Неточные совпадения
В зале, куда вышел он принять на этот раз Николая Всеволодовича (
в другие разы прогуливавшегося, на правах родственника, по всему дому невозбранно), воспитанный Алеша Телятников, чиновник, а вместе с тем и домашний у губернатора человек, распечатывал
в углу у стола пакеты; а
в следующей комнате, у ближайшего к дверям залы окна, поместился один заезжий, толстый и здоровый полковник, друг и бывший сослуживец Ивана Осиповича, и читал «
Голос», разумеется не обращая никакого внимания на то, что происходило
в зале; даже и сидел спиной.
— Во-первых, благородная решимость, а во-вторых, вы вняли
голосу рассудка, которому вы так редко внимаете
в ваших частных делах.
Степан Трофимович молча схватил шляпу и палку и быстро пошел из комнаты; я машинально за ним. Вдруг
голоса и шум чьих-то скорых шагов послышались
в коридоре. Он остановился как пораженный громом.
Звук ее
голоса как будто поразил его; несколько мгновений он пристально
в нее всматривался, точно желая проникнуть
в самую ее душу.
— Я еще ему до сих пор не отдал, — оборотился он ко мне вдруг опять и, поглядев на меня пристально, уселся на прежнее место
в углу и отрывисто спросил совсем уже другим
голосом...
Они мне все
в один
голос: «Вот на!» Игуменья рассмеялась, зашепталась о чем-то с барыней, подозвала меня, приласкала, а барыня мне бантик розовый подарила, хочешь, покажу?
— Тетя, тетя? Возьмите и меня с собой к вам! — раздался
голос Лизаветы Николаевны. Замечу, что Лизавета Николаевна прибыла к обедне вместе с губернаторшей, а Прасковья Ивановна, по предписанию доктора, поехала тем временем покататься
в карете, а для развлечения увезла с собой и Маврикия Николаевича. Лиза вдруг оставила губернаторшу и подскочила к Варваре Петровне.
— Mais, chère et excellente amie, dans quelle inquiétude… [Но, дорогой и добрейший друг,
в каком беспокойстве… (фр.)] — замирающим
голосом воскликнул Степан Трофимович.
В это мгновение из соседних комнат опять послышался какой-то необычный шум шагов и
голосов, подобный давешнему, и вдруг на пороге показалась запыхавшаяся и «расстроенная» Прасковья Ивановна. Маврикий Николаевич поддерживал ее под руку.
— Ох, сюда! — указала Прасковья Ивановна на кресло у стола и тяжело
в него опустилась с помощию Маврикия Николаевича. — Не села б у вас, матушка, если бы не ноги! — прибавила она надрывным
голосом.
— Я, мама, еще не поеду, а останусь на время у тети, — проговорила она тихим
голосом, но
в этих тихих словах прозвучала железная решимость.
— Николай Всеволодович, — повторила она, отчеканивая слова твердым
голосом,
в котором зазвучал грозный вызов, — прошу вас, скажите сейчас же, не сходя с этого места: правда ли, что эта несчастная, хромая женщина, — вот она, вон там, смотрите на нее! — правда ли, что она… законная жена ваша?
— Вам нельзя быть здесь, — проговорил ей Николай Всеволодович ласковым, мелодическим
голосом, и
в глазах его засветилась необыкновенная нежность. Он стоял пред нею
в самой почтительной позе, и
в каждом движении его сказывалось самое искреннее уважение. Бедняжка стремительным полушепотом, задыхаясь, пролепетала ему...
— Во всяком случае, дело это теперь кончено и рассказано, а стало быть, можно и перестать о нем, — прибавил он, и какая-то сухая, твердая нотка прозвучала
в его
голосе. Варвара Петровна поняла эту нотку; но экзальтация ее не проходила, даже напротив.
— То есть если б и подслушивала! — мигом подхватил, весело возвышая
голос и усаживаясь
в кресло, Петр Степанович. — Я ничего против этого, я только теперь бежал поговорить наедине… Ну, наконец-то я к вам добился! Прежде всего, как здоровье? Вижу, что прекрасно, и завтра, может быть, вы явитесь, — а?
— Половина десятого, — возгласил он тихим
голосом и, сложив принесенное платье
в углу на стуле, поднес на тарелке записку, маленькую бумажку, незапечатанную, с двумя строчками карандашом. Пробежав эти строки, Николай Всеволодович тоже взял со стола карандаш, черкнул
в конце записки два слова и положил обратно на тарелку.
—
В тех же, — коротко ответил Кириллов, тотчас же по
голосу угадав, о чем спрашивают, и стал убирать со стола оружие.
