Неточные совпадения
Но эту странную черту в характере Алексея, кажется, нельзя было осудить очень строго, потому что всякий чуть-чуть лишь узнавший его тотчас, при возникшем на этот счет вопросе, становился уверен, что Алексей непременно из таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг
хотя бы даже целый капитал, то он не затруднится отдать его, по первому даже спросу, или на доброе дело, или, может быть, даже просто ловкому пройдохе,
если бы тот у него попросил.
Презрением этим,
если оно и было, он обидеться не мог, но все-таки с каким-то непонятным себе самому и тревожным смущением ждал, когда брат
захочет подойти к нему ближе.
Если же не
хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве за то как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, — и это повсеместно в наше время в современных европейских землях.
— Брат, постой, — с чрезвычайным беспокойством опять прервал Алеша, — ведь тут все-таки одно дело ты мне до сих пор не разъяснил: ведь ты жених, ведь ты все-таки жених? Как же ты
хочешь порвать,
если она, невеста, не
хочет?
Это будет, может быть, лучше, чем
если б я сама, к которой он не
хочет больше ходить, объяснилась с ним лично.
—
Если отец
хочет что-нибудь мне сказать одному, потихоньку, то зачем же мне входить потихоньку?
А в рай твой, Алексей Федорович, я не
хочу, это было бы тебе известно, да порядочному человеку оно даже в рай-то твой и неприлично,
если даже там и есть он.
Вот Иван-то этого самого и боится и сторожит меня, чтоб я не женился, а для того наталкивает Митьку, чтобы тот на Грушке женился: таким образом
хочет и меня от Грушки уберечь (будто бы я ему денег оставлю,
если на Грушке не женюсь!), а с другой стороны,
если Митька на Грушке женится, так Иван его невесту богатую себе возьмет, вот у него расчет какой!
— Слушай, я разбойника Митьку
хотел сегодня было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы,
если бы
захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
Вчера было глупость мне в голову пришла, когда я тебе на сегодня велел приходить:
хотел было я через тебя узнать насчет Митьки-то,
если б ему тысячку, ну другую, я бы теперь отсчитал, согласился ли бы он, нищий и мерзавец, отселева убраться совсем, лет на пять, а лучше на тридцать пять, да без Грушки и уже от нее совсем отказаться, а?
— И я тебя тоже, Lise. Послушайте, Алексей Федорович, — таинственно и важно быстрым шепотом заговорила госпожа Хохлакова, уходя с Алешей, — я вам ничего не
хочу внушать, ни подымать этой завесы, но вы войдите и сами увидите все, что там происходит, это ужас, это самая фантастическая комедия: она любит вашего брата Ивана Федоровича и уверяет себя изо всех сил, что любит вашего брата Дмитрия Федоровича. Это ужасно! Я войду вместе с вами и,
если не прогонят меня, дождусь конца.
Кончил он это меня за мочалку тащить, пустил на волю-с: «Ты, говорит, офицер, и я офицер,
если можешь найти секунданта, порядочного человека, то присылай — дам удовлетворение,
хотя бы ты и мерзавец!» Вот что сказал-с.
План его состоял в том, чтобы захватить брата Дмитрия нечаянно, а именно: перелезть, как вчера, через тот плетень, войти в сад и засесть в ту беседку «
Если же его там нет, — думал Алеша, — то, не сказавшись ни Фоме, ни хозяйкам, притаиться и ждать в беседке
хотя бы до вечера.
Если он по-прежнему караулит приход Грушеньки, то очень может быть, что и придет в беседку…» Алеша, впрочем, не рассуждал слишком много о подробностях плана, но он решил его исполнить,
хотя бы пришлось и в монастырь не попасть сегодня…
— Это чтобы стих-с, то это существенный вздор-с. Рассудите сами: кто же на свете в рифму говорит? И
если бы мы стали все в рифму говорить,
хотя бы даже по приказанию начальства, то много ли бы мы насказали-с? Стихи не дело, Марья Кондратьевна.
—
Если вы желаете знать, то по разврату и тамошние, и наши все похожи. Все шельмы-с, но с тем, что тамошний в лакированных сапогах ходит, а наш подлец в своей нищете смердит и ничего в этом дурного не находит. Русский народ надо пороть-с, как правильно говорил вчера Федор Павлович,
хотя и сумасшедший он человек со всеми своими детьми-с.
— Я ничего не понимаю, — продолжал Иван как бы в бреду, — я и не
хочу теперь ничего понимать. Я
хочу оставаться при факте. Я давно решил не понимать.
Если я
захочу что-нибудь понимать, то тотчас же изменю факту, а я решил оставаться при факте…
Я веровал, я
хочу сам и видеть, а
если к тому часу буду уже мертв, то пусть воскресят меня, ибо
если все без меня произойдет, то будет слишком обидно.
И какая же гармония,
если ад: я простить
хочу и обнять
хочу, я не
хочу, чтобы страдали больше.
— Прими хоть последнее, — рассмеялся Иван, —
если уж тебя так разбаловал современный реализм и ты не можешь вынести ничего фантастического —
хочешь qui pro quo, то пусть так и будет.
