Неточные совпадения
Он
будет крепко скрести бороду, потом скажет, что ему надо
пойти посоветоваться с приятелями.
Потом он
пошлет тебя за выпивкой «спрыснуть» отплытие и напьется, и надо
будет уговаривать его оторваться от стула — стать к рулю.
— Ну, это как сказать, — ответил Дюрок рассеянно. — Боюсь, что нам
будет не до тебя. — Он повернулся к окну и крикнул: —
Иду вас сменить!
В это время Дюрок прокричал: «Поворот!» Мы выскочили и перенесли паруса к левому борту. Так как мы теперь
были под берегом, ветер дул слабее, но все же мы
пошли с сильным боковым креном, иногда с всплесками волны на борту. Здесь пришло мое время держать руль, и Дюрок накинул на мои плечи свой плащ, хотя я совершенно не чувствовал холода. «Так держать», — сказал Дюрок, указывая румб, и я молодцевато ответил: «
Есть так держать!»
Около получаса мы провели, обходя камни «Троячки». За береговым выступом набралось едва ветра, чтобы
идти к небольшой бухте, и, когда это
было наконец сделано, я увидел, что мы находимся у склона садов или рощ, расступившихся вокруг черной, огромной массы, неправильно помеченной огнями в различных частях.
Был небольшой мол, по одну сторону его покачивались, как я рассмотрел, яхты.
— Что Ганувер? — спросил, прыгая на мол, Дюрок у человека, нас встретившего. — Вы нас узнали? Надеюсь. Идемте, Эстамп.
Иди с нами и ты, Санди, ничего не случится с твоим суденышком. Возьми деньги, а вы, Том, проводите молодого человека обогреться и устройте его всесторонне, затем вам предстоит путешествие. — И он объяснил, куда отвести судно. — Пока прощай, Санди! Вы готовы, Эстамп? Ну, тронемся и дай бог, чтобы все
было благополучно.
— Какую же это такую историю? Пойдем-ка, поужинаем. Вот это
будет, думаю я, самая хорошая история для тебя.
Заведя меня в угол, где, казалось, некуда уже
идти дальше, Том открыл дверь, и я увидел множество людей вокруг очагов и плит; пар и жар, хохот и суматоха, грохот и крики, звон посуды и плеск воды; здесь
были мужчины, подростки, женщины, и я как будто попал на шумную площадь.
Я стоял, прижимая к груди рубашку, полуголый, и
был так взбешен, что крики и хохот пестунов моих привлекли кучу народа и давно уже
шли взаимные, горячие объяснения — «в чем дело», — а я только поворачивался, взглядом разя насмешников: человек десять набилось в комнату.
— Так вот, мы это дело обдумали и решили, если ты хочешь. Ступай к Попу, в библиотеку, там ты
будешь разбирать… — он не договорил, что разбирать. — Нравится он вам, Поп? Я знаю, что нравится. Если он немного скандалист, то это полбеды. Я сам
был такой. Ну,
иди. Не бери себе в поверенные вино, милый ди-Сантильяно. Шкиперу твоему послан приятный воздушный поцелуй; все в порядке.
«Творится невероятное», — подумал я,
идя за ним в коридор, примыкавший к библиотеке, где
были две двери.
— Я думаю, вы устроитесь, — сказал Поп, оглядывая помещение. — Несколько тесновато, но рядом библиотека, где вы можете
быть сколько хотите. Вы
пошлете за своим чемоданом завтра.
— Боже мой! — Он встрепенулся, увидев, что бронзовые часы письменного стола указывают 12. — Я должен
идти. В стене не
едят, конечно, но… но открывается люк, и вы берете. Это очень удобно, как для вас, так и для слуг… Решительно ухожу, Санди. Итак, вы — на месте, и я спокоен. До завтра.
С неистовым восторгом повел я обеими руками тяжелый вырез стены на прежнее место, но он
пошел, как на роликах, и так как он
был размером точно в разрез коридора, то не осталось никакой щели.
Как
было светло там, где я
шел раньше, так
было светло и здесь, но вид прохода существенно отличался от скрещений нижнего коридора.
Потолок
шел стрельчатыми розетками; лампы, блестя в центре клинообразных выемок свода,
были в оправе красной меди.