Заговорите хоть раз
в жизни
голосом человеческим.
— Чего, однако же, вы хотите? — возвысил наконец
голос Николай Всеволодович. — Я полчаса просидел под вашим кнутом, и по крайней мере вы бы могли отпустить меня вежливо… если
в самом деле не имеете никакой разумной цели поступать со мной таким образом.
— Слушайте, князь, — повторила она
в третий раз твердым
голосом, с неприятною, хлопотливою миной
в лице.
— Исполнили ли то, что приказал
в прошлый раз Семен Яковлевич? — спросил он вдову тихим и размеренным
голосом.
— Семен Яковлевич, — раздался чей-то
голос сзади у самых дверей, — видел я во сне птицу, галку, вылетела из воды и полетела
в огонь. Что сей сон значит?
— Юлия Михайловна! Убир-райся, Блюм! — вскричал вдруг фон Лембке, заслышавший
голос своей супруги
в соседней комнате.
— Нет, не болен, но боюсь стать больным
в этом климате, — ответил писатель своим крикливым
голосом, впрочем нежно скандируя каждое слово и приятно, по-барски, шепелявя, — я вас ждал еще вчера.
—
В Обществе произошла мысль, — продолжал он тем же
голосом, — что я могу быть тем полезен, если убью себя, и что когда вы что-нибудь тут накутите и будут виновных искать, то я вдруг застрелюсь и оставлю письмо, что это я всё сделал, так что вас целый год подозревать не могут.
— Мы и сами-то не понимаем,
в чем дело, — проворчал чей-то
голос.
Ставрогин взглянул на него наконец и был поражен. Это был не тот взгляд, не тот
голос, как всегда или как сейчас там
в комнате; он видел почти другое лицо. Интонация
голоса была не та: Верховенский молил, упрашивал. Это был еще не опомнившийся человек, у которого отнимают или уже отняли самую драгоценную вещь.
Но я тридцать пять рублей (понизил он вдруг
голос, озираясь на дверь,
в которую вышла Настасья) тихонько просунул
в прореху
в жилетном кармане, вот тут, пощупайте…
Мы просидели, я думаю, еще час или более, всё чего-то ожидая, — уж такая задалась идея. Он прилег опять, даже закрыл глаза и минут двадцать пролежал, не говоря ни слова, так что я подумал даже, что он заснул или
в забытьи. Вдруг он стремительно приподнялся, сорвал с головы полотенце, вскочил с дивана, бросился к зеркалу, дрожащими руками повязал галстук и громовым
голосом крикнул Настасью, приказывая подать себе пальто, новую шляпу и палку.
«Знаешь ли, знаешь ли, Юля… — проговорил он задыхаясь, умоляющим
голосом, — знаешь ли, что и я могу что-нибудь сделать?» Но при новом, еще сильнейшем взрыве хохота, последовавшем за его последними словами, он стиснул зубы, застонал и вдруг бросился — не
в окно — а на свою супругу, занеся над нею кулак!
— Cher, — произнес он
голосом,
в котором задрожала какая-то надорванная струна. — Если уж все они тут, на площади, при нас так бесцеремонно распоряжаются, то чего же ждать хоть от этого…если случится ему действовать самостоятельно.
Еще недавно советник Кубриков, шестидесяти двух лет и со Станиславом на шее, пришел безо всякого зову и проникнутым
голосом объявил, что
в продолжение целых трех месяцев несомненно состоял под влиянием Интернационалки.
— Читайте! — рявкнул
голос в конце залы.
Разумеется, кончилось не так ладно; но то худо, что с него-то и началось. Давно уже началось шарканье, сморканье, кашель и всё то, что бывает, когда на литературном чтении литератор, кто бы он ни был, держит публику более двадцати минут. Но гениальный писатель ничего этого не замечал. Он продолжал сюсюкать и мямлить, знать не зная публики, так что все стали приходить
в недоумение. Как вдруг
в задних рядах послышался одинокий, но громкий
голос...
—
В корову, говорите вы? — тотчас же подхватил Кармазинов.
Голос его становился всё крикливее. — Насчет ворон и коров я позволю себе, господа, удержаться. Я слишком уважаю даже всякую публику, чтобы позволить себе сравнения, хотя бы и невинные; но я думал…
— Господин Кармазинов, — раздался вдруг один свежий юный
голос из глубины залы. Это был
голос очень молоденького учителя уездного училища, прекрасного молодого человека, тихого и благородного, у нас недавнего еще гостя. Он даже привстал с места. — Господин Кармазинов, если б я имел счастие так полюбить, как вы нам описали, то, право, я не поместил бы про мою любовь
в статью, назначенную для публичного чтения…
— Не беспокойтесь, — пробормотал он презрительно и прошел мимо.
