Неточные совпадения
Долго потом скитался он один по Европе, жил
бог знает чем; говорят, чистил на улицах сапоги и в каком-то порте
был носильщиком.
А наконец, надобно же
было с кем-нибудь
выпить шампанского и обменяться за вином известного сорта веселенькими мыслями о России и «русском духе», о
боге вообще и о «русском
боге» в особенности; повторить в сотый раз всем известные и всеми натверженные русские скандалезные анекдотцы.
В сорок седьмом году Белинский,
будучи за границей, послал к Гоголю известное свое письмо и в нем горячо укорял того, что тот верует “„в какого-то
бога”.
Доискались, что он живет в какой-то странной компании, связался с каким-то отребьем петербургского населения, с какими-то бессапожными чиновниками, отставными военными, благородно просящими милостыню, пьяницами, посещает их грязные семейства, дни и ночи проводит в темных трущобах и
бог знает в каких закоулках, опустился, оборвался и что, стало
быть, это ему нравится.
Да чего уж тут: вот только
будь эта mademoiselle Лебядкина, которую секут кнутьями, не сумасшедшая и не кривоногая, так, ей-богу, подумал бы, что она-то и
есть жертва страстей нашего генерала и что от этого самого и пострадал капитан Лебядкин «в своем фамильном достоинстве», как он сам выражается.
— Почему мне в этакие минуты всегда становится грустно, разгадайте, ученый человек? Я всю жизнь думала, что и
бог знает как
буду рада, когда вас увижу, и всё припомню, и вот совсем как будто не рада, несмотря на то что вас люблю… Ах, боже, у него висит мой портрет! Дайте сюда, я его помню, помню!
— Это подло, и тут весь обман! — глаза его засверкали. — Жизнь
есть боль, жизнь
есть страх, и человек несчастен. Теперь всё боль и страх. Теперь человек жизнь любит, потому что боль и страх любит. И так сделали. Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман. Теперь человек еще не тот человек.
Будет новый человек, счастливый и гордый. Кому
будет всё равно, жить или не жить, тот
будет новый человек. Кто победит боль и страх, тот сам
бог будет. А тот
бог не
будет.
— Стало
быть, тот
бог есть же, по-вашему?
— Его нет, но он
есть. В камне боли нет, но в страхе от камня
есть боль.
Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх, тот сам станет
бог. Тогда новая жизнь, тогда новый человек, всё новое… Тогда историю
будут делить на две части: от гориллы до уничтожения
бога и от уничтожения
бога до…
— Это всё равно. Обман убьют. Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя, тот тайну обмана узнал. Дальше нет свободы; тут всё, а дальше нет ничего. Кто смеет убить себя, тот
бог. Теперь всякий может сделать, что
бога не
будет и ничего не
будет. Но никто еще ни разу не сделал.
— Mon ami, я совсем потерял мою нитку… Lise… я люблю и уважаю этого ангела по-прежнему; именно по-прежнему; но, мне кажется, они ждали меня обе, единственно чтобы кое-что выведать, то
есть попросту вытянуть из меня, а там и ступай себе с
богом… Это так.
Я простил ей ее хохот, я видел, с каким лицом она слушала, и се Maurice… я бы не желал
быть в его теперешней роли, brave homme tout de même, но несколько застенчив; впрочем,
бог с ним…
— Но, однако ж, переплывать океан на эмигрантском пароходе, в неизвестную землю, хотя бы и с целью «узнать личным опытом» и т. д. — в этом, ей-богу,
есть как будто какая-то великодушная твердость… Да как же вы оттуда выбрались?
Не понравилось мне это; сама я хотела тогда затвориться: «А по-моему, говорю,
бог и природа
есть всё одно».
— Пожалуйста, Степан Трофимович, ради
бога, ничего не говорите, — начала она горячею скороговоркой, с болезненным выражением лица и поспешно протягивая ему руку, —
будьте уверены, что я вас всё так же уважаю… и всё так же ценю и… думайте обо мне тоже хорошо, Степан Трофимович, и я
буду очень, очень это ценить…
Именно: говорили иные, хмуря брови и
бог знает на каком основании, что Николай Всеволодович имеет какое-то особенное дело в нашей губернии, что он чрез графа К. вошел в Петербурге в какие-то высшие отношения, что он даже, может
быть, служит и чуть ли не снабжен от кого-то какими-то поручениями.
— Да, и я вам писал о том из Америки; я вам обо всем писал. Да, я не мог тотчас же оторваться с кровью от того, к чему прирос с детства, на что пошли все восторги моих надежд и все слезы моей ненависти… Трудно менять
богов. Я не поверил вам тогда, потому что не хотел верить, и уцепился в последний раз за этот помойный клоак… Но семя осталось и возросло. Серьезно, скажите серьезно, не дочитали письма моего из Америки? Может
быть, не читали вовсе?
— Не шутили! В Америке я лежал три месяца на соломе, рядом с одним… несчастным, и узнал от него, что в то же самое время, когда вы насаждали в моем сердце
бога и родину, — в то же самое время, даже, может
быть, в те же самые дни, вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка, Кириллова, ядом… Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления… Подите взгляните на него теперь, это ваше создание… Впрочем, вы видели.
Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия,
есть единственно лишь искание
бога,
бога своего, непременно собственного, и вера в него как в единого истинного.
Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца.
Никогда еще не
было, чтоб у всех или у многих народов
был один общий
бог, но всегда и у каждого
был особый.