Вращение
было заведено, по-видимому, надолго, так как не уменьшалось и, раз начавшись,
пошло гулять, как жернов в ветреный день.
— Никому не говорите о том, что видели здесь. С тех пор как я выкупил ее и
спаял, вы — первая, которой показываю. Теперь
пойдем. Да, выйдем, и я закрою эту золотую змею.
— Санди, — сказал он, встрепенувшись и садясь рядом, — виноват-то ты виноват. Засыпая, ты бормотал о разговоре в библиотеке. Это для меня очень важно, и я поэтому не сержусь. Но слушай: если так
пойдет дальше, ты действительно
будешь все знать. Рассказывай, что
было с тобой.
— Ну, вот видите! — сказал Поп Дюроку. — Человек с отчаяния способен на все. Как раз третьего дня он сказал при мне этой самой Дигэ: «Если все
пойдет в том порядке, как
идет сейчас, я
буду вас просить сыграть самую эффектную роль». Ясно, о чем речь. Все глаза
будут обращены на нее, и она своей автоматической, узкой рукой соединит ток.
— В таком случае вы переоденетесь, — сказал Дюрок Эстампу. —
Идите ко мне в спальню, там
есть кое-что. — И он увел его, а сам вернулся и стал говорить с Попом на языке, которого я не знал.
Естественно, что я смутно запомнил те части здания, где
была нужда самостоятельно вникать в них, там же, где я
шел за другими, я запомнил лишь, что
была путаница лестниц и стен.
— Ну,
идем, — сказал мне Дюрок, и мы
пошли, но должны
были на минуту остановиться.
Так и
есть! Так я и знал, что дело
идет о женщине, — пусть она девушка, все едино! Ну, скажите, отчего это у меня
было совершенно непоколебимое предчувствие, что, как только уедем, явится женщина? Недаром слова Эстампа «упрямая гусеница» заставили меня что-то подозревать в этом роде. Только теперь я понял, что угадал то, чего ждал.
— Это
было необходимо, — сказал он, — в другой раз вы
будете осторожнее. Санди,
идем!
— Я не угадала, я слышала, — сказала эта скуластая барышня (уже я
был готов взреветь от тоски, что она скажет: «Это — я, к вашим услугам»), двигая перед собой руками, как будто ловила паутину, — так вот, что я вам скажу: ее здесь действительно нет, а она теперь в бордингаузе, у своей сестры.
Идите, — девица махнула рукой, — туда по берегу. Всего вам одну милю пройти. Вы увидите синюю крышу и флаг на мачте. Варрен только что убежал и уж наверно готовит пакость, поэтому торопитесь.
Справа по обрыву стоял лес, слева блестело утреннее красивое море, а ветер дул на счастье в затылок. Я
был рад, что
иду берегом. На гравии бежали, шумя, полосы зеленой воды, отливаясь затем назад шепчущей о тишине пеной. Обогнув мыс, мы увидели вдали, на изгибе лиловых холмов берега, синюю крышу с узким дымком флага, и только тут я вспомнил, что Эстамп ждет известий. То же самое, должно
быть, думал Дюрок, так как сказал...
За мысом ветер стих, и я услышал слабо долетающую игру на рояле, — беглый мотив. Он
был ясен и незатейлив, как полевой ветер. Дюрок внезапно остановился, затем
пошел тише, с закрытыми глазами, опустив голову.
Разумеется, я пропустил много, пока
шел, но
был вознагражден тем, что услышал дальше. Говорила, очень нервно и горячо, Молли...
— Теперь они постоят у воды, — сказал он, — и
будут, так же, как нам, грозить кулаками боту. По воде не
пойдешь. Дюрок, конечно, успел сесть с девушкой. Какая история! Ну, впишем еще страницу в твои подвиги и… свернем-ка на всякий случай в лес!
Здесь
был лес, а дальше
шел огромный, отлично расчищенный сад.
— При высадке на берегу дело
пошло на ножи, — сказал я и развил этот самостоятельный текст в виде прыжков, беганья и рычанья, но никого не убил. Потом я сказал: — Когда явился Варрен и его друзья, я дал три выстрела, ранив одного негодяя… — Этот путь оказался скользким, заманчивым; чувствуя, должно
быть, от вина, что я и Поп как будто описываем вокруг комнаты нарез, я хватил самое яркое из утренней эпопеи...
