Неточные совпадения
Виргинский всю ночь на коленях умолял жену о прощении; но прощения не вымолил, потому что все-таки не согласился пойти извиниться пред Лебядкиным; кроме
того, был обличен в скудости убеждений и в глупости; последнее потому, что, объясняясь с женщиной,
стоял на коленях.
Вместо
того чтобы благородно
стоять свидетельством, продолжать собою пример, вы окружаете себя какою-то сволочью, вы приобрели какие-то невозможные привычки, вы одряхлели, вы не можете обойтись без вина и без карт, вы читаете одного только Поль де Кока и ничего не пишете, тогда как все они там пишут; всё ваше время уходит на болтовню.
Когда я, в
тот же вечер, передал Степану Трофимовичу о встрече утром с Липутиным и о нашем разговоре, —
тот, к удивлению моему, чрезвычайно взволновался и задал мне дикий вопрос: «Знает Липутин или нет?» Я стал ему доказывать, что возможности не было узнать так скоро, да и не от кого; но Степан Трофимович
стоял на своем.
— Извозчики? извозчики всего ближе отсюда… у собора
стоят, там всегда
стоят, — и вот я чуть было не повернулся бежать за извозчиком. Я подозреваю, что он именно этого и ждал от меня. Разумеется, я тотчас же опомнился и остановился, но движение мое он заметил очень хорошо и следил за мною всё с
тою же скверною улыбкой. Тут случилось
то, чего я никогда не забуду.
— Именно, в
том же самом доме, — воскликнул Липутин, — только Шатов наверху
стоит, в мезонине, а они внизу поместились, у капитана Лебядкина. Они и Шатова знают и супругу Шатова знают. Очень близко с нею за границей встречались.
В одном только я затрудняюсь: вы хотите строить наш мост и в
то же время объявляете, что
стоите за принцип всеобщего разрушения.
Мы все
стояли на пороге в дверях. Был
тот миг, когда хозяева и гости обмениваются наскоро последними и самыми любезными словечками, а затем благополучно расходятся.
— Я еще его не поил-с, да и денег таких он не
стоит, со всеми его тайнами, вот что они для меня значат, не знаю, как для вас. Напротив, это он деньгами сыплет, тогда как двенадцать дней назад ко мне приходил пятнадцать копеек выпрашивать, и это он меня шампанским поит, а не я его. Но вы мне мысль подаете, и коли надо будет,
то и я его напою, и именно чтобы разузнать, и может, и разузнаю-с… секретики все ваши-с, — злобно отгрызнулся Липутин.
— Да и я хочу верить, что вздор, и с прискорбием слушаю, потому что, как хотите, наиблагороднейшая девушка замешана, во-первых, в семистах рублях, а во-вторых, в очевидных интимностях с Николаем Всеволодовичем. Да ведь его превосходительству что
стоит девушку благороднейшую осрамить или чужую жену обесславить, подобно
тому как тогда со мной казус вышел-с? Подвернется им полный великодушия человек, они и заставят его прикрыть своим честным именем чужие грехи. Так точно и я ведь вынес-с; я про себя говорю-с…
— О, почему бы совсем не быть этому послезавтра, этому воскресенью! — воскликнул он вдруг, но уже в совершенном отчаянии, — почему бы не быть хоть одной этой неделе без воскресенья — si le miracle existe? [если чудеса бывают (фр.).] Ну что бы
стоило провидению вычеркнуть из календаря хоть одно воскресенье, ну хоть для
того, чтобы доказать атеисту свое могущество, et que tout soit dit! [и пусть всё будет кончено (фр.).] О, как я любил ee! двадцать лет, все двадцать лет, и никогда-то она не понимала меня!
Она, кажется, и забыла, что я в комнате, и
стояла всё на
том же месте у стола, очень задумавшись, склонив голову и неподвижно смотря в одну выбранную на ковре точку.
И вот во время уже проповеди подкатила к собору одна дама на легковых извозчичьих дрожках прежнего фасона,
то есть на которых дамы могли сидеть только сбоку, придерживаясь за кушак извозчика и колыхаясь от толчков экипажа, как полевая былинка от ветра. Эти ваньки в нашем городе до сих пор еще разъезжают. Остановясь у угла собора, — ибо у врат
стояло множество экипажей и даже жандармы, — дама соскочила с дрожек и подала ваньке четыре копейки серебром.
Может, было и
то и другое, и испуг и восторг; но помню, что я быстро к ней придвинулся (я
стоял почти подле), мне показалось, что она сейчас упадет в обморок.