Франция в продолжение всей своей длинной истории
была одним лишь воплощением и развитием идеи римского
бога, и если сбросила наконец в бездну своего римского
бога и ударилась в атеизм, который называется у них покамест социализмом, то единственно потому лишь, что атеизм все-таки здоровее римского католичества.
Но истина одна, а стало
быть, только единый из народов и может иметь
бога истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих
богов.
— Я… я
буду веровать в
бога.
— Вы атеист, потому что вы барич, последний барич. Вы потеряли различие зла и добра, потому что перестали свой народ узнавать. Идет новое поколение, прямо из сердца народного, и не узнаете его вовсе ни вы, ни Верховенские, сын и отец, ни я, потому что я тоже барич, я, сын вашего крепостного лакея Пашки… Слушайте, добудьте
бога трудом; вся
суть в этом, или исчезнете, как подлая плесень; трудом добудьте.
Бог знает до чего бы дошло. Увы, тут
было еще одно обстоятельство помимо всего, совсем неизвестное ни Петру Степановичу, ни даже самой Юлии Михайловне. Несчастный Андрей Антонович дошел до такого расстройства, что в последние дни про себя стал ревновать свою супругу к Петру Степановичу. В уединении, особенно по ночам, он выносил неприятнейшие минуты.
— Ах, боже сохрани, и ради
бога не показывайте ей сами! — вскричал Лембке в испуге. — Она
будет так потрясена… и рассердится на меня ужасно.
«Ну, хорош же ты теперь! — весело обдумывал Петр Степанович, выходя на улицу, — хорош
будешь и вечером, а мне именно такого тебя теперь надо, и лучше желать нельзя, лучше желать нельзя! Сам русский
бог помогает!»
— То
есть мы знаем, например, что предрассудок о
боге произошел от грома и молнии, — вдруг рванулась опять студентка, чуть не вскакивая глазами на Ставрогина, — слишком известно, что первоначальное человечество, пугаясь грома и молнии, обоготворило невидимого врага, чувствуя пред ним свою слабость. Но откуда произошел предрассудок о семействе? Откуда могло взяться само семейство?
Если
бог нашел необходимым за любовь предлагать награду, стало
быть, ваш
бог безнравствен.
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать
бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в
бога, «а стало
быть, и жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и стоять за его ум, даже если б он
был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между тем вы-то и
есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
[да простит вас
бог, мой друг, и да хранит он вас (фр.).] Ho я всегда замечал в вас зачатки порядочности, и вы, может
быть, еще одумаетесь, — après le temps [со временем (фр.).] разумеется, как и все мы, русские люди.
— В горячке речи он приблизился к Ставрогину вплоть и стал
было хватать его за лацкан сюртука (ей-богу, может
быть, нарочно).
— Фу, черт, какую ложь натащит на себя человек! — так и затрясся Петр Степанович. — Ей-богу бы убить! Подлинно она плюнуть на вас должна
была!.. Какая вы «ладья», старая вы, дырявая дровяная барка на слом!.. Ну хоть из злобы, хоть из злобы теперь вам очнуться! Э-эх! Ведь уж всё бы вам равно, коли сами себе пулю в лоб просите?
Алексей Нилыч,
будучи философом, тебе истинного
бога, творца создателя, многократно объяснял и о сотворении мира, равно и будущих судеб и преображения всякой твари и всякого зверя из книги Апокалипсиса.
— Marie… знаешь… ты, может
быть, очень устала, ради
бога, не сердись… Если бы ты согласилась, например, хоть чаю, а? Чай очень подкрепляет, а? Если бы ты согласилась!..
— Нет, послезавтра утром пять, а завтра, ей-богу, не
будет. Лучше и не приходите, лучше не приходите.
Шатов то плакал, как маленький мальчик, то говорил
бог знает что, дико, чадно, вдохновенно; целовал у ней руки; она слушала с упоением, может
быть и не понимая, но ласково перебирала ослабевшею рукой его волосы, приглаживала их, любовалась ими.
— Нет, ты хорошо сказал; пусть комфорта.
Бог необходим, а потому должен
быть.
— Если
бог есть, то вся воля его, и из воли его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие.
— Это другой оборот дела. Мне кажется, у вас тут две разные причины смешались; а это очень неблагонадежно. Но позвольте, ну, а если вы
бог? Если кончилась ложь и вы догадались, что вся ложь оттого, что
был прежний
бог?
Сознать, что нет
бога, и не сознать в тот же раз, что сам
богом стал,
есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам.
Только это одно спасет всех людей и в следующем же поколении переродит физически; ибо в теперешнем физическом виде, сколько я думал, нельзя
быть человеку без прежнего
бога никак.
«Grâce а Dieu [Слава
богу (фр.).] это телега, и — едет шагом; это не может
быть опасно.
— О, ради
бога, n’en parlons plus, parce que cela me fait mal, [не
будем больше говорить об этом, потому что меня это огорчает (фр.).] о, как вы добры!
— Assez, mon enfant, [Довольно, дитя мое (фр.).] я вас умоляю; nous avons notre argent, et après — et après le bon Dieu. [у нас
есть деньги, а затем, а затем
бог поможет (фр.).] И я даже удивляюсь, что вы, с воз-вышенностию ваших понятий… Assez, assez, vous me tourmentez, [Довольно, довольно, вы меня мучаете (фр.).] — произнес он истерически, — пред нами вся наша будущность, а вы… вы меня пугаете за будущее…
—
Бог есть, Степан Трофимович, уверяю вас, что
есть, — умоляла Варвара Петровна, — отрекитесь, бросьте все ваши глупости хоть раз в жизни! (Она, кажется, не совсем поняла его profession de foi.)