Неточные совпадения
Отец же, бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий и тонкий на обиду, сначала недоверчиво и угрюмо его встретивший («
много, дескать, молчит и
много про себя рассуждает»), скоро кончил, однако же, тем, что стал его ужасно часто обнимать и целовать, не далее
как через две какие-нибудь недели, правда с пьяными слезами, в хмельной чувствительности, но видно, что полюбив его искренно и глубоко и так,
как никогда, конечно, не удавалось такому,
как он, никого любить…
Возрождено же оно у нас опять с конца прошлого столетия одним из великих подвижников (
как называют его) Паисием Величковским и учениками его, но и доселе, даже через сто почти лет, существует весьма еще не во
многих монастырях и даже подвергалось иногда почти что гонениям,
как неслыханное по России новшество.
Про старца Зосиму говорили
многие, что он, допуская к себе столь
многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того
много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже
какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово.
Дмитрий Федорович, никогда у старца не бывавший и даже не видавший его, конечно, подумал, что старцем его хотят
как бы испугать; но так
как он и сам укорял себя втайне за
многие особенно резкие выходки в споре с отцом за последнее время, то и принял вызов.
— Старец Варсонофий действительно казался иногда
как бы юродивым, но
много рассказывают и глупостей. Палкой же никогда и никого не бивал, — ответил монашек. — Теперь, господа, минутку повремените, я о вас повещу.
Но в Риме,
как в государстве, слишком
многое осталось от цивилизации и мудрости языческой,
как например самые даже цели и основы государства.
Таким образом, все происходит без малейшего сожаления церковного, ибо во
многих случаях там церквей уже и нет вовсе, а остались лишь церковники и великолепные здания церквей, сами же церкви давно уже стремятся там к переходу из низшего вида,
как церковь, в высший вид,
как государство, чтобы в нем совершенно исчезнуть.
Во
многих случаях, казалось бы, и у нас то же; но в том и дело, что, кроме установленных судов, есть у нас, сверх того, еще и церковь, которая никогда не теряет общения с преступником,
как с милым и все еще дорогим сыном своим, а сверх того, есть и сохраняется, хотя бы даже только мысленно, и суд церкви, теперь хотя и не деятельный, но все же живущий для будущего, хотя бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инстинктом души его, признаваемый.
Впрочем, социализм с христианством смешивают,
как оказывается, не одни либералы и дилетанты, а вместе с ними, во
многих случаях, и жандармы, то есть заграничные разумеется.
И он сам знал в
каких, знал и боялся
многого.
Эта Лизавета Смердящая была очень малого роста девка, «двух аршин с малым»,
как умилительно вспоминали о ней после ее смерти
многие из богомольных старушек нашего городка.
а я и четверти бутылки не выпил и не Силен. Не Силен, а силён, потому что решение навеки взял. Ты каламбур мне прости, ты
многое мне сегодня должен простить, не то что каламбур. Не беспокойся, я не размазываю, я дело говорю и к делу вмиг приду. Не стану жида из души тянуть. Постой,
как это…
Говорил он о
многом, казалось, хотел бы все сказать, все высказать еще раз, пред смертною минутой, изо всего недосказанного в жизни, и не поучения лишь одного ради, а
как бы жаждая поделиться радостью и восторгом своим со всеми и вся, излиться еще раз в жизни сердцем своим…
— То ли еще узрим, то ли еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил всех хотя бы до времени вслух о сем не сообщать никому, «пока еще более подтвердится, ибо
много в светских легкомыслия, да и случай сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно,
как бы для очистки совести, но почти сам не веруя своей оговорке, что очень хорошо усмотрели и слушавшие.
Опасен же был он, главное, тем, что множество братии вполне сочувствовало ему, а из приходящих мирских очень
многие чтили его
как великого праведника и подвижника, несмотря на то, что видели в нем несомненно юродивого.
Отец Ферапонт добился того, что и его наконец поселили, лет семь тому назад, в этой самой уединенной келейке, то есть просто в избе, но которая весьма похожа была на часовню, ибо заключала в себе чрезвычайно
много жертвованных образов с теплившимися вековечно пред ними жертвованными лампадками,
как бы смотреть за которыми и возжигать их и приставлен был отец Ферапонт.
