Неточные совпадения
Ну а коль
прочтут роман и
не увидят,
не согласятся с примечательностью моего Алексея Федоровича?
Я бы, впрочем,
не пускался в эти весьма нелюбопытные и смутные объяснения и начал бы просто-запросто без предисловия: понравится — так и так
прочтут; но беда в том, что жизнеописание-то у меня одно, а романов два.
Вы меня сейчас замечанием вашим: «
Не стыдиться столь самого себя, потому что от сего лишь все и выходит», — вы меня замечанием этим как бы насквозь прочкнули и внутри
прочли.
— Я
читал эту книгу, на которую вы возражали, — обратился он к Ивану Федоровичу, — и удивлен был словами духовного лица, что «церковь есть царство
не от мира сего».
— Ты там нужнее. Там миру нет. Прислужишь и пригодишься. Подымутся беси, молитву
читай. И знай, сынок (старец любил его так называть), что и впредь тебе
не здесь место. Запомни сие, юноша. Как только сподобит Бог преставиться мне — и уходи из монастыря. Совсем иди.
Любил книгу Иова, добыл откуда-то список слов и проповедей «Богоносного отца нашего Исаака Сирина»,
читал его упорно и многолетно, почти ровно ничего
не понимал в нем, но за это-то, может быть, наиболее ценил и любил эту книгу.
Непременно
прочти: предлагается в невесты, сама себя предлагает, «люблю, дескать, безумно, пусть вы меня
не любите — все равно, будьте только моим мужем.
Малый
прочел, но остался недоволен, ни разу
не усмехнулся, напротив, кончил нахмурившись.
Видите, как я все обдумала, одного только
не могу придумать: что подумаете вы обо мне, когда
прочтете? Я все смеюсь и шалю, я давеча вас рассердила, но уверяю вас, что сейчас, перед тем как взяла перо, я помолилась на образ Богородицы, да и теперь молюсь и чуть
не плачу.
И вот даже этот суровый и недоверчивый человек,
прочтя нахмурившись известие о «чуде»,
не мог удержать вполне некоторого внутреннего чувства своего.
— Нисколько. Я как
прочел, то тотчас и подумал, что этак все и будет, потому что я, как только умрет старец Зосима, сейчас должен буду выйти из монастыря. Затем я буду продолжать курс и сдам экзамен, а как придет законный срок, мы и женимся. Я вас буду любить. Хоть мне и некогда было еще думать, но я подумал, что лучше вас жены
не найду, а мне старец велит жениться…
прибавил он с искривленною улыбкой, доказав, впрочем, совершенно неожиданно, что и он может
читать Шиллера до заучивания наизусть, чему прежде
не поверил бы Алеша. Он вышел из комнаты, даже
не простившись и с хозяйкой, госпожой Хохлаковой. Алеша всплеснул руками.
— Да почем же я знал, что я ее вовсе
не люблю! Хе-хе! Вот и оказалось, что нет. А ведь как она мне нравилась! Как она мне даже давеча нравилась, когда я речь
читал. И знаешь ли, и теперь нравится ужасно, а между тем как легко от нее уехать. Ты думаешь, я фанфароню?
С тех пор — даже вчера еще взял ее — и
не могу
читать эту пресвятую повесть без слез.
Други и учители, слышал я
не раз, а теперь в последнее время еще слышнее стало о том, как у нас иереи Божии, а пуще всего сельские, жалуются слезно и повсеместно на малое свое содержание и на унижение свое и прямо заверяют, даже печатно, —
читал сие сам, — что
не могут они уже теперь будто бы толковать народу Писание, ибо мало у них содержания, и если приходят уже лютеране и еретики и начинают отбивать стадо, то и пусть отбивают, ибо мало-де у нас содержания.
Разверни-ка он им эту книгу и начни
читать без премудрых слов и без чванства, без возношения над ними, а умиленно и кротко, сам радуясь тому, что
читаешь им и что они тебя слушают и понимают тебя, сам любя словеса сии, изредка лишь остановись и растолкуй иное непонятное простолюдину слово,
не беспокойся, поймут всё, всё поймет православное сердце!
Прочти, как потом братья приезжали за хлебом в Египет, и Иосиф, уже царедворец великий, ими
не узнанный, мучил их, обвинил, задержал брата Вениамина, и все любя: «Люблю вас и, любя, мучаю».
Уходит наконец от них,
не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть
прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся в Египет, бросив даже Отчизну, и умер в чужой земле, изрекши на веки веков в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
— Я сейчас, — продолжает, — от жены. Понимаете ли вы, что такое жена? Детки, когда я уходил, прокричали мне: «Прощайте, папа, приходите скорее с нами „Детское чтение“
читать». Нет, вы этого
не понимаете! Чужая беда
не дает ума.
«Истинно, истинно говорю вам, если пшеничное зерно, падши в землю,
не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода». Я этот стих только что
прочел пред его приходом.
