Неточные совпадения
Федор Павлович узнал о смерти своей супруги пьяный; говорят,
побежал по улице и начал кричать, в радости воздевая руки к небу: «Ныне отпущаеши», а по другим — плакал навзрыд как маленький ребенок, и до того, что, говорят, жалко даже было смотреть
на него, несмотря
на все к нему отвращение.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула
на него лишь разочек, только один разочек
на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет
на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало,
бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
Ведь тот по Грушеньке с ума вдруг сошел, ведь у него слюна
бежит, когда
на нее глядит только.
Сейчас
беги, вызови его
на дуэль…» Так я ее тогда в монастырь для смирения возил, отцы святые ее отчитывали.
— Держи, держи его! — завопил он и ринулся вслед за Дмитрием Федоровичем. Григорий меж тем поднялся с полу, но был еще как бы вне себя. Иван Федорович и Алеша
побежали вдогонку за отцом. В третьей комнате послышалось, как вдруг что-то упало об пол, разбилось и зазвенело: это была большая стеклянная ваза (не из дорогих)
на мраморном пьедестале, которую, пробегая мимо, задел Дмитрий Федорович.
И опять началась перестрелка,
на этот раз очень злая. Мальчику за канавкой ударило камнем в грудь; он вскрикнул, заплакал и
побежал вверх в гору,
на Михайловскую улицу. В группе загалдели: «Ага, струсил,
бежал, мочалка!»
Вместо ответа мальчик вдруг громко заплакал, в голос, и вдруг
побежал от Алеши. Алеша пошел тихо вслед за ним
на Михайловскую улицу, и долго еще видел он, как
бежал вдали мальчик, не умаляя шагу, не оглядываясь и, верно, все так же в голос плача. Он положил непременно, как только найдется время, разыскать его и разъяснить эту чрезвычайно поразившую его загадку. Теперь же ему было некогда.
Рассердившись почему-то
на этого штабс-капитана, Дмитрий Федорович схватил его за бороду и при всех вывел в этом унизительном виде
на улицу и
на улице еще долго вел, и говорят, что мальчик, сын этого штабс-капитана, который учится в здешнем училище, еще ребенок, увидав это,
бежал все подле и плакал вслух и просил за отца и бросался ко всем и просил, чтобы защитили, а все смеялись.
Лежу это я и Илюшу в тот день не очень запомнил, а в тот-то именно день мальчишки и подняли его
на смех в школе с утра-с: «Мочалка, — кричат ему, — отца твоего за мочалку из трактира тащили, а ты подле
бежал и прощения просил».
— Доложите пославшим вас, что мочалка чести своей не продает-с! — вскричал он, простирая
на воздух руку. Затем быстро повернулся и бросился
бежать; но он не пробежал и пяти шагов, как, весь повернувшись опять, вдруг сделал Алеше ручкой. Но и опять, не пробежав пяти шагов, он в последний уже раз обернулся,
на этот раз без искривленного смеха в лице, а напротив, все оно сотрясалось слезами. Плачущею, срывающеюся, захлебывающеюся скороговоркой прокричал он...
— А что ж бы я моему мальчику-то сказал, если б у вас деньги за позор наш взял? — и, проговорив это, бросился
бежать,
на сей раз уже не оборачиваясь.
Томил его несколько вначале арест слуги, но скорая болезнь, а потом и смерть арестанта успокоили его, ибо умер тот, по всей очевидности (рассуждал он тогда), не от ареста или испуга, а от простудной болезни, приобретенной именно во дни его
бегов, когда он, мертво пьяный, валялся целую ночь
на сырой земле.
Побежал ангел к бабе, протянул ей луковку:
на, говорит, баба, схватись и тянись.
Думаю это я и сама себе не верю: «Подлая я аль не подлая,
побегу я к нему аль не
побегу?» И такая меня злость взяла теперь
на самое себя во весь этот месяц, что хуже еще, чем пять лет тому.
Попался старик и лежи!» — громко проговорил он и вдруг кинулся
на забор, перепрыгнул в переулок и пустился
бежать.
Он
бежал сломя голову, и несколько редких прохожих, повстречавшихся ему в темноте,
на улицах города, запомнили потом, как встретили они в ту ночь неистово бегущего человека.
Дорогой, когда
бежал, он, должно быть, дотрагивался ими до своего лба, вытирая с лица пот, так что и
на лбу, и
на правой щеке остались красные пятна размазанной крови.
