Неточные совпадения
А если
говорить всю правду,
то настоящею причиной перемены карьеры было еще прежнее и снова возобновившееся деликатнейшее предложение ему от Варвары Петровны Ставрогиной, супруги генерал-лейтенанта и значительной богачки, принять на себя воспитание и всё умственное развитие ее единственного сына, в качестве высшего педагога и друга, не
говоря уже о блистательном вознаграждении.
Он со слезами вспоминал об этом девять лет спустя, — впрочем, скорее по художественности своей натуры, чем из благодарности. «Клянусь же вам и пари держу, —
говорил он мне сам (но только мне и по секрету), — что никто-то изо всей этой публики знать не знал о мне ровнешенько ничего!» Признание замечательное: стало быть, был же в нем острый ум, если он тогда же, на эстраде, мог так ясно понять свое положение, несмотря на всё свое упоение; и, стало быть, не было в нем острого ума, если он даже девять лет спустя не мог вспомнить о
том без ощущения обиды.
Тот ему первым словом: «Вы, стало быть, генерал, если так
говорите»,
то есть в
том смысле, что уже хуже генерала он и брани не мог найти.
Замечу от себя, что действительно у многих особ в генеральских чинах есть привычка смешно
говорить: «Я служил государю моему…»,
то есть точно у них не
тот же государь, как и у нас, простых государевых подданных, а особенный, ихний.
Entre nous soit dit, [Между нами
говоря (фр.).] ничего не могу вообразить себе комичнее
того мгновения, когда Гоголь (тогдашний Гоголь!) прочел это выражение и… всё письмо!
Но завтра же как раз подоспело довольно забавное прибавление к этой, в сущности невинной, истории,
говоря сравнительно, — прибавление, доставившее с
тех пор Липутину некоторый даже почет, которым он и сумел воспользоваться в полную свою выгоду.
— Уж не знаю, каким это манером узнали-с, а когда я вышла и уж весь проулок прошла, слышу, они меня догоняют без картуза-с: «Ты,
говорят, Агафьюшка, если, по отчаянии, прикажут тебе: “Скажи, дескать, своему барину, что он умней во всем городе”, так ты им тотчас на
то не забудь: “Сами оченно хорошо про
то знаем-с и вам
того же самого желаем-с…”»
— Вам, excellente amie, [добрейший друг (фр.).] без всякого сомнения известно, —
говорил он, кокетничая и щегольски растягивая слова, — что такое значит русский администратор,
говоря вообще, и что значит русский администратор внове,
то есть нововыпеченный, новопоставленный… Ces interminables mots russes!.. [Эти нескончаемые русские слова!.. (фр.)] Но вряд ли могли вы узнать практически, что такое значит административный восторг и какая именно это штука?
Заметила она, что
тот с Дашей иногда
говорит, ну и стала беситься, тут уж и мне, матушка, житья не стало.
Он стал
говорить о городских новостях, о приезде губернаторши «с новыми разговорами», об образовавшейся уже в клубе оппозиции, о
том, что все кричат о новых идеях и как это ко всем пристало, и пр., и пр.
Вообще
говоря, если осмелюсь выразить и мое мнение в таком щекотливом деле, все эти наши господа таланты средней руки, принимаемые, по обыкновению, при жизни их чуть не за гениев, — не только исчезают чуть не бесследно и как-то вдруг из памяти людей, когда умирают, но случается, что даже и при жизни их, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее
то, при котором они действовали, — забываются и пренебрегаются всеми непостижимо скоро.
Несмотря на полную выдержку и совершенное знание хороших манер, он до
того,
говорят, самолюбив, до такой истерики, что никак не может скрыть своей авторской раздражительности даже и в
тех кругах общества, где мало интересуются литературой.
— Всё это глупо, Липутин, — проговорил наконец господин Кириллов с некоторым достоинством. — Если я нечаянно сказал вам несколько пунктов, а вы подхватили,
то как хотите. Но вы не имеете права, потому что я никогда никому не
говорю. Я презираю чтобы
говорить… Если есть убеждения,
то для меня ясно… а это вы глупо сделали. Я не рассуждаю об
тех пунктах, где совсем кончено. Я терпеть не могу рассуждать. Я никогда не хочу рассуждать…
— Зачем же скрывать, из скромности, благороднейшие движения своей души,
то есть вашей души-с, я не про свою
говорю.
Вы,
говорит, поймете, конечно, и
то, что с вами
говорит мать…
Умоляю вас, наконец (так и было выговорено: умоляю), сказать мне всю правду, безо всяких ужимок, и если вы при этом дадите мне обещание не забыть потом никогда, что я
говорила с вами конфиденциально,
то можете ожидать моей совершенной и впредь всегдашней готовности отблагодарить вас при всякой возможности».
