Неточные совпадения
Не знаю, верно ли, но утверждали еще, что в Петербурге было отыскано в то же самое время какое-то громадное, противоестественное и противогосударственное общество,
человек в тринадцать, и чуть
не потрясшее здание.
Mais, entre nous soit dit, [Но, между нами говоря (фр.).] что же и делать
человеку, которому предназначено стоять «укоризной», как
не лежать, —
знает ли она это?
Она объяснила ему всё сразу, резко и убедительно. Намекнула и о восьми тысячах, которые были ему дозарезу нужны. Подробно рассказала о приданом. Степан Трофимович таращил глаза и трепетал. Слышал всё, но ясно
не мог сообразить. Хотел заговорить, но всё обрывался голос.
Знал только, что всё так и будет, как она говорит, что возражать и
не соглашаться дело пустое, а он женатый
человек безвозвратно.
— Почему мне в этакие минуты всегда становится грустно, разгадайте, ученый
человек? Я всю жизнь думала, что и бог
знает как буду рада, когда вас увижу, и всё припомню, и вот совсем как будто
не рада, несмотря на то что вас люблю… Ах, боже, у него висит мой портрет! Дайте сюда, я его помню, помню!
— Мне о вас говорили, и здесь я слышала… я
знаю, что вы очень умны и… занимаетесь делом и… думаете много; мне о вас Петр Степанович Верховенский в Швейцарии говорил, — торопливо прибавила она. — Он очень умный
человек,
не правда ли?
—
Знаешь что, Шатушка, — покачала она головой, —
человек ты, пожалуй, и рассудительный, а скучаешь. Странно мне на всех вас смотреть;
не понимаю я, как это
люди скучают. Тоска
не скука. Мне весело.
Довольно странно было и вне обыкновенных приемов это навязчивое желание этого вдруг упавшего с неба господина рассказывать чужие анекдоты. Но он поймал Варвару Петровну на удочку, дотронувшись до слишком наболевшего места. Я еще
не знал тогда характера этого
человека вполне, а уж тем более его намерений.
— Вы поймете тогда тот порыв, по которому в этой слепоте благородства вдруг берут
человека даже недостойного себя во всех отношениях,
человека, глубоко
не понимающего вас, готового вас измучить при всякой первой возможности, и такого-то
человека, наперекор всему, воплощают вдруг в какой-то идеал, в свою мечту, совокупляют на нем все надежды свои, преклоняются пред ним, любят его всю жизнь, совершенно
не зная за что, — может быть, именно за то, что он недостоин того…
Разумеется, я
не знаю, что было внутри
человека, я видел снаружи.
Даже солидные
люди стремились обвинить его, хотя и сами
не знали в чем.
— Друг мой, настоящая правда всегда неправдоподобна,
знаете ли вы это? Чтобы сделать правду правдоподобнее, нужно непременно подмешать к ней лжи.
Люди всегда так и поступали. Может быть, тут есть, чего мы
не понимаем. Как вы думаете, есть тут, чего мы
не понимаем, в этом победоносном визге? Я бы желал, чтобы было. Я бы желал.
—
Знаю. Это очень там верно; отчетливо и точно. Когда весь
человек счастья достигнет, то времени больше
не будет, потому что
не надо. Очень верная мысль.
— Всё.
Человек несчастлив потому, что
не знает, что он счастлив; только потому. Это всё, всё! Кто
узнает, тотчас сейчас станет счастлив, сию минуту. Эта свекровь умрет, а девочка останется — всё хорошо. Я вдруг открыл.
— О да. Есть такая точка, где он перестает быть шутом и обращается в… полупомешанного. Попрошу вас припомнить одно собственное выражение ваше: «
Знаете ли, как может быть силен один
человек?» Пожалуйста,
не смейтесь, он очень в состоянии спустить курок. Они уверены, что я тоже шпион. Все они, от неуменья вести дело, ужасно любят обвинять в шпионстве.
— Я ведь
не сказал же вам, что я
не верую вовсе! — вскричал он наконец, — я только лишь
знать даю, что я несчастная, скучная книга и более ничего покамест, покамест… Но погибай мое имя! Дело в вас, а
не во мне… Я
человек без таланта и могу только отдать свою кровь и ничего больше, как всякий
человек без таланта. Погибай же и моя кровь! Я об вас говорю, я вас два года здесь ожидал… Я для вас теперь полчаса пляшу нагишом. Вы, вы одни могли бы поднять это знамя!..
— Впрочем, ничего мне это
не составит, если ему и стыдно за меня будет немножко, потому тут всегда больше жалости, чем стыда, судя по
человеку конечно. Ведь он
знает, что скорей мне их жалеть, а
не им меня.
— Но он черт
знает что говорит, — возражал фон Лембке. — Я
не могу относиться толерантно, когда он при
людях и в моем присутствии утверждает, что правительство нарочно опаивает народ водкой, чтоб его абрютировать и тем удержать от восстания. Представь мою роль, когда я принужден при всех это слушать.
Постоянно стояла толпа, хоть
не бог
знает какая, но все-таки
человек во сто.
Вы поймете и сами покажете дело в настоящем виде, а
не как бог
знает что, как глупую мечту сумасбродного
человека… от несчастий, заметьте, от долгих несчастий, а
не как черт
знает там какой небывалый государственный заговор!..