— Я моряк, — сказал я, — то
есть я
пошел по этой дороге. Если вы сделаете меня капитаном, мне больше, кажется, ничего не надо, так как все остальное я получу сам.
Все мы вышли из галереи и прошли несколько комнат, где
было хорошо, как в саду из дорогих вещей, если бы такой сад
был. Поп и я
шли сзади. При повороте он удержал меня за руку...
Но мной не считали нужным или интересным заниматься так, как вчера, и я скромно стал сзади. Возникли предположения
идти осматривать оранжерею, где помещались редкие тропические бабочки, осмотреть также вновь привезенные картины старых мастеров и статую, раскопанную в Тибете, но после «Ксаверия» не
было ни у кого настоящей охоты ни к каким развлечениям. О нем начали говорить с таким увлечением, что спорам и восклицаниям не предвиделось конца.
Поднявшись опять, я предпринял круговое путешествие около наружной стены, стараясь видеть все время с одной стороны окна, но никак не мог найти галерею, через которую
шел днем; найди я ее, можно
было бы рассчитывать если не на немедленный успех, то хотя на то, что память начнет работать.
Та музыкальная фраза, которая пленила меня среди лунных пространств, звучала теперь прямо в уши, и это
было как в день
славы, после морской битвы у островов Ката-Гур, когда я, много лет спустя, выходил на раскаленную набережную Ахуан-Скапа, среди золотых труб и синих цветов.
Я сам
шел к цели, а не
был введен сюда.
Но что же
было с Молли — девушкой Молли, покинувшей сестру, чтобы сдержать слово, с девушкой, которая милее и краше всех, кого я видел в этот вечер, должна
была радоваться и сиять здесь и
идти под руку с Ганувером, стыдясь себя и счастья, от которого хотела отречься, боясь чего-то, что может
быть страшно лишь женщине?
Если бы я знал, где она теперь, то
есть будь она где-нибудь близко, я, наверно, сделал бы одну из своих сумасшедших штучек, —
пошел к ней и привел сюда; во всяком случае, попытался бы привести.
— Ну что вам Молли?! — сказал он, смеясь и пожимая плечами. — Молли, — он сделал ударение, — скоро
будет Эмилия Ганувер, и мы
пойдем к ней
пить чай. Не правда ли?
— Не так страшно, как вы думаете, но чертовски скверно. У него
был припадок. Сейчас там все, и он захотел видеть вас. Я не знаю, что это значит. Но вы
пойдете, не правда ли?
— Я
шел утром по береговому песку и услышал, как кто-то играет на рояле в доме, где я вас нашел, Молли. Точно так
было семь лет тому назад, почти в той же обстановке. Я
шел тогда к девушке, которой более нет в живых. Услышав эту мелодию, я остановился, закрыл глаза, заставил себя перенестись в прошлое и на шесть лет стал моложе.
Капитан, тихо разговаривая с Дюроком, удалился в соседнюю гостиную. За ними ушли дон Эстебан и врач. Эстамп
шел некоторое время с Попом и со мной, но на первом повороте, кивнув, «исчез по своим делам», — как он выразился. Отсюда недалеко
было в библиотеку, пройдя которую Поп зашел со мной в мою комнату и сел с явным изнеможением; я, постояв, сел тоже.
Однажды я вышел из кафе, когда не
было еще семи часов, — я ожидал приятеля, чтобы
идти вместе в театр, но он не явился, прислав подозрительную записку, — известно, какого рода, — а один я не любил посещать театр. Итак, это дело расстроилось. Я спустился к нижней аллее и прошел ее всю, а когда хотел повернуть к городу, навстречу мне попался старик в летнем пальто, котелке, с тросточкой, видимо, вышедший погулять, так как за его свободную руку держалась девочка лет пяти.
Уже
пошел слух; я сам не знал, что
будет, однако решился, а посмотрю на ее лицо, — нет охоты говорить, вижу по лицу, что говорить запрещает и уходит с обидой.
— При-шла оч-ко-вая змея, — докончил голос, дверь раскрылась, и вбежала молодая женщина, в которой я тотчас узнал Молли. Она
была в костюме пепельного цвета и голубой шляпе. При виде меня ее смеющееся лицо внезапно остыло, вытянулось и снова вспыхнуло.