В эту минуту раздался
в зале
голос Степана Трофимовича.
— Господа! — произнес он вдруг, как бы решившись на всё и
в то же время почти срывавшимся
голосом. — Господа! Еще сегодня утром лежала предо мною одна из недавно разбросанных здесь беззаконных бумажек, и я
в сотый раз задавал себе вопрос: «
В чем ее тайна?»
— Нет, бросьте вы меня, праздный молодой человек! — накинулся он на меня во весь
голос. Я убежал. — Messieurs! [Господа! (фр.)] — продолжал он, — к чему волнение, к чему крики негодования, которые слышу? Я пришел с оливною ветвию. Я принес последнее слово, ибо
в этом деле обладаю последним словом, — и мы помиримся.
А потом корреспонденцию
в «
Голос» и
в «Биржевые».
И почему наверно знаете, что поехала
в Скворешники?» — он ответил, что случился тут потому, что проходил мимо, а увидав Лизу, даже подбежал к карете (и все-таки не разглядел, кто
в карете, при его-то любопытстве!), а что Маврикий Николаевич не только не пустился
в погоню, но даже не попробовал остановить Лизу, даже своею рукой придержал кричавшую во весь
голос предводительшу: «Она к Ставрогину, она к Ставрогину!» Тут я вдруг вышел из терпения и
в бешенстве закричал Петру Степановичу...
Я не знаю, там
в «
Голосе» пишут про повсеместные разбои, но ведь не может же, я думаю, быть, что сейчас, как вышел на дорогу, тут и разбойник?
Мало-помалу он забылся на миг легким сном и видел во сне что-то похожее на кошмар; ему приснилось, что он опутан на своей кровати веревками, весь связан и не может шевельнуться, а между тем раздаются по всему дому страшные удары
в забор,
в ворота,
в его дверь, во флигеле у Кириллова, так что весь дом дрожит, и какой-то отдаленный, знакомый, но мучительный для него
голос жалобно призывает его.
К удивлению, удары
в ворота продолжались, и хоть далеко не так сильные, как представлялось во сне, но частые и упорные, а странный и «мучительный»
голос, хотя вовсе не жалобно, а, напротив, нетерпеливо и раздражительно, всё слышался внизу у ворот вперемежку с чьим-то другим, более воздержным и обыкновенным
голосом.
— Сейчас… я только свечу… — слабо прокричал Шатов. Затем бросился искать спичек. Спички, как обыкновенно
в таких случаях, не отыскивались. Уронил подсвечник со свечой на пол, и только что снизу опять послышался нетерпеливый
голос, бросил всё и сломя голову полетел вниз по своей крутой лестнице отворять калитку.
«“Ох, устала, ох, устала!” — припоминал он ее восклицания, ее слабый, надорванный
голос. Господи! Бросить ее теперь, а у ней восемь гривен; протянула свой портмоне, старенький, крошечный! Приехала места искать — ну что она понимает
в местах, что они понимают
в России? Ведь это как блажные дети, всё у них собственные фантазии, ими же созданные; и сердится, бедная, зачем не похожа Россия на их иностранные мечтаньица! О несчастные, о невинные!.. И однако,
в самом деле здесь холодно…»
— Господа, — возвысил
голос Петр Степанович,
в первый раз нарушая полушепот, что произвело эффект, — вы, я думаю, хорошо понимаете, что нам нечего теперь размазывать. Вчера всё было сказано и пережевано, прямо и определенно. Но, может быть, как я вижу по физиономиям, кто-нибудь хочет что-нибудь заявить;
в таком случае прошу поскорее. Черт возьми, времени мало, а Эркель может сейчас привести его…
Бывают сильные моменты испуга, например когда человек вдруг закричит не своим
голосом, а каким-то таким, какого и предположить
в нем нельзя было раньше, и это бывает иногда даже очень страшно.
— Ces vauriens, ces malheureux!.. [Эти негодяи, эти презренные!.. (фр.)] — начал было он задрожавшим от негодования
голосом; болезненное и ненавистное воспоминание отозвалось
в его сердце мучительно. На минуту он как бы забылся.
Раздался суровый и повелительный ее
голос; даже хозяева струсили. Она остановилась лишь осведомиться и расспросить, уверенная, что Степан Трофимович давно уже
в Спасове; узнав же, что он тут и болен,
в волнении вступила
в избу.