— Это необходимо, необходимо, — сыпал он своим бисером Варваре Петровне, всё продолжая ее убеждать. Он
стоял пред нею, а она уже опять сидела в креслах и, помню, с жадностию его слушала; он таки добился
того и завладел ее вниманием.
Лет пять
тому, в Петербурге, Николай Всеволодович узнал этого господина, — вот этого самого господина Лебядкина, который
стоит разиня рот и, кажется, собирался сейчас улизнуть.
Но на первом плане все-таки
стоял обморок Лизаветы Николаевны, и этим интересовался «весь свет», уже по
тому одному, что дело прямо касалось Юлии Михайловны, как родственницы Лизаветы Николаевны и ее покровительницы.
— Надоел я вам, — вскочил вдруг Петр Степанович, схватывая свою круглую, совсем новую шляпу и как бы уходя, а между
тем всё еще оставаясь и продолжая говорить беспрерывно, хотя и
стоя, иногда шагая по комнате и в одушевленных местах разговора ударяя себя шляпой по коленке.
— В одну ночь я бредил, что вы придете меня убивать, и утром рано у бездельника Лямшина купил револьвер на последние деньги; я не хотел вам даваться. Потом я пришел в себя… У меня ни пороху, ни пуль; с
тех пор так и лежит на полке.
Постойте…
Но, должно быть, что-то странное произошло и с гостем: он продолжал
стоять на
том же месте у дверей; неподвижно и пронзительным взглядом, безмолвно и упорно всматривался в ее лицо.
Варвара Петровна воротилась домой окончательно привороженная; она
стояла горой за Юлию Михайловну и почему-то уже совсем рассердилась на Степана Трофимовича; а
тот, бедный, и не знал ничего, сидя дома.
Я не заговорил бы об этом мерзавце особливо, и не
стоил бы он
того, чтобы на нем останавливаться; но тут произошла одна возмущающая история, в которой он, как уверяют, тоже участвовал, а истории этой я никак не могу обойти в моей хронике.
Стоял он уже около часу, а
тот всё не замечал.
— В богадельне? В богадельню нейдут с тремя тысячами дохода. Ах, припоминаю, — усмехнулась она, — в самом деле, Петр Степанович как-то расшутился раз о богадельне. Ба, это действительно особенная богадельня, о которой
стоит подумать. Это для самых почтенных особ, там есть полковники, туда даже теперь хочет один генерал. Если вы поступите со всеми вашими деньгами,
то найдете покой, довольство, служителей. Вы там будете заниматься науками и всегда можете составить партию в преферанс…
Мне не стать, да и не сумею я, рассказывать об иных вещах. Об административных ошибках рассуждать тоже не мое дело, да и всю эту административную сторону я устраняю совсем. Начав хронику, я задался другими задачами. Кроме
того, многое обнаружится назначенным теперь в нашу губернию следствием,
стоит только немножко подождать. Однако все-таки нельзя миновать иных разъяснений.
— В Петербурге, — начал он, — я насчет многого был откровенен, но насчет чего-нибудь или вот этого, например (он стукнул пальцем по «Светлой личности»), я умолчал, во-первых, потому, что не
стоило говорить, а во-вторых, потому, что объявлял только о
том, о чем спрашивали.
Петр Степанович прошел сперва к Кириллову.
Тот был, по обыкновению, один и в этот раз проделывал среди комнаты гимнастику,
то есть, расставив ноги, вертел каким-то особенным образом над собою руками. На полу лежал мяч. На столе
стоял неприбранный утренний чай, уже холодный. Петр Степанович
постоял с минуту на пороге.
— Но знайте, что если она будет
стоять у самого налоя под венцом, а вы ее кликнете,
то она бросит меня и всех и пойдет к вам.
Сама же madame Виргинская, занимавшаяся повивальною профессией, уже
тем одним
стояла ниже всех на общественной лестнице; даже ниже попадьи, несмотря на офицерский чин мужа.
— Я предлагаю вотировать, насколько отчаяние Шигалева касается общего дела, а с
тем вместе,
стоит ли слушать его, или нет? — весело решил офицер.
Они вышли. Петр Степанович бросился было в «заседание», чтоб унять хаос, но, вероятно, рассудив, что не
стоит возиться, оставил всё и через две минуты уже летел по дороге вслед за ушедшими. На бегу ему припомнился переулок, которым можно было еще ближе пройти к дому Филиппова; увязая по колена в грязи, он пустился по переулку и в самом деле прибежал в
ту самую минуту, когда Ставрогин и Кириллов проходили в ворота.