А вы вот не поверите, Степан Трофимович, чего уж, кажется-с, капитан Лебядкин, ведь уж, кажется, глуп как…
то есть стыдно только сказать как глуп; есть такое одно русское сравнение, означающее степень; а ведь и он себя от Николая Всеволодовича обиженным почитает, хотя и преклоняется пред его остроумием: «Поражен,
говорит, этим человеком: премудрый змий» (собственные слова).
А я ему (всё под
тем же вчерашним влиянием и уже после разговора с Алексеем Нилычем): а что,
говорю, капитан, как вы полагаете с своей стороны, помешан ваш премудрый змий или нет?
А вот Варвара Петровна, так
та прямо вчера в самую точку: «Вы,
говорит, лично заинтересованы были в деле, потому к вам и обращаюсь».
— Да и я хочу верить, что вздор, и с прискорбием слушаю, потому что, как хотите, наиблагороднейшая девушка замешана, во-первых, в семистах рублях, а во-вторых, в очевидных интимностях с Николаем Всеволодовичем. Да ведь его превосходительству что стоит девушку благороднейшую осрамить или чужую жену обесславить, подобно
тому как тогда со мной казус вышел-с? Подвернется им полный великодушия человек, они и заставят его прикрыть своим честным именем чужие грехи. Так точно и я ведь вынес-с; я про себя говорю-с…
А помните ваши рассказы о
том, как Колумб открывал Америку и как все закричали: «Земля, земля!» Няня Алена Фроловна
говорит, что я после
того ночью бредила и во сне кричала: «Земля, земля!» А помните, как вы мне историю принца Гамлета рассказывали?
— Ах, простите, пожалуйста, я совсем не
то слово сказала; вовсе не смешное, а так… (Она покраснела и сконфузилась.) Впрочем, что же стыдиться
того, что вы прекрасный человек? Ну, пора нам, Маврикий Николаевич! Степан Трофимович, через полчаса чтобы вы у нас были. Боже, сколько мы будем
говорить! Теперь уж я ваш конфидент, и обо всем, обо всем,понимаете?
— Я… я
говорил однажды… — пролепетал Степан Трофимович, весь покраснев, — но… я лишь намекнул… j’étais si nerveux et malade et puis… [я был так взволнован и болен, и к
тому же… (фр.)]
— Это глупость; это большие пустяки. Тут всё пустяки, потому что Лебядкин пьян. Я Липутину не
говорил, а только объяснил пустяки; потому что
тот переврал. У Липутина много фантазии, вместо пустяков горы выстроил. Я вчера Липутину верил.
Cette pauvre [Эта бедная (фр.).] тетя, правда, всех деспотирует… а тут и губернаторша, и непочтительность общества, и «непочтительность» Кармазинова; а тут вдруг эта мысль о помешательстве, се Lipoutine, ce que je ne comprends pas, [этот Липутин, всё
то, чего я не понимаю (фр.).] и-и,
говорят, голову уксусом обмочила, а тут и мы с вами, с нашими жалобами и с нашими письмами…
— Антон Лаврентьевич, вы
тем временем
поговорите с Маврикием Николаевичем, уверяю вас, что вы оба выиграете, если поближе познакомитесь, — сказала Лиза и дружески усмехнулась Маврикию Николаевичу, который так весь и просиял от ее взгляда. Я, нечего делать, остался
говорить с Маврикием Николаевичем.
Мы,
то есть я с Маврикием Николаевичем, видя, что от нас не таятся и
говорят очень громко, стали прислушиваться; потом и нас пригласили в совет.
И наконец, книга должна быть любопытна даже для легкого чтения, не
говоря уже о
том, что необходима для справок!
— Если вы не устроите к завтраму,
то я сама к ней пойду, одна, потому что Маврикий Николаевич отказался. Я надеюсь только на вас, и больше у меня нет никого; я глупо
говорила с Шатовым… Я уверена, что вы совершенно честный и, может быть, преданный мне человек, только устройте.
— Нет, этот, мне показалось, не каламбурщик; он и просто
говорить, кажется, не умеет, не
то что каламбурить.
Это ничего, что я громко
говорю;
тех, которые не с нею
говорят, она тотчас же перестает слушать и тотчас же бросается мечтать про себя; именно бросается.
Пьем мы это чай, а монашек афонский и
говорит мать-игуменье: «Всего более, благословенная мать-игуменья, благословил господь вашу обитель
тем, что такое драгоценное,
говорит, сокровище сохраняете в недрах ее».
— «Так,
говорит, богородица — великая мать сыра земля есть, и великая в
том для человека заключается радость.
Знаешь, Шатушка, я сон какой видела: приходит он опять ко мне, манит меня, выкликает: «Кошечка,
говорит, моя, кошечка, выйди ко мне!» Вот я «кошечке»-то пуще всего и обрадовалась: любит, думаю.
