Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок
в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Неточные совпадения
Семейка эта, повторяю, сошлась тогда вся вместе
в первый
раз в жизни, и некоторые члены ее
в первый
раз в жизни увидали
друг друга.
Раз случилось, что Федор Павлович, пьяненький, обронил на собственном дворе
в грязи три радужные бумажки, которые только что получил, и хватился их на
другой только день: только что бросился искать по карманам, а радужные вдруг уже лежат у него все три на столе.
— Здесь все
друзья мои, все, кого я имею
в мире, милые
друзья мои, — горячо начала она голосом,
в котором дрожали искренние страдальческие слезы, и сердце Алеши опять
разом повернулось к ней.
Другом тоже я ее не был ни
разу, ни одного дня: гордая женщина
в моей дружбе не нуждалась.
Это именно вот
в таком виде он должен был все это унижение почувствовать, а тут как
раз я эту ошибку сделал, очень важную: я вдруг и скажи ему, что если денег у него недостанет на переезд
в другой город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег сколько угодно.
— Длинный припадок такой-с, чрезвычайно длинный-с. Несколько часов-с али, пожалуй, день и
другой продолжается-с.
Раз со мной продолжалось это дня три, упал я с чердака тогда. Перестанет бить, а потом зачнет опять; и я все три дня не мог
в разум войти. За Герценштубе, за здешним доктором, тогда Федор Павлович посылали-с, так тот льду к темени прикладывал да еще одно средство употребил… Помереть бы мог-с.
С
другой стороны, не
раз охватывала
в эту ночь его душу какая-то необъяснимая и унизительная робость, от которой он — он это чувствовал — даже как бы терял вдруг физические силы.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал
в ту минуту, когда у противника прощения просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего
другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и
раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Сам отвергнет… не послужит проклятому новшеству… не станет ихним дурачествам подражать, — тотчас же подхватили
другие голоса, и до чего бы это дошло, трудно и представить себе, но как
раз ударил
в ту минуту колокол, призывая к службе.
— Ну вот, ну вот, экой ты! — укоризненно воскликнула Грушенька. — Вот он такой точно ходил ко мне, — вдруг заговорит, а я ничего не понимаю. А один
раз так же заплакал, а теперь вот
в другой — экой стыд! С чего ты плачешь-то? Было бы еще с чего? — прибавила она вдруг загадочно и с каким-то раздражением напирая на свое словечко.
— Отчего не поговорить? Дайте и
другим говорить. Коли вам скучно, так
другие и не говори, — вскинулась опять Грушенька, видимо нарочно привязываясь. У Мити как бы
в первый
раз что-то промелькнуло
в уме. На этот
раз пан ответил уже с видимою раздражительностью...
Маленькая фигурка Николая Парфеновича выразила под конец речи самую полную сановитость. У Мити мелькнуло было вдруг, что вот этот «мальчик» сейчас возьмет его под руку, уведет
в другой угол и там возобновит с ним недавний еще разговор их о «девочках». Но мало ли мелькает совсем посторонних и не идущих к делу мыслей иной
раз даже у преступника, ведомого на смертную казнь.
Как
раз в это лето,
в июле месяце, во время вакаций, случилось так, что маменька с сынком отправились погостить на недельку
в другой уезд, за семьдесят верст, к одной дальней родственнице, муж которой служил на станции железной дороги (той самой, ближайшей от нашего города станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился
в Москву).
Но нашлись там как
раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них проживали на станции,
другие по соседству — всего молодого народа от двенадцати до пятнадцати лет сошлось человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка.
Но он
другой раз не пырнул, он не выдержал, он сам испугался, бросил ножик, заплакал
в голос и пустился бежать.
— Ну… ну, вот я какая! Проболталась! — воскликнула Грушенька
в смущении, вся вдруг зарумянившись. — Стой, Алеша, молчи, так и быть, коль уж проболталась, всю правду скажу: он у него два
раза был, первый
раз только что он тогда приехал — тогда же ведь он сейчас из Москвы и прискакал, я еще и слечь не успела, а
другой раз приходил неделю назад. Мите-то он не велел об том тебе сказывать, отнюдь не велел, да и никому не велел сказывать, потаенно приходил.
Ну, а ваш
друг Ракитин приходит всегда
в таких сапогах и протянет их по ковру… одним словом, он начал мне даже что-то намекать, а вдруг один
раз, уходя, пожал мне ужасно крепко руку.
В последний год старик как
раз засел за апокрифические Евангелия и поминутно сообщал о своих впечатлениях своему молодому
другу.
Но
в этот
раз у него было особое, прехлопотливое дело, и он предчувствовал, как трудно ему будет заговорить о нем, а между тем он очень торопился: было у него еще
другое неотложное дело
в это же утро
в другом месте, и надо было спешить.