Но ты не
захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил ты,
если послушание куплено хлебами?
—
Если бы я даже эту самую штуку и мог-с, то есть чтобы притвориться-с, и так как ее сделать совсем нетрудно опытному человеку, то и тут я в полном праве моем это средство употребить для спасения жизни моей от смерти; ибо когда я в болезни лежу, то
хотя бы Аграфена Александровна пришла к ихнему родителю, не могут они тогда с больного человека спросить: «Зачем не донес?» Сами постыдятся.
—
Если думаешь, что он этими знаками воспользуется и
захочет войти, то ты его не пускай.
— А зачем ему к отцу проходить, да еще потихоньку,
если, как ты сам говоришь, Аграфена Александровна и совсем не придет, — продолжал Иван Федорович, бледнея от злобы, — сам же ты это говоришь, да и я все время, тут живя, был уверен, что старик только фантазирует и что не придет к нему эта тварь. Зачем же Дмитрию врываться к старику,
если та не придет? Говори! Я
хочу твои мысли знать.
А ко всему тому рассудите, Иван Федорович, и некоторую чистую правду-с: ведь это почти что наверно так, надо сказать-с, что Аграфена Александровна,
если только
захотят они того сами, то непременно заставят их на себе жениться, самого барина то есть, Федора Павловича-с,
если только захотят-с, — ну, а ведь они, может быть, и захотят-с.
— «Мама, — отвечает ей, — не плачь, жизнь есть рай, и все мы в раю, да не
хотим знать того, а
если бы
захотели узнать, завтра же и стал бы на всем свете рай».
Только что я это проговорил, так все трое они и закричали: «Помилуйте, — говорит мой противник, рассердился даже, —
если вы не
хотели драться, к чему же беспокоили?» — «Вчера, — говорю ему, — еще глуп был, а сегодня поумнел», — весело так ему отвечаю.
Начальство и суд не могли не дать хода делу, но приостановились и они:
хотя представленные вещи и письма и заставили размышлять, но решено было и тут, что
если сии документы и оказались бы верными, то все же окончательное обвинение не могло бы быть произнесено на основании только сих документов.
И не то чтоб я боялся, что ты донесешь (не было и мысли о сем), но думаю: «Как я стану глядеть на него,
если не донесу на себя?» И
хотя бы ты был за тридевять земель, но жив, все равно, невыносима эта мысль, что ты жив и все знаешь, и меня судишь.
Если б я убил тебя, то все равно бы погиб за это убийство,
хотя бы и не объявил о прежнем преступлении.
Если кругом тебя люди злобные и бесчувственные и не
захотят тебя слушать, то пади пред ними и у них прощения проси, ибо воистину и ты в том виноват, что не
хотят тебя слушать.
Если же все оставят тебя и уже изгонят тебя силой, то, оставшись один, пади на землю и целуй ее, омочи ее слезами твоими, и даст плод от слез твоих земля,
хотя бы и не видал и не слыхал тебя никто в уединении твоем.
А
если вас таких двое сойдутся, то вот уж и весь мир, мир живой любви, обнимите друг друга в умилении и восхвалите Господа: ибо
хотя и в вас двоих, но восполнилась правда его.
Но его мало слушали, и отец Паисий с беспокойством замечал это, несмотря на то, что даже и сам (
если уж все вспоминать правдиво),
хотя и возмущался слишком нетерпеливыми ожиданиями и находил в них легкомыслие и суету, но потаенно, про себя, в глубине души своей, ждал почти того же, чего и сии взволнованные, в чем сам себе не мог не сознаться.
Тут прибавлю еще раз от себя лично: мне почти противно вспоминать об этом суетном и соблазнительном событии, в сущности же самом пустом и естественном, и я, конечно, выпустил бы его в рассказе моем вовсе без упоминовения,
если бы не повлияло оно сильнейшим и известным образом на душу и сердце главного,
хотя и будущего героя рассказа моего, Алеши, составив в душе его как бы перелом и переворот, потрясший, но и укрепивший его разум уже окончательно, на всю жизнь и к известной цели.
«И почему бы сие могло случиться, — говорили некоторые из иноков, сначала как бы и сожалея, — тело имел невеликое, сухое, к костям приросшее, откуда бы тут духу быть?» — «Значит, нарочно
хотел Бог указать», — поспешно прибавляли другие, и мнение их принималось бесспорно и тотчас же, ибо опять-таки указывали, что
если б и быть духу естественно, как от всякого усопшего грешного, то все же изошел бы позднее, не с такою столь явною поспешностью, по крайности чрез сутки бы, а «этот естество предупредил», стало быть, тут никто как Бог и нарочитый перст его.
Ибо столь великого постника и молчальника, дни и ночи молящегося (даже и засыпал, на коленках стоя), как-то даже и зазорно было настоятельно обременять общим уставом,
если он сам не
хотел подчиниться.