— Знаешь что, друг мой Прасковья Ивановна, ты, верно, опять что-нибудь вообразила себе, с
тем вошла сюда. Ты всю жизнь одним воображением жила. Ты вот про пансион разозлилась; а помнишь, как ты приехала и весь класс уверила, что за тебя гусар Шаблыкин посватался, и как madame Lefebure тебя тут же изобличила во лжи. А ведь ты и не лгала, просто навоображала себе для утехи. Ну,
говори: с чем ты теперь? Что еще вообразила, чем недовольна?
— Лиза, ехать пора, — брезгливо возгласила Прасковья Ивановна и приподнялась с места. — Ей, кажется, жаль уже стало, что она давеча, в испуге, сама себя обозвала дурой. Когда
говорила Дарья Павловна, она уже слушала с высокомерною склад-кой на губах. Но всего более поразил меня вид Лизаветы Николаевны с
тех пор, как вошла Дарья Павловна: в ее глазах засверкали ненависть и презрение, слишком уж нескрываемые.
— Это всё вздор и не
то! — гневалась и теряла терпение Варвара Петровна, — это аллегории; кроме
того, вы слишком пышно изволите
говорить, милостивый государь, что я считаю дерзостью.
Говорит он скоро, торопливо, но в
то же время самоуверенно, и не лезет за словом в карман.
Варвара Петровна, вся раскрасневшись, вскочила было с места и крикнула Прасковье Ивановне: «Слышала, слышала ты, что он здесь ей сейчас
говорил?» Но
та уж и отвечать не могла, а только пробормотала что-то, махнув рукой.
«Вы,
говорит, нарочно выбрали самое последнее существо, калеку, покрытую вечным позором и побоями, — и вдобавок зная, что это существо умирает к вам от комической любви своей, — и вдруг вы нарочно принимаетесь ее морочить, единственно для
того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет!» Чем, наконец, так особенно виноват человек в фантазиях сумасшедшей женщины, с которой, заметьте, он вряд ли две фразы во всё время выговорил!
— Как это жестоко и почему-с? Но позвольте, мы о жестокости или о мягкости после, а теперь я прошу вас только ответить на первый вопрос: правда ли всёто, что я
говорил, или нет? Если вы находите, что неправда,
то вы можете немедленно сделать свое заявление.
— Но не ранее
того, как вы дадите какой-нибудь ответ на мой первый вопрос: правда всё,что я
говорил?
Он с достоинством поклонился Варваре Петровне и не вымолвил слова (правда, ему ничего и не оставалось более). Он так и хотел было совсем уже выйти, но не утерпел и подошел к Дарье Павловне.
Та, кажется, это предчувствовала, потому что тотчас же сама, вся в испуге, начала
говорить, как бы спеша предупредить его...
— Что-о-о? Вот люди! Так мы мало
того, что старые дети, мы еще злые дети? Варвара Петровна, вы слышали, что он
говорит?
Нечего и
говорить, что по городу пошли самые разнообразные слухи,
то есть насчет пощечины, обморока Лизаветы Николаевны и прочего случившегося в
то воскресенье.
—
То есть если б и подслушивала! — мигом подхватил, весело возвышая голос и усаживаясь в кресло, Петр Степанович. — Я ничего против этого, я только теперь бежал
поговорить наедине… Ну, наконец-то я к вам добился! Прежде всего, как здоровье? Вижу, что прекрасно, и завтра, может быть, вы явитесь, — а?
Кстати, вот и пример: я всегда
говорю много,
то есть много слов, и тороплюсь, и у меня всегда не выходит.
Те, которые умеют хорошо
говорить,
те коротко
говорят.
Правда, собираясь сюда, я было подумал сначала молчать; но ведь молчать — большой талант, и, стало быть, мне неприлично, а во-вторых, молчать все-таки ведь опасно; ну, я и решил окончательно, что лучше всего
говорить, но именно по-бездарному,
то есть много, много, много, очень торопиться доказывать и под конец всегда спутаться в своих собственных доказательствах, так чтобы слушатель отошел от вас без конца, разведя руки, а всего бы лучше плюнув.
— А? Что? Вы, кажется, сказали «всё равно»? — затрещал Петр Степанович (Николай Всеволодович вовсе ничего не
говорил). — Конечно, конечно; уверяю вас, что я вовсе не для
того, чтобы вас товариществом компрометировать. А знаете, вы ужасно сегодня вскидчивы; я к вам прибежал с открытою и веселою душой, а вы каждое мое словцо в лыко ставите; уверяю же вас, что сегодня ни о чем щекотливом не заговорю, слово даю, и на все ваши условия заранее согласен!