Алеша припомнил потом,
как в числе теснившихся к старцу и около кельи его иноков мелькала
много раз пред ним шныряющая везде по всем кучкам фигурка любопытного обдорского гостя, ко всему прислушивающегося и всех вопрошающего.
Она задыхалась. Она, может быть, гораздо достойнее, искуснее и натуральнее хотела бы выразить свою мысль, но вышло слишком поспешно и слишком обнаженно.
Много было молодой невыдержки,
многое отзывалось лишь вчерашним раздражением, потребностью погордиться, это она почувствовала сама. Лицо ее как-то вдруг омрачилось, выражение глаз стало нехорошо. Алеша тотчас же заметил все это, и в сердце его шевельнулось сострадание. А тут
как раз подбавил и брат Иван.
Я не знаю,
как вы, Lise, но я считаю про себя, что у меня во
многом мелкая душа.
Во-первых, вы меня с детства знаете, а во-вторых, в вас очень
много способностей,
каких во мне совсем нет.
План его состоял в том, чтобы захватить брата Дмитрия нечаянно, а именно: перелезть,
как вчера, через тот плетень, войти в сад и засесть в ту беседку «Если же его там нет, — думал Алеша, — то, не сказавшись ни Фоме, ни хозяйкам, притаиться и ждать в беседке хотя бы до вечера. Если он по-прежнему караулит приход Грушеньки, то очень может быть, что и придет в беседку…» Алеша, впрочем, не рассуждал слишком
много о подробностях плана, но он решил его исполнить, хотя бы пришлось и в монастырь не попасть сегодня…
Но, повторяю,
много ли таких,
как ты?
Столь уважая его, ты поступил,
как бы перестав ему сострадать, потому что слишком
много от него и потребовал, — и это кто же, тот, который возлюбил его более самого себя!
Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма
многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует
как согласие,
как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их счастливыми.
Тосковать ему случалось часто и прежде, и не диво бы, что пришла она в такую минуту, когда он завтра же, порвав вдруг со всем, что его сюда привлекло, готовился вновь повернуть круто в сторону и вступить на новый, совершенно неведомый путь, и опять совсем одиноким,
как прежде,
много надеясь, но не зная на что,
многого, слишком
многого ожидая от жизни, но ничего не умея сам определить ни в ожиданиях, ни даже в желаниях своих.
О Катерине Ивановне он почти что и думать забыл и
много этому потом удивлялся, тем более что сам твердо помнил,
как еще вчера утром, когда он так размашисто похвалился у Катерины Ивановны, что завтра уедет в Москву, в душе своей тогда же шепнул про себя: «А ведь вздор, не поедешь, и не так тебе будет легко оторваться,
как ты теперь фанфаронишь».
Этого
как бы трепещущего человека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему с необыкновенным уважением, хотя, может быть, ни с кем во всю жизнь свою не сказал менее слов,
как с ним, несмотря на то, что когда-то
многие годы провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси.
Чудно это, отцы и учители, что, не быв столь похож на него лицом, а лишь несколько, Алексей казался мне до того схожим с тем духовно, что
много раз считал я его
как бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшего ко мне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения, так что даже удивлялся себе самому и таковой странной мечте моей.
—
Много раз видел я на лице твоем
как бы огорчение, что я Алексея больше люблю, чем тебя.
«Матушка, не плачь, голубушка, — говорит, бывало, —
много еще жить мне,
много веселиться с вами, а жизнь-то, жизнь-то веселая, радостная!» — «Ах, милый, ну
какое тебе веселье, когда ночь горишь в жару да кашляешь, так что грудь тебе чуть не разорвет».
А в жизни потом
много раз припоминал уже со слезами,
как он велел жить за себя.
Матушка долго колебалась:
как это с последним сыном расстаться, но, однако, решилась, хотя и не без
многих слез, думая счастию моему способствовать.
И сколько тайн разрешенных и откровенных: восстановляет Бог снова Иова, дает ему вновь богатство, проходят опять
многие годы, и вот у него уже новые дети, другие, и любит он их — Господи: «Да
как мог бы он, казалось, возлюбить этих новых, когда тех прежних нет, когда тех лишился?
