Неточные совпадения
— Эк, какую теплынь
господь создал! — сказал
он, озираясь на все стороны. — Так и льет… Знатный день! А все «мокряк» [Юго-западный ветер на наречии рыбаков и судопромышленников. (Прим. автора.)] подул — оттого… Весна на дворе — гуляй, матушка Ока, кормилица наша!.. Слава те, господи! Старики сказывают: коли в Благовещение красен день, так и рыбка станет знатно ловиться…
Он представлял совершеннейший тип тех приземистых, но дюжесплоченных парней с румянцем во всю щеку, вьющимися белокурыми волосами, белой короткой шеей и широкими, могучими руками, один вид которых мысленно переносит всегда к нашим столичным щеголям и возбуждает по поводу
их невольный вопрос: «Чем только живы эти
господа?» Парень этот, которому, мимоходом сказать, не стоило бы малейшего труда заткнуть за пояс десяток таких щеголей, был, однако ж, вида смирного, хотя и веселого; подле
него лежало несколько кусков толстой березовой коры, из которой вырубал
он топором круглые, полновесные поплавки для невода.
— Сделали, сделали! То-то сделали!.. Вот у меня так работник будет — почище всех вас! — продолжал Глеб, кивая младшему сыну. — А вот и другой! (Тут
он указал на внучка, валявшегося на бредне.) Ну, уж теплынь сотворил
господь, нечего сказать! Так тебя солнышко и донимает; рубаху-то, словно весною, хошь выжми… Упыхался, словно середь лета, — подхватил
он, опускаясь на лавку подле стола, но все еще делая вид, как будто не примечает Акима.
— Батюшка, Глеб Савиныч! — воскликнул дядя Аким, приподнимаясь с места. — Выслушай только, что я скажу тебе… Веришь ты в бога… Вот перед образом зарок дам, — примолвил
он, быстро поворачиваясь к красному углу и принимаясь креститься, — вот накажи меня
господь всякими болестями, разрази меня на месте, отсохни мои руки и ноги, коли в чем тебя ослушаюсь! Что велишь — сработаю, куда пошлешь — схожу; слова супротивного не услышишь! Будь отцом родным, заставь за себя вечно бога молить!..
Он тут же решил, что лучшего хозяина не сыскать
ему, и нимало не сомневался, что сам
господь нарочно послал Кондратия
ему на выручку.
«Так вон
они как! Вот что. А мне и невдомек было! Знамо, теперь все пропало, кануло в воду… Что ж! Я
им не помеха, коли так…
Господь с
ними!» — бормотал Ваня, делая безотрадные жесты и на каждом шагу обтирая ладонью пот, который катился с
него ручьями. Ночь между тем была росистая и сырая. Но
он чувствовал какую-то нестерпимую духоту на сердце и в воздухе.
Ему стало так жарко, что
он принужден даже был распахнуть одежду.
В бывалое время
он не простоял бы так спокойно на одном месте; звучный голос
его давно бы поставил на ноги жену и детей; все, что есть только в избе, — все пошевеливайся; все, и малый и большой, ступай на берег поглядеть, как реку ломает, и поблагодарить
господа за
его милости.
Сумрачное расположение Глеба прошло, по-видимому, вместе с половодьем; первый «улов» был такого рода, что нужно было только благодарить
господа за
его милость. Знатно «отрыбились»!
—
Господь тебе судья, когда так! — сказал
он твердым, хотя грустным голосом.
— Полно, говорю! Тут хлюпаньем ничего не возьмешь! Плакалась баба на торг, а торг про то и не ведает; да и ведать нет нужды! Словно и взаправду горе какое приключилось. Не навек расстаемся,
господь милостив: доживем, назад вернется — как есть, настоящим человеком вернется; сами потом не нарадуемся… Ну, о чем плакать-то? Попривыкли! Знают и без тебя, попривыкли: не ты одна… Слава те господи! Наслал еще
его к нам в дом… Жаль, жаль, а все не как своего!
— Создал
господь ведро… знатное утро! — сказал
он, выходя за ворота и весело оглядывая Оку и дальний берег, только что озаренные первым лучом солнца.