—
Стой! Ни шагу! — крикнул он, хватая его за локоть. Ставрогин рванул руку, но не вырвал. Бешенство овладело им: схватив Верховенского за волосы левою рукой, он бросил его изо всей силы об земь и вышел в ворота. Но он не прошел еще тридцати шагов, как
тот опять нагнал его.
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в бога, «а стало быть, и жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и
стоять за его ум, даже если б он был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между
тем вы-то и есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
Мало
того, Степана Трофимовича тотчас же властно конфисковала и увела в гостиную, — точно и не было у него никаких объяснений с Лембке, да и не
стоило их продолжать, если б и были.
Я опять со страхом приметил на его лице
ту опасную улыбку, с которою он
стоял вчера поутру в гостиной своей супруги и смотрел на Степана Трофимовича, прежде чем к нему подошел.
И если бы все вы, читатели, стали вдруг настолько добры, что,
стоя на коленях, начали упрашивать со слезами: „“Пиши, о, пиши для нас, Кармазинов, — для отечества, для потомства, для лавровых венков”,
то и тогда бы я вам ответил, разумеется поблагодарив со всею учтивостью: „“Нет уж, довольно мы повозились друг с другом, милые соотечественники, merci!
Я отступил. Я убежден был как дважды два, что без катастрофы он оттуда не выйдет. Между
тем как я
стоял в полном унынии, предо мною мелькнула опять фигура приезжего профессора, которому очередь была выходить после Степана Трофимовича и который давеча всё поднимал вверх и опускал со всего размаху кулак. Он всё еще так же расхаживал взад и вперед, углубившись в себя и бормоча что-то себе под нос с ехидною, но торжествующею улыбкой. Я как-то почти без намерения (дернуло же меня и тут) подошел и к нему.
— Ваше превосходительство, — очутился подле него квартальный, — если бы вы соизволили испробовать домашний покой-с… А
то здесь даже и
стоять опасно для вашего превосходительства.
— Ну, это-то всё равно. Я, пожалуй, в
то время выйду и
постою на крыльце. Если вы умираете и так неравнодушны,
то… всё это очень опасно. Я выйду на крыльцо, и предположите, что я ничего не понимаю и что я безмерно ниже вас человек.
Дошло наконец до
того, что запретила ему не только смотреть на себя, но и
стоять к себе лицом.
А если так, если законы природы не пожалели и Этого,даже чудо свое же не пожалели, а заставили и Егожить среди лжи и умереть за ложь,
то, стало быть, вся планета есть ложь и
стоит на лжи и глупой насмешке.
Долго
стоял он в нерешимости со свечой в руке. В
ту секунду, как отворял, он очень мало мог разглядеть, но, однако, мелькнуло лицо Кириллова, стоявшего в глубине комнаты у окна, и зверская ярость, с которою
тот вдруг к нему кинулся. Петр Степанович вздрогнул, быстро поставил свечку на стол, приготовил револьвер и отскочил на цыпочках в противоположный угол, так что если бы Кириллов отворил дверь и устремился с револьвером к столу, он успел бы еще прицелиться и спустить курок раньше Кириллова.
Он заревел и бросился — тут две возможности: или я помешал ему в
ту самую секунду, как он спускал курок, или… или он
стоял и обдумывал, как бы меня убить.
— Нет, нет,
стоит только закутаться, и вообще свежий какой-то ветер, даже уж очень свежий, но мы забудем это. Я, главное, не
то бы хотел сказать. Chère et incomparable amie, [Дорогой и несравненный друг (фр.).] мне кажется, что я почти счастлив, и виною
того — вы. Мне счастье невыгодно, потому что я немедленно лезу прощать всех врагов моих…
Деревня эта не проезжая, а глухая, и что потому только и приезжают сюда, что здесь пароход останавливается, и что когда пароход не приходит, потому чуть-чуть непогода, так он ни за что не придет, —
то наберется народу за несколько дней, и уж тут все избы по деревне заняты, а хозяева только
того и ждут; потому за каждый предмет в три цены берут, и хозяин здешний гордый и надменный, потому что уж очень по здешнему месту богат; у него невод один тысячу рублей
стоит.
—
Стой, молчи. Предупреждаю тебя, что если ты что соврешь или утаишь,
то я из-под земли тебя выкопаю. Ну?