Неточные совпадения
Я видел хозяина всего один раз, когда платил деньги. То
был грузный человек с лицом кавалериста и тихими, вытолкнутыми на собеседника голубыми глазами. Зайдя получить плату, он не проявил
ни любопытства,
ни оживления,
как если бы видел меня каждый день.
Коротким движением тихо протянутой руки, указывающей,
как поступить, чемоданы
были водружены прямо на мостовой, поодаль от парохода, и она села на них, смотря перед собой разумно и спокойно,
как человек, вполне уверенный, что совершающееся должно совершаться и впредь согласно ее желанию, но без
какого бы то
ни было утомительного с ее стороны участия.
Но я не доверял уже
ни себе,
ни другим,
ни какой бы то
ни было громкой видимости внезапного обещания.
— В самом деле, — сказал Филатр, — фраза, которую услышал Гарвей, может
быть объяснена только глубоко затаенным ходом наших психических часов, где не видно
ни стрелок,
ни колесец. Что
было сказано перед тем,
как вы услышали голос?
Как бы там
ни было, Филатр оказался прав, когда заметил, что «обозначается действие», — а он сказал это.
Я знал, что битые часто проникаются уважением и —
как это
ни странно — иногда даже симпатией к тем, кто их физически образумил. Судя по тону и смыслу настойчивых заявлений Геза, я решил, что сопротивляться
будет напрасной жестокостью. Я открыл дверь и, не выпуская револьвера, стал на пороге.
Гез так посмотрел на него, что тот плюнул и ушел. Капитан
был совершенно невменяем.
Как ни странно, именно эти слова Бутлера подстегнули мою решимость спокойно сойти в шлюпку. Теперь я не остался бы
ни при
каких просьбах. Мое негодование
было безмерно и перешагнуло всякий расчет.
Я захотел
пить и, так
как бочонок для воды оказался пуст, осушил бутылку вина. На этот раз оно не произвело обыкновенного действия. Мое состояние
было ни нормально,
ни эксцессивно — особое состояние, которое не с чем сравнить, — разве лишь с выходом из темных пещер на приветливую траву. Я греб к югу, пристально рассматривая горизонт.
Но,
как ни искушены
были эти моряки в историях о плавающих бутылках, встречаемых ночью ледяных горах, бунтах экипажей и потрясающих шквалах, я увидел, что им неизвестна история «Марии Целесты», а также пятимесячное блуждание в шлюпке шести человек, о котором писал М. Твен, положив тем начало своей известности.
— Случай этот так поразителен, что всякое объяснение,
как бы оно
ни было правдоподобно, остается бездоказательным.
Как бы то
ни было, «Адмирал Фосс»
был в пути полтора месяца, когда на рассвете вахта заметила огромную волну, шедшую при спокойном море и умеренном ветре с юго-востока.
Волна прошла, ушла, и больше другой такой волны не
было. Когда солнце стало садиться, увидели остров, который
ни на
каких картах не значился; по пути «Фосса» не мог
быть на этой широте остров. Рассмотрев его в подзорные трубы, капитан увидел, что на нем не заметно
ни одного дерева. Но
был он прекрасен,
как драгоценная вещь, если положить ее на синий бархат и смотреть снаружи, через окно: так и хочется взять. Он
был из желтых скал и голубых гор, замечательной красоты.
Пока это происходило, все стояли,
как связанные. И вот, с волны на волну, прыгая и перескакивая, Фрези Грант побежала к тому острову. Тогда опустился туман, вода дрогнула, и, когда туман рассеялся, не видно
было ни девушки,
ни того острова:
как он поднялся из моря, так и опустился снова на дно. Дэзи, возьми платок и вытри глаза.
Чем более я наблюдал окружающее, два раза перейдя прибрежную площадь, прежде чем окончательно избрал направление, тем яснее видел, что карнавал не
был искусственным весельем,
ни весельем по обязанности или приказу, — горожане
были действительно одержимы размахом,
какой получила затея, и теперь размах этот бесконечно увлекал их, утоляя, может
быть, давно нараставшую жажду всеобщего пестрого оглушения.