— Бей же меня, батюшка, бей! — сказал тогда сын, поспешно растегивая запонку рубашки и подставляя раскрытую, обнаженную грудь свою. — Бей; в этом ты властен! Легче мне снести твои побои, чем видеть тебя в тяжком грехе… Я, батюшка (тут голос
его возвысился), не отступлюсь от своего слова, очередь за нами, за твоими сыновьями; я пойду за Гришку! Охотой иду! Слово мое крепко: не отступлюсь я от
него… Разве убьешь меня… а до этого
господь тебя не допустит.
— Нет, батюшка! Зачем? — возразил сын, качая головою. — Зачем?.. Ну, а как кому-нибудь из братьев вынется жеребий либо Гришке, ведь
они век мучиться будут, что я за
них иду!..
Господь с
ними! Пущай себе живут, ничего не ведая, дело пущай уж лучше будет закрытое.
— Нет, Глеб Савиныч, кабы только это, не стал бы тужить, не стал бы гневить
господа бога! На то
его святая воля. В эвтих наших невзгодах человек невластен…
— Да, из твоего дома, — продолжал между тем старик. — Жил я о сю пору счастливо, никакого лиха не чая, жил, ничего такого и в мыслях у меня не было; наказал, видно,
господь за тяжкие грехи мои! И ничего худого не примечал я за
ними. Бывало, твой парень Ваня придет ко мне либо Гришка — ничего за
ними не видел. Верил
им, словно детям своим. То-то вот наша-то стариковская слабость! Наказал меня создатель, горько наказал. Обманула меня… моя дочка, Глеб Савиныч!
— Ах, ты, бессовестный, бессовестный! — воскликнула Дуня дрожащим от волнения голосом. — Как у тебя язык не отсохнет говорить такие речи!.. Кого ты морочишь, низкий ты этакой? Разве я не знаю! Мне Гришка все рассказал: ты, ты, низкая твоя душа, заверил
его, я, вишь, отцу сказала… Да накажи меня
господь после того, накажи меня в младенце моем, коли сама теперь не поведаю отцу об делах твоих…
А пуще того, помолимся о
нем, попросим
господа: авось уймет
он его сердце!..
Пока
господь грехам терпит, не отымает рук, пока глаза видят, должон всяк человек трудиться, должон пробавляться сам собою, какие бы ни были
его лета…
Труды — наша благодарность
господу за
его великие для нас милости!
— Все так… вестимо… что говорить… А все, коли
господь не отымет у человека жизнь, продлит
его дни, все надо как-нибудь пробавляться! Живем на миру, промеж людей; должны руками кормиться…
— Самую что ни на есть мелкую пташку, и ту не оставляет
господь без призрения, Глеб Савиныч, и об той заботится творец милосердный! Много рассыпал
он по земле всякого жита, много зерен на полях и дорогах! Немало также и добрых людей посылает
господь на помощь ближнему неимущему!.. Тогда… тогда к тебе приду, Глеб Савиныч!
С наступлением ночи Глебу было уж не до приемыша:
он радовался, что привел
господь дотащиться до саней, служивших
ему ложем, или до печки.
— Чем так-то говорить, помолись-ка лучше богу: попроси у
него облегчения, продлил бы дни твои! Теплые наши молитвы, по милосердию божию, дойдут до
господа…
Приведет вам
господь увидеть
его…
— Прощай, дядя!.. Продли господи дни твои! Утешал ты меня добрыми словами своими… утешай и
их… не оставляй советом. Худому не научишь…
Господь вразумил тебя.
Земледелец, обнадеженный скирдою ржи, которой наградил
его господь за труды, ложится теперь рано.
— Ничего из этого не будет, только обременю вас, — сказал
он, — надо самому хлопотать как-нибудь. Пока глаза мои видят, пока терпит
господь грехам — сил не отымает, буду трудиться. Старее меня есть на свете, и те трудятся, достают себе хлебец. Должон и я сам собою пробавляться… Может статься, приведет
господь, люди добрые не оставят, вам еще пригожусь на что-нибудь… Полно, дочка, сокрушаться обо мне, старике: самую что ни на есть мелкую пташку не оставляет
господь без призрения — и меня не оставит!..