Понимая свободу
как приумножение и скорое утоление потребностей искажают природу свою, ибо зарождают в себе
много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок.
А Россию спасет Господь,
как спасал уже
много раз.
Но о сем скажем в следующей книге, а теперь лишь прибавим вперед, что не прошел еще и день,
как совершилось нечто до того для всех неожиданное, а по впечатлению, произведенному в среде монастыря и в городе, до того
как бы странное, тревожное и сбивчивое, что и до сих пор, после стольких лет, сохраняется в городе нашем самое живое воспоминание о том столь для
многих тревожном дне…
День был ясный и светлый, и из прибывших богомольцев
многие толпились около скитских могил, наиболее скученных кругом храма, равно
как и рассыпанных по всему скиту.
Потом уже, и после
многих даже лет, иные разумные иноки наши, припоминая весь тот день в подробности, удивлялись и ужасались тому,
каким это образом соблазн мог достигнуть тогда такой степени.
Из таковых, например, была даже самая эта закоренелая вражда к старчеству,
как к зловредному новшеству, глубоко таившаяся в монастыре в умах еще
многих иноков.
Ибо хотя покойный старец и привлек к себе
многих, и не столько чудесами, сколько любовью, и воздвиг кругом себя
как бы целый мир его любящих, тем не менее, и даже тем более, сим же самым породил к себе и завистников, а вслед за тем и ожесточенных врагов, и явных и тайных, и не только между монастырскими, но даже и между светскими.
Вот почему и думаю я, что
многие, заслышав тлетворный дух от тела его, да еще в такой скорости — ибо не прошло еще и дня со смерти его, были безмерно обрадованы; равно
как из преданных старцу и доселе чтивших его нашлись тотчас же таковые, что были сим событием чуть не оскорблены и обижены лично.
Кроткий отец иеромонах Иосиф, библиотекарь, любимец покойного, стал было возражать некоторым из злословников, что «не везде ведь это и так» и что не догмат же
какой в православии сия необходимость нетления телес праведников, а лишь мнение, и что в самых даже православных странах, на Афоне например, духом тлетворным не столь смущаются, и не нетление телесное считается там главным признаком прославления спасенных, а цвет костей их, когда телеса их полежат уже
многие годы в земле и даже истлеют в ней, «и если обрящутся кости желты,
как воск, то вот и главнейший знак, что прославил Господь усопшего праведного; если же не желты, а черны обрящутся, то значит не удостоил такого Господь славы, — вот
как на Афоне, месте великом, где издревле нерушимо и в светлейшей чистоте сохраняется православие», — заключил отец Иосиф.
За ним,
как примечалось, и даже ясно было видно из кельи, столпилось внизу у крылечка
много монахов, сопровождавших его, а между ними и светских.
Правда, прошло уже четыре года с тех пор,
как старик привез в этот дом из губернского города восемнадцатилетнюю девочку, робкую, застенчивую, тоненькую, худенькую, задумчивую и грустную, и с тех пор
много утекло воды.
Биографию этой девочки знали, впрочем, у нас в городе мало и сбивчиво; не узнали больше и в последнее время, и это даже тогда, когда уже очень
многие стали интересоваться такою «раскрасавицей», в
какую превратилась в четыре года Аграфена Александровна.
Гнусный омут, в котором он завяз сам своей волей, слишком тяготил его, и он,
как и очень
многие в таких случаях, всего более верил в перемену места: только бы не эти люди, только бы не эти обстоятельства, только бы улететь из этого проклятого места и — все возродится, пойдет по-новому!
Хозяева и допрежь сего были посвящены во
многие его тайны, потому-то и смотрели на него
как на своего человека, совсем не гордого барина.
— Знаю; так
как же ты говоришь, что
много? Где же
много? Кто такие? — вскинулся Митя в страшной тревоге при неожиданном известии.
Предстояло
много смеху и намеков на ее лета, что она будто бы боится их обнаружить, что теперь так
как он владетель ее секрета, то завтра же всем расскажет, и проч., и проч.
Митя говорил скоро и
много, нервно и экспансивно и
как бы решительно принимая своих слушателей за лучших друзей своих.