Неточные совпадения
Хоть и терял часто
меру, но первый страдал от
того сам.
Насчет же сплетен о Дарье Павловне,
то всё это вздор, всё это натяжки мерзавца Липутина, и что так по крайней
мере с жаром утверждает Алексей Нилыч, которому нет оснований не верить.
За ним можно было бы, однако, послать куда-нибудь, а впрочем, наверно он сам сейчас явится, и, кажется, именно в
то самое время, которое как раз ответствует некоторым его ожиданиям и, сколько я по крайней
мере могу судить, его некоторым расчетам.
Кончилось
тем, что когда Николаю Всеволодовичу пришлось тогда отправляться сюда, он, уезжая, распорядился о ее содержании и, кажется, довольно значительном ежегодном пенсионе, рублей в триста по крайней
мере, если не более.
— Нет, это было нечто высшее чудачества и, уверяю вас, нечто даже святое! Человек гордый и рано оскорбленный, дошедший до
той «насмешливости», о которой вы так метко упомянули, — одним словом, принц Гарри, как великолепно сравнил тогда Степан Трофимович и что было бы совершенно верно, если б он не походил еще более на Гамлета, по крайней
мере по моему взгляду.
Женщина, женщина только может понять это, Петр Степанович, и как жаль, что вы…
то есть не
то, что вы не женщина, а по крайней
мере на этот раз, чтобы понять!
— Так и есть! — воскликнул он добродушно и шутливо. — Вижу, что вам уже всё известно. А я, как вышел отсюда, и задумался в карете: «По крайней
мере надо было хоть анекдот рассказать, а
то кто же так уходит?» Но как вспомнил, что у вас остается Петр Степанович,
то и забота соскочила.
Я прибежал только о воскресном случае, и
то в самую необходимую
меру, потому нельзя же ведь.
— Если я уж остался на полчаса, — внушительно и серьезно промолвил он, — тогда как мне время так дорого,
то поверьте, что намерен слушать вас по крайней
мере с интересом и… и убежден, что услышу от вас много нового.
Артемий Павлович, богатейший помещик нашей губернии, даже не так много и потерявший после манифеста, мало
того, сам способный убедиться в гуманности
меры и почти понять экономические выгоды реформы, вдруг почувствовал себя, с появления манифеста, как бы лично обиженным.
— Хуже, ты был приживальщиком,
то есть лакеем добровольным. Лень трудиться, а на денежки-то у нас аппетит. Всё это и она теперь понимает; по крайней
мере ужас, что про тебя рассказала. Ну, брат, как я хохотал над твоими письмами к ней; совестно и гадко. Но ведь вы так развращены, так развращены! В милостыне есть нечто навсегда развращающее — ты явный пример!
— Вот люди! — обратился вдруг ко мне Петр Степанович. — Видите, это здесь у нас уже с прошлого четверга. Я рад, что нынче по крайней
мере вы здесь и рассудите. Сначала факт: он упрекает, что я говорю так о матери, но не он ли меня натолкнул на
то же самое? В Петербурге, когда я был еще гимназистом, не он ли будил меня по два раза в ночь, обнимал меня и плакал, как баба, и как вы думаете, что рассказывал мне по ночам-то? Вот
те же скоромные анекдоты про мою мать! От него я от первого и услыхал.
Дело в
том, что молодой Верховенский с первого шагу обнаружил решительную непочтительность к Андрею Антоновичу и взял над ним какие-то странные права, а Юлия Михайловна, всегда столь ревнивая к значению своего супруга, вовсе не хотела этого замечать; по крайней
мере не придавала важности.
Фон Лембке был обижен и снова пожаловался супруге; осмеяв его раздражительность,
та колко заметила, что он сам, видно, не умеет стать на настоящую ногу; по крайней
мере с ней «этот мальчик» никогда не позволяет себе фамильярностей, а впрочем, «он наивен и свеж, хотя и вне рамок общества».
Приехав три дня
тому назад в город, он к родственнице не явился, остановился в гостинице и пошел прямо в клуб — в надежде отыскать где-нибудь в задней комнате какого-нибудь заезжего банкомета или по крайней
мере стуколку.
— А я думал, если человек два дня сряду за полночь читает вам наедине свой роман и хочет вашего мнения,
то уж сам по крайней
мере вышел из этих официальностей… Меня Юлия Михайловна принимает на короткой ноге; как вас тут распознаешь? — с некоторым даже достоинством произнес Петр Степанович. — Вот вам кстати и ваш роман, — положил он на стол большую, вескую, свернутую в трубку тетрадь, наглухо обернутую синею бумагой.