—
Он погубитель, лютый злодей наш! Того и норовит, как загубить нас… Наказал нас
господь! Прогневали, знать, творца, — повторяла она.
— Полно, матушка! Вишь, какую радость послал тебе
господь! Чем плакать-то, ступай-ка лучше скорее к батюшке в Сосновку:
он грамотку-то тебе прочитает… Ступай; я пособлю одеться, — говорила Дуня, следуя за старушкой, которая суетилась как угорелая и отыскивала платок, между тем как платок находился на голове ее.
— Что говорить! Добрая, ласковая душа
его: все оттого, матушка! Памятен оттого
ему всяк человек, всяк уголок родного места… Да, добрый у тебя сынок; наградил тебя
господь милосердый: послал на старости лет утешение!.. Полно, матушка Анна Савельевна, о чем тужить… послушай-ка лучше… вот
он тут еще пишет...
–"…В каком положении находитесь… да, — и хотя я не могу никакой помощи на деле вам оказать, но усугублю хоть свои усердные ко
господу богу молитвы, которые я не перестаю
ему воссылать утром и вечером о вашем здравии и благоденствии; усугублю и удвою свои молитвы, да сделает вас долголетно счастливыми, а мне сподобит, что я в счастливейшие времена поживу с вами еще сколько-нибудь на земле, побеседую с престарелым моим родителем и похороню во время благоприятное старые ваши косточки…»
— Яша, батюшка, голубчик, не оставь старика: услужи ты мне! — воскликнул
он наконец, приподымаясь на ноги с быстротою, которой нельзя было ожидать от
его лет. — Услужи мне! Поколь
господь продлит мне век мой, не забуду тебя!.. А я… я было на
них понадеялся! — заключил
он, обращая тоскливо-беспокойное лицо свое к стороне Оки и проводя ладонью по глазам, в которых показались две тощие, едва приметные слезинки.
— Сбегай, родимый, сбегай!.. Сотвори тебе
господь многие радости!.. Сбегай, батюшка, скажи отцу: Кондратий, мол, просит. Надобность, скажи, великая, беспременная…
Он, верно, не откажет… Сбегай, родной, я здесь погожу…
— Спасибо
ему!.. И тебе, родной, спасибо! Пока
господь век продлит, буду молить за вас
господа! — проговорил Кондратий, между тем как Яша оглядывал
его с прежним добродушным любопытством.
— Дунюшка, опомнись! Христос с тобой… Не гневи
господа… Един
он властен в жизни… Полно! Я тебя не оставлю… пока жить буду, не оставлю… — повторял отец, попеременно прикладывая ладонь то к глазам своим, то к груди, то ласково опуская ее на голову дочери.
— Дитятко… Дунюшка… встань, дитятко, не убивай себя по-пустому, — говорил старик разбитым, надорванным голосом. — В чем же вина твоя? В чем?.. Очнись ты, утеха моя, мое дитятко! Оставь
его, не слушай…
Господь видит дела наши… Полно, не круши меня слезами своими… встань, Дунюшка!..
— Дай бог давать, не давай бог просить, матушка Анна Савельевна! Оставь
его! — сказал дедушка Кондратий, обращаясь к старухе, которая заплакала. — Пускай
его! Об чем ты
его просишь?..
Господь с
ним! Я на
него не серчаю! И нет на
него сердца моего… За что только вот, за что
он ее обидел! — заключил
он, снова наклоняя голову, снова принимаясь увещевать и уговаривать дочь, которая рыдала на груди
его.
— Дуня, дитятко, полно! Не гневи
господа;
его святая воля! — говорил старик, поддерживая ее. — Тебе создатель милосердый оставил дитятко, береги себя в подпору
ему… Вот и я, я стану оберегать тебя… Дунюшка, дитятко мое!.. Пока глаза мои смотрят, пока руки владеют, не покину тебя, стану беречь тебя и ходить за тобою, стану просить
господа…
Он нас не оставит… Полно!..