Грушенька, тоже начинавшая хмелеть, указывала
на Калганова Мите: «Какой он миленький, какой чудесный мальчик!» И Митя с восторгом
бежал целоваться с Калгановым и Максимовым.
— Митя, отведи меня… возьми меня, Митя, — в бессилии проговорила Грушенька. Митя кинулся к ней, схватил ее
на руки и
побежал со своею драгоценною добычей за занавески. «Ну уж я теперь уйду», — подумал Калганов и, выйдя из голубой комнаты, притворил за собою обе половинки дверей. Но пир в зале гремел и продолжался, загремел еще пуще. Митя положил Грушеньку
на кровать и впился в ее губы поцелуем.
— Не давала, не давала! Я ему отказала, потому что он не умел оценить. Он вышел в бешенстве и затопал ногами. Он
на меня бросился, а я отскочила… И я вам скажу еще, как человеку, от которого теперь уж ничего скрывать не намерена, что он даже в меня плюнул, можете это себе представить? Но что же мы стоим? Ах, сядьте… Извините, я… Или лучше
бегите,
бегите, вам надо
бежать и спасти несчастного старика от ужасной смерти!
Тут уж в последней степени ужаса Марфа Игнатьевна бросилась от окна, выбежала из сада, отворила воротный запор и
побежала сломя голову
на зады к соседке Марье Кондратьевне.
Мигом подняли его, и все трое
побежали на место преступления.
Митя мрачно подождал и стал было повествовать о том, как он
побежал к отцу в сад, как вдруг его остановил следователь и, раскрыв свой большой портфель, лежавший подле него
на диване, вынул из него медный пестик.
— Запиши сейчас… сейчас… «что схватил с собой пестик, чтобы
бежать убить отца моего… Федора Павловича… ударом по голове!» Ну, довольны ли вы теперь, господа? Отвели душу? — проговорил он, уставясь с вызовом
на следователя и прокурора.
— По-моему, господа, по-моему, вот как было, — тихо заговорил он, — слезы ли чьи, мать ли моя умолила Бога, дух ли светлый облобызал меня в то мгновение — не знаю, но черт был побежден. Я бросился от окна и
побежал к забору… Отец испугался и в первый раз тут меня рассмотрел, вскрикнул и отскочил от окна — я это очень помню. А я через сад к забору… вот тут-то и настиг меня Григорий, когда уже я сидел
на заборе…
Но Трифон Борисыч даже не обернулся, может быть уж очень был занят. Он тоже чего-то кричал и суетился. Оказалось, что
на второй телеге,
на которой должны были сопровождать Маврикия Маврикиевича двое сотских, еще не все было в исправности. Мужичонко, которого нарядили было
на вторую тройку, натягивал зипунишко и крепко спорил, что ехать не ему, а Акиму. Но Акима не было; за ним
побежали; мужичонко настаивал и молил обождать.
— Это уж я знаю, зачем мне его надо сюда
на мороз, — деспотически отрезал Коля (что ужасно любил делать с этими «маленькими»), и Смуров
побежал исполнять приказание.
Одна-де такая дама из «скучающих вдовиц», молодящаяся, хотя уже имеющая взрослую дочь, до того им прельстилась, что всего только за два часа до преступления предлагала ему три тысячи рублей с тем, чтоб он тотчас же
бежал с нею
на золотые прииски.
Возвращаясь тогда от него, он был страшно грустен и смущен: ему вдруг начало чувствоваться, что он хочет
побега не для того только, чтобы пожертвовать
на это тридцать тысяч и заживить царапину, а и почему-то другому.
Побежал он, подошел к окну, свечку
на окно поставил.
На вопрос Алеши: «Заявила ль она кому следует?» — ответила, что никому не заявляла, а «прямо бросилась к вам к первому и всю дорогу
бежала бегом».
И вот, захватив пакет, которого он прежде никогда не видал, он и рвет обложку, чтоб удостовериться, есть ли деньги, затем
бежит с деньгами в кармане, даже и подумать забыв, что оставляет
на полу колоссальнейшее
на себя обвинение в виде разорванной обложки.
На половине дороги Снегирев внезапно остановился, постоял с полминуты как бы чем-то пораженный и вдруг, поворотив назад к церкви, пустился
бегом к оставленной могилке.