грехе между людьми я
понимаю,
понимаю солидарность и в возмездии, но не с детками же солидарность в грехе, и если правда в самом деле в
том, что и они солидарны с отцами их во всех злодействах отцов,
то уж, конечно, правда эта не от мира сего и мне непонятна.
Понимаю же я, каково должно быть сотрясение вселенной, когда все на небе и под землею сольется в один хвалебный глас и все живое и жившее воскликнет: «Прав ты, Господи, ибо открылись пути твои!» Уж когда мать обнимется с мучителем, растерзавшим псами сына ее, и все трое возгласят со слезами: «Прав ты, Господи»,
то уж, конечно, настанет венец познания и все объяснится.
Но если так,
то тут тайна и нам не
понять ее.
Они говорили и о философских вопросах и даже о
том, почему светил свет в первый день, когда солнце, луна и звезды устроены были лишь на четвертый день, и как это
понимать следует; но Иван Федорович скоро убедился, что дело вовсе не в солнце, луне и звездах, что солнце, луна и звезды предмет хотя и любопытный, но для Смердякова совершенно третьестепенный, и что ему надо чего-то совсем другого.
Разверни-ка он им эту книгу и начни читать без премудрых слов и без чванства, без возношения над ними, а умиленно и кротко, сам радуясь
тому, что читаешь им и что они тебя слушают и
понимают тебя, сам любя словеса сии, изредка лишь остановись и растолкуй иное непонятное простолюдину слово, не беспокойся,
поймут всё, всё
поймет православное сердце!
Поведал он мне, что лес любит, птичек лесных; был он птицелов, каждый их свист
понимал, каждую птичку приманить умел; лучше
того как в лесу ничего я, говорит, не знаю, да и все хорошо.
И воистину верно, что когда люди эту мысль
поймут,
то настанет для них царствие небесное уже не в мечте, а в самом деле».
«Господи! — мыслю про себя, — о почтении людей думает в такую минуту!» И до
того жалко мне стало его тогда, что, кажись, сам бы разделил его участь, лишь бы облегчить его. Вижу, он как исступленный. Ужаснулся я,
поняв уже не умом одним, а живою душой, чего стоит такая решимость.
Мечтаю видеть и как бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будет так, что даже самый развращенный богач наш кончит
тем, что устыдится богатства своего пред бедным, а бедный, видя смирение сие,
поймет и уступит ему с радостью, и лаской ответит на благолепный стыд его.
Ибо хотя все собравшиеся к нему в
тот последний вечер и
понимали вполне, что смерть его близка, но все же нельзя было представить, что наступит она столь внезапно; напротив, друзья его, как уже и заметил я выше, видя его в
ту ночь столь, казалось бы, бодрым и словоохотливым, убеждены были даже, что в здоровье его произошло заметное улучшение, хотя бы и на малое лишь время.
— Ты здесь, Алексей? Да неужто же ты… — произнес было он, удивленный, но, не докончив, остановился. Он хотел сказать: «Неужто же ты до
того дошел?» Алеша не взглянул на него, но по некоторому движению его Ракитин сейчас догадался, что он его слышит и
понимает.
Ну так как же ты теперь
понимаешь меня: месяц
тому приходит ко мне вдруг это самое письмо: едет он, овдовел, со мной повидаться хочет.
Нет, не слышал; если бы слышал,
то давно бы все
понял… и другая, обиженная третьего дня, и
та пусть простит ее!
Тот на мгновение поднял было на него глаза от книги, но тотчас же отвел их опять,
поняв, что с юношей что-то случилось странное.
Главное в
том, что ничего-то он не мог разгадать из ее намерений; выманить же лаской или силой не было тоже возможности: не далась бы ни за что, а только бы рассердилась и отвернулась от него вовсе, это он ясно тогда
понимал.