А так как начальство его было тут же, то тут же и
прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, — пострадать хочу!» Тут же вынес и выложил на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который начала и
не дописала, оставила на столе, чтобы завтра отослать на почту.
Так как усопший по чину был иеросхимонах, то над ним следовало иеромонахам же и иеродиаконам
читать не Псалтирь, а Евангелие.
Впрочем, благочиние наружно еще
не нарушалось, и отец Паисий твердо и раздельно, с лицом строгим, продолжал
читать Евангелие в голос, как бы
не замечая совершавшегося, хотя давно уже заметил нечто необычайное.
«Брак? Что это… брак… — неслось, как вихрь, в уме Алеши, — у ней тоже счастье… поехала на пир… Нет, она
не взяла ножа,
не взяла ножа… Это было только „жалкое“ слово… Ну… жалкие слова надо прощать, непременно. Жалкие слова тешат душу… без них горе было бы слишком тяжело у людей. Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок… А дорога… дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце ее… А?.. что
читают?»
Но Алеша уже
не слушал, что
читают.
— Ночью пир горой. Э, черт, господа, кончайте скорей. Застрелиться я хотел наверно, вот тут недалеко, за околицей, и распорядился бы с собою часов в пять утра, а в кармане бумажку приготовил, у Перхотина написал, когда пистолет зарядил. Вот она бумажка,
читайте.
Не для вас рассказываю! — прибавил он вдруг презрительно. Он выбросил им на стол бумажку из жилетного своего кармана; следователи
прочли с любопытством и, как водится, приобщили к делу.
Когда подписан был протокол, Николай Парфенович торжественно обратился к обвиняемому и
прочел ему «Постановление», гласившее, что такого-то года и такого-то дня, там-то, судебный следователь такого-то окружного суда, допросив такого-то (то есть Митю) в качестве обвиняемого в том-то и в том-то (все вины были тщательно прописаны) и принимая во внимание, что обвиняемый,
не признавая себя виновным во взводимых на него преступлениях, ничего в оправдание свое
не представил, а между тем свидетели (такие-то) и обстоятельства (такие-то) его вполне уличают, руководствуясь такими-то и такими-то статьями «Уложения о наказаниях» и т. д., постановил: для пресечения такому-то (Мите) способов уклониться от следствия и суда, заключить его в такой-то тюремный замок, о чем обвиняемому объявить, а копию сего постановления товарищу прокурора сообщить и т. д., и т. д.
— Нет,
не то чтобы
читал… Я, впрочем, «Кандида»
читал, в русском переводе… в старом, уродливом переводе, смешном… (Опять, опять!)
— Помилуйте, зачем же непременно
прочел? И никто ровно
не научил. Я и сам могу… И если хотите, я
не против Христа. Это была вполне гуманная личность, и живи он в наше время, он бы прямо примкнул к революционерам и, может быть, играл бы видную роль… Это даже непременно.
— Видите ли… нет… я
не совсем
читал, но… место о Татьяне, зачем она
не пошла с Онегиным, я
читал.
— Ох нет, я
не смеюсь и вовсе
не думаю, что вы мне налгали. Вот то-то и есть, что этого
не думаю, потому что все это, увы, сущая правда! Ну скажите, а Пушкина-то вы
читали, «Онегина»-то… Вот вы сейчас говорили о Татьяне?
— Ах, я усмехнулся совсем другому. Видите, чему я усмехнулся: я недавно
прочел один отзыв одного заграничного немца, жившего в России, об нашей теперешней учащейся молодежи: «Покажите вы, — он пишет, — русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор
не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». Никаких знаний и беззаветное самомнение — вот что хотел сказать немец про русского школьника.
Потом мне вообразилось (это уже сейчас, здесь) на том месте, когда я говорил: «Если бы
не было Бога, то его надо выдумать», что я слишком тороплюсь выставить мое образование, тем более что эту фразу я в книге
прочел.
Первое письмо, полученное Грушенькой, было длинное, на почтовом листе большого формата, запечатанное большою фамильною печатью и страшно темное и витиеватое, так что Грушенька
прочла только половину и бросила, ровно ничего
не поняв.
— Как
не может? Я сам
читал.
И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть деньги, чтобы та
не увидела их, вынул было сперва платок, но так как тот опять оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственную лежавшую на нем толстую желтую книгу, которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги. Название книги было: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально
прочесть заглавие.
Он был довольно краток, но обстоятелен. Излагались лишь главнейшие причины, почему привлечен такой-то, почему его должно было предать суду, и так далее. Тем
не менее он произвел на меня сильное впечатление. Секретарь
прочел четко, звучно, отчетливо. Вся эта трагедия как бы вновь появилась пред всеми выпукло, концентрично, освещенная роковым, неумолимым светом. Помню, как сейчас же по прочтении председатель громко и внушительно спросил Митю...
После Апостола он вдруг шепнул стоявшему подле его Алеше, что Апостола
не так
прочитали, но мысли своей, однако,
не разъяснил.