Фимка тайком пробралась к барину и неслышными шагами подошла к постели. Но
чуткий слух больного, а, быть может, и чуткое сердце подсказало ему приближение единственного любящего его в этом доме, да, кажется, и в этом мире существа. Глеб Алексеевич открыл глаза.
Тения колебалась — идти ли ей вперед, или притаиться, но
чуткий слух разбойников подсторожил ее приближение и они оба вскочили, бросились к дереву, за которым она укрывалась, схватили ее за руки, начали угрожать ей, что бросят ее на то раскаленное место, где горел их костер, и подвергнут ее пытке.
Если бы кто-нибудь мог подняться в бесконечную высь, одним орлиным взором окинуть все человечество,
чутким слухом уловить его многоголосную речь — он, быть может, с негодованием выбросил бы из нашего языка самое слово «человек».
Неточные совпадения
Чуткое ухо еврея давно слышало о каких-то особенных людях; тонкое еврейское понимание тотчас связало эти
слухи с одесской торговлей запрещенными газетами, и Нафтула Соловейчик, раскусив сразу Арапова, выдаивал у него четвертаки и вторил его словесам, выдавая себя за озлобленного представителя непризнанной нации.
Лес вызывал у меня чувство душевного покоя и уюта; в этом чувстве исчезли все мои огорчения, забывалось неприятное, и в то же время у меня росла особенная настороженность ощущений:
слух и зрение становились острее, память — более
чуткой, вместилище впечатлений — глубже.
Чуткий, счастливый
слух всегда сумеет передать душе таинственно робкие, но гармонические напевы…
Но, полно думою преступной, // Тамары сердце недоступно // Восторгам чистым. Перед ней // Весь мир одет угрюмой тенью; // И всё ей в нем предлог мученью — // И утра луч и мрак ночей. // Бывало только ночи сонной // Прохлада землю обоймет, // Перед божественной иконой // Она в безумьи упадет // И плачет; и в ночном молчанье // Ее тяжелое рыданье // Тревожит путника вниманье; // И мыслит он: «То горный дух // Прикованный в пещере стонет!» // И
чуткий напрягая
слух, // Коня измученного гонит…
А потом пойдут газетные «
слухи»… ах, эти
слухи! Ни подать руку помощи друзьям, ни лететь навстречу врагам — нет крыльев! Нет, нет и нет! Сиди в Монрепо и понимай, что ничто человеческое тебе не чуждо и, стало быть, ничто до тебя не касается. И не только до тебя, но и вообще не касается (в Монрепо, вследствие изобилия досуга, это чувство некасаемости как-то особенно обостряется, делается до болезненности
чутким). А ежели не касается, то из-за чего же терзать себя?