Петр Степанович был человек, может быть, и неглупый, но Федька Каторжный верно выразился о нем, что он «человека сам сочинит да с ним и живет». Ушел он от фон Лембке вполне уверенный, что по крайней
мере на шесть дней
того успокоил, а срок этот был ему до крайности нужен. Но идея была ложная, и всё основано было только на
том, что он сочинил себе Андрея Антоновича, с самого начала и раз навсегда, совершеннейшим простачком.
Андрей Антонович всю жизнь питал к нему самое трогательное сочувствие и везде, где только мог, по
мере собственных своих успехов по службе, выдвигал его на подчиненное, подведомственное ему местечко; но
тому нигде не везло.
Мне кажется, молодой человек наконец догадался, что
тот если и не считал его коноводом всего тайно-революционного в целой России,
то по крайней
мере одним из самых посвященных в секреты русской революции и имеющим неоспоримое влияние на молодежь.
— А про
то, что аффилиации, какие бы ни были, делаются по крайней
мере глаз на глаз, а не в незнакомом обществе двадцати человек! — брякнул хромой. Он высказался весь, но уже слишком был раздражен. Верховенский быстро оборотился к обществу с отлично подделанным встревоженным видом.
Догадавшись, что сглупил свыше
меры, — рассвирепел до ярости и закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в бога, «а стало быть, и жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и стоять за его ум, даже если б он был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между
тем вы-то и есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
— А
то приедут филантропами, а кончат всё
тем же, не замечая, что оно для самой филантропии необходимо», — так по крайней
мере рассудили в клубе.
— Он оскорбил общество!.. Верховенского! — заревели неистовые. Хотели даже броситься за ним в погоню. Унять было невозможно, по крайней
мере в
ту минуту, и — вдруг окончательная катастрофа как бомба разразилась над собранием и треснула среди его: третий чтец,
тот маньяк, который всё махал кулаком за кулисами, вдруг выбежал на сцену.
— Позвольте, мы, напротив, вам же намерены были сейчас заявить о
той степени деспотизма и неравенства, с которыми принята была, помимо членов, такая серьезная и вместе с
тем странная
мера, — почти с негодованием заявил молчавший до сих пор Виргинский.
Петр Верховенский в заседании хотя и позвал Липутина к Кириллову, чтоб удостовериться, что
тот примет в данный момент «дело Шатова» на себя, но, однако, в объяснениях с Кирилловым ни слова не сказал про Шатова, даже не намекнул, — вероятно считая неполитичным, а Кириллова даже и неблагонадежным, и оставив до завтра, когда уже всё будет сделано, а Кириллову, стало быть, будет уже «всё равно»; по крайней
мере так рассуждал о Кириллове Петр Степанович.
— Видала я глупых отцов в таких случаях, тоже с ума сходят. Но ведь
те по крайней
мере…
— Ни слова не говорить нельзя, если вы сами не лишились рассудка; так я и понимаю об вас в этом положении. По крайней
мере надо о деле: скажите, заготовлено у вас что-нибудь? Отвечайте вы, Шатов, ей не до
того.
Этот приказ подоспел тогда как раз, чтоб усилить
то потрясающее впечатление страха, почти мистического, вдруг овладевшего нашим начальством и упорно дотоле легкомысленным обществом, по обнаружении таинственного и многознаменательного убийства студента Шатова, — убийства, восполнившего
меру наших нелепостей, — и чрезвычайно загадочных сопровождавших этот случай обстоятельств.
— Что за подлость и что за глупость! — позеленел от злости Петр Степанович. — Я, впрочем, это предчувствовал. Знайте, что вы меня не берете врасплох. Как хотите, однако. Если б я мог вас заставить силой,
то я бы заставил. Вы, впрочем, подлец, — всё больше и больше не мог вытерпеть Петр Степанович. — Вы тогда у нас денег просили и наобещали три короба… Только я все-таки не выйду без результата, увижу по крайней
мере, как вы сами-то себе лоб раскроите.
У него мелькнуло в
ту минуту, что он не читал Евангелия по крайней
мере лет тридцать и только разве лет семь назад припомнил из него капельку лишь по Ренановой книге «Vie de Jésus».
Теперь, три месяца спустя, общество наше отдохнуло, оправилось, отгулялось, имеет собственное мнение и до
того, что даже самого Петра Степановича иные считают чуть не за гения, по крайней
мере «с гениальными способностями».