Подробнее на этот раз ничего не скажу, ибо потом все объяснится; но вот в чем состояла главная для него беда, и
хотя неясно, но я это выскажу; чтобы взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь право взять их, надо было предварительно возвратить три тысячи Катерине Ивановне — иначе «я карманный вор, я подлец, а новую жизнь я не
хочу начинать подлецом», — решил Митя, а потому решил перевернуть весь мир,
если надо, но непременно эти три тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то ни стало и прежде всего.
Услышав про это обстоятельство, батюшка тотчас же этот разговор замял,
хотя и хорошо бы сделал,
если бы разъяснил тогда же Дмитрию Федоровичу догадку свою: что
если сам Самсонов послал его к этому мужичку как к Лягавому, то не сделал ли сего почему-либо на смех и что нет ли чего тут неладного?
И вот давеча утром, на телеге, его озарила самая яркая мысль: «Да
если уж она так не
хочет, чтоб я женился на Катерине Ивановне, и не
хочет до такой степени (он знал, что почти до истерики), то почему бы ей отказать мне теперь в этих трех тысячах, именно для того, чтоб я на эти деньги мог, оставив Катю, укатить навеки отсюдова?
Эти избалованные высшие дамы,
если уж
захотят чего до капризу, то уж ничего не щадят, чтобы вышло по-ихнему.
Что означало это битье себя по груди по этому месту и на что он тем
хотел указать — это была пока еще тайна, которую не знал никто в мире, которую он не открыл тогда даже Алеше, но в тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил,
если не достанет тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем снять с своей груди, «с того места груди» позор, который он носил на ней и который так давил его совесть.
— Помирились. Сцепились — и помирились. В одном месте. Разошлись приятельски. Один дурак… он мне простил… теперь уж наверно простил…
Если бы встал, так не простил бы, — подмигнул вдруг Митя, — только знаете, к черту его, слышите, Петр Ильич, к черту, не надо! В сию минуту не
хочу! — решительно отрезал Митя.
— Успокойтесь, Дмитрий Федорович, — напомнил следователь, как бы, видимо, желая победить исступленного своим спокойствием. — Прежде чем будем продолжать допрос, я бы желал,
если вы только согласитесь ответить, слышать от вас подтверждение того факта, что, кажется, вы не любили покойного Федора Павловича, были с ним в какой-то постоянной ссоре… Здесь, по крайней мере, четверть часа назад, вы, кажется, изволили произнести, что даже
хотели убить его: «Не убил, — воскликнули вы, — но
хотел убить!»
— Я гораздо добрее, чем вы думаете, господа, я вам сообщу почему, и дам этот намек,
хотя вы того и не стоите. Потому, господа, умалчиваю, что тут для меня позор. В ответе на вопрос: откуда взял эти деньги, заключен для меня такой позор, с которым не могло бы сравняться даже и убийство, и ограбление отца,
если б я его убил и ограбил. Вот почему не могу говорить. От позора не могу. Что вы это, господа, записывать
хотите?
— Не
хотите ли и еще где поискать,
если вам не стыдно?
И почему бы, например, вам, чтоб избавить себя от стольких мук, почти целого месяца, не пойти и не отдать эти полторы тысячи той особе, которая вам их доверила, и, уже объяснившись с нею, почему бы вам, ввиду вашего тогдашнего положения, столь ужасного, как вы его рисуете, не испробовать комбинацию, столь естественно представляющуюся уму, то есть после благородного признания ей в ваших ошибках, почему бы вам у ней же и не попросить потребную на ваши расходы сумму, в которой она, при великодушном сердце своем и видя ваше расстройство, уж конечно бы вам не отказала, особенно
если бы под документ, или, наконец,
хотя бы под такое же обеспечение, которое вы предлагали купцу Самсонову и госпоже Хохлаковой?
— Я сделал вам страшное признание, — мрачно заключил он. — Оцените же его, господа. Да мало того, мало оценить, не оцените, а цените его, а
если нет,
если и это пройдет мимо ваших душ, то тогда уже вы прямо не уважаете меня, господа, вот что я вам говорю, и я умру от стыда, что признался таким, как вы! О, я застрелюсь! Да я уже вижу, вижу, что вы мне не верите! Как, так вы и это
хотите записывать? — вскричал он уже в испуге.
Но сам Красоткин, когда Смуров отдаленно сообщил ему, что Алеша
хочет к нему прийти «по одному делу», тотчас же оборвал и отрезал подход, поручив Смурову немедленно сообщить «Карамазову», что он сам знает, как поступать, что советов ни от кого не просит и что
если пойдет к больному, то сам знает, когда пойти, потому что у него «свой расчет».
— Напротив, я ничего не имею против Бога. Конечно, Бог есть только гипотеза… но… я признаю, что он нужен, для порядка… для мирового порядка и так далее… и
если б его не было, то надо бы его выдумать, — прибавил Коля, начиная краснеть. Ему вдруг вообразилось, что Алеша сейчас подумает, что он
хочет выставить свои познания и показать, какой он «большой». «А я вовсе не
хочу выставлять пред ним мои познания», — с негодованием подумал Коля. И ему вдруг стало ужасно досадно.
Второе то скажу тебе, что я секрета выпытывать от него не
хочу, а
если сам мне скажет сегодня, то прямо скажу ему, что тебе обещался сказать.