Действительно, это
было так: она явилась,
как рука, греющая и веселящая сердце. И
как ни отдаленно от всего, на высоком пьедестале из мраморных морских див, стояла «Бегущая по волнам», —
была она не одна. За ней грезился высоко поднятый волной бугшприт огромного корабля, несущего над водой эту фигуру, прямо, вперед, рассекая город и ночь.
Как ни прекрасен
был вещественный повод вражды и ненависти, явленный одинокой статуей, — вульгарной оказалась сущность ее между людьми.
— Фу, фу! — сказал он наконец, отирая под козырьком лоб тылом руки. — Я весь дрожу!
Как я рад,
как счастлив, что вы живы! Я не виноват, клянусь! Это — Гез. Ради бога, выслушайте, и вы все узнаете!
Какая это
была безумная ночь!
Будь проклят Гез; я первый
буду вашим свидетелем, потому что я решительно
ни при чем!
Ложась, я знал, что усну крепко, но встать хотел рано, и это желание — рано встать — бессознательно разбудило меня. Когда я открыл глаза, память
была пуста,
как после обморока. Я не мог поймать
ни одной мысли до тех пор, пока не увидел выпяченную нижнюю губу спящего Кука. Тогда смутное прояснилось, и, мгновенно восстановив события, я взял со стула часы. На мое счастье,
было всего половина десятого утра.
Ни он,
ни я не успели выйти. С двух сторон коридора раздался шум; справа кто-то бежал, слева торопливо шли несколько человек. Бежавший справа, дородный мужчина с двойным подбородком и угрюмым лицом, заглянул в дверь; его лицо дико скакнуло, и он пробежал мимо, махая рукой к себе; почти тотчас он вернулся и вошел первым. Благоразумие требовало не проявлять суетливости, поэтому я остался,
как стоял, у стола. Бутлер, походив, сел; он
был сурово бледен и нервно потирал руки. Потом он встал снова.
Наступила моя очередь, и я твердо решил, сколько
будет возможно, отвлечь подозрение на себя,
как это
ни было трудно при обстоятельствах, сопровождавших задержание Биче Сениэль.
Как я
ни был полон Биче, мое отношение к ней погрузилось в дым тревоги и нравственного бедствия, испытанного сегодня, разогнать которое могло только дальнейшее нормальное течение жизни, а поэтому эта милая и простая записка Дэзи
была как ее улыбка.
— Да, между нас это так бы
было, — без бумаг и формальностей. Но у дельца
есть культ формы, а так
как мы предполагаем, что Брауну нет
ни нужды,
ни охоты мошенничать, получив деньги за чужое имущество, — незачем отказывать ему в формальной деловой опрятности, которая составляет часть его жизни.
—
Как — один?! — сказал я, забывшись. Вдруг вся кровь хлынула к сердцу. Я вспомнил, что сказала мне Фрези Грант. Но
было уже поздно. Биче смотрела на меня с тягостным, суровым неудовольствием. Момент молчания предал меня. Я не сумел
ни поправиться,
ни твердостью взгляда отвести тайную мысль Биче, и это передалось ей.
О ней не
было упомянуто
ни на суде,
ни на следствии, — вероятно, по взаимному уговору подсудимых между собой, отлично понимающих,
как тяжело отразилось бы это обстоятельство на их судьбе.
Как ни хороша
была эта игра, наступил момент объяснить дело.
Ни одного слова не
было сказано Биче Каваз о ее отношениях к вам, но я видел, что она полна уверенной задумчивости, — издали,
как берег смотрит на другой берег, через синюю равнину воды.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой,
какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще
ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай,
какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Анна Андреевна. Ну вот, уж целый час дожидаемся, а все ты с своим глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться…
Было бы не слушать ее вовсе. Экая досада!
как нарочно,
ни души!
как будто бы вымерло все.
Городничий. Чш! (Закрывает ему рот.)Эк
как каркнула ворона! (Дразнит его.)
Был по приказанию!
Как из бочки, так рычит. (К Осипу.)Ну, друг, ты ступай приготовляй там, что нужно для барина. Все, что
ни есть в долге, требуй.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл…
как сам Шалашников! // Да тот
был прост; накинется // Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, //
Ни дать
ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по миру, // Не отойдя сосет!