— Ну да вот инженер приезжий, был секундантом у Ставрогина, маньяк, сумасшедший; подпоручик ваш действительно только, может, в белой горячке, ну, а этот уж совсем сумасшедший, — совсем, в этом гарантирую. Эх, Андрей Антонович, если бы
знало правительство, какие это сплошь
люди, так на них бы рука
не поднялась. Всех как есть целиком на седьмую версту; я еще в Швейцарии да на конгрессах нагляделся.
Я хоть и дал, где следует, объяснения, возвратясь из-за границы, и, право,
не знаю, почему бы
человек известных убеждений
не мог действовать в пользу искренних своих убеждений… но мне никто еще тамне заказывал вашего характера, и никаких подобных заказов оттудая еще
не брал на себя.
Эти пятеро избранных сидели теперь за общим столом и весьма искусно умели придать себе вид самых обыкновенных
людей, так что никто их
не мог
узнать.
— Я на вас, господин Ставрогин, как на нового вошедшего
человека рассчитываю, хотя и
не имею чести вас
знать.
— Неужели вы серьезно? — обратилась к хромому madame Виргинская, в некоторой даже тревоге. — Если этот
человек,
не зная, куда деваться с
людьми, обращает их девять десятых в рабство? Я давно подозревала его.
— И, может быть, это было бы самым лучшим разрешением задачи! — горячо оборотился Шигалев к Лямшину. — Вы, конечно, и
не знаете, какую глубокую вещь удалось вам сказать, господин веселый
человек. Но так как ваша идея почти невыполнима, то и надо ограничиться земным раем, если уж так это назвали.
— Может, и брежу, может, и брежу! — подхватил тот скороговоркой, — но я выдумал первый шаг. Никогда Шигалеву
не выдумать первый шаг. Много Шигалевых! Но один, один только
человек в России изобрел первый шаг и
знает, как его сделать. Этот
человек я. Что вы глядите на меня? Мне вы, вы надобны, без вас я нуль. Без вас я муха, идея в стклянке, Колумб без Америки.
Публичные же слезы сего утра, несмотря на некоторого рода победу, ставили его, он
знал это, в несколько комическое положение, а
не было
человека, столь заботящегося о красоте и о строгости форм в сношениях с друзьями, как Степан Трофимович.
— Правда, что самый серьезный
человек может задавать самые удивительные вопросы. И чего вы так беспокоитесь? Неужто из самолюбия, что вас женщина первая бросила, а
не вы ее?
Знаете, Николай Всеволодович, я, пока у вас, убедилась, между прочим, что вы ужасно ко мне великодушны, а я вот этого-то и
не могу у вас выносить.
— Но помилуйте, если он
человек без предрассудков!
Знаете, Лизавета Николаевна, это всё
не мое дело; я совершенно тут в стороне, и вы это сами
знаете; но я ведь вам все-таки желаю добра… Если
не удалась наша «ладья», если оказалось, что это всего только старый, гнилой баркас, годный на слом…
Воображая теперь, думаю, что я бы
не поверил глазам, если б даже был на месте Лизаветы Николаевны; а между тем она радостно вскрикнула и тотчас
узнала подходившего
человека.
Выходило у него неясно и сбивчиво, как у
человека не хитрого, но который поставлен, как честный
человек, в мучительную необходимость разъяснить разом целую гору недоумений и который, в простодушной своей неловкости, сам
не знает, с чего начать и чем кончить.
— Я только для сведения и
зная, что вы так расчувствовались о Лебядкине, — повторил Петр Степанович, принимая назад письмо, — таким образом, господа, какой-нибудь Федька совершенно случайно избавляет нас от опасного
человека. Вот что иногда значит случай!
Не правда ли, поучительно?
— Ох, устала! — присела она с бессильным видом на жесткую постель. — Пожалуйста, поставьте сак и сядьте сами на стул. Впрочем, как хотите, вы торчите на глазах. Я у вас на время, пока приищу работу, потому что ничего здесь
не знаю и денег
не имею. Но если вас стесняю, сделайте одолжение, опять прошу, заявите сейчас же, как и обязаны сделать, если вы честный
человек. Я все-таки могу что-нибудь завтра продать и заплатить в гостинице, а уж в гостиницу извольте меня проводить сами… Ох, только я устала!
Знал только, что у него какие-то старые счеты с «теми
людьми», и хотя сам был в это дело отчасти замешан сообщенными ему из-за границы инструкциями (впрочем, весьма поверхностными, ибо близко он ни в чем
не участвовал), но в последнее время он всё бросил, все поручения, совершенно устранил себя от всяких дел, прежде же всего от «общего дела», и предался жизни созерцательной.
— Еще бы
не предвидеть! Вот из этого револьвера (он вынул револьвер, по-видимому показать, но уже
не спрятал его более, а продолжал держать в правой руке, как бы наготове). — Странный вы, однако,
человек, Кириллов, ведь вы сами
знали, что этим должно было кончиться с этим глупым
человеком. Чего же тут еще предвидеть? Я вам в рот разжевывал несколько раз. Шатов готовил донос: я следил; оставить никак нельзя было. Да и вам дана была инструкция следить; вы же сами сообщали мне недели три тому…
— Я обязан неверие заявить, — шагал по комнате Кириллов. — Для меня нет выше идеи, что бога нет. За меня человеческая история.
Человек только и делал, что выдумывал бога, чтобы жить,
не убивая себя; в этом вся всемирная история до сих пор. Я один во всемирной истории
не захотел первый раз выдумывать бога. Пусть
узнают раз навсегда.