Неточные совпадения
А ты
все плачешься да жалишься:
добрыми людьми, говоришь, свет обеднел.
Глеб Савиныч, как и
все люди, достигнувшие неусыпными трудами целой жизни некоторого благосостояния, крепко стоял за
добро свое.
И
добро бы, матушка, старые люди так-то осуждали: ну,
все бы как словно не так обидно!
Сначатия-то, до книг,
все еще, куда ни шло, работал; ну, а как далась ему эта грамота,
добре стал хмельным делом зашибаться…
Он хоша, сдается мне, не
добре ластится к дочке Кондратия, во
всю зиму, почитай, к ним и не наведывался: знать, не по ндраву; да смотреть на это нечего!
— Дивлюсь я, право, как этак бог помиловал, — продолжал старый рыбак, — лед-то
добре подточило — почти
весь измодел; плохая опора: как раз солжет!..
— Знамое дело, какие теперь дороги! И то еще удивлению подобно, как до сих пор река стоит; в другие годы в это время она давно в берегах… Я полагаю, дюжи были морозы — лед-то
добре закрепили; оттого долее она и держит. А
все, по-настоящему, пора бы расступиться! Вишь, какое тепло: мокрая рука не стынет на ветре! Вот вороны и жаворонки недели три как уж прилетели! — говорил Глеб, околачивая молотком железное острие багра.
«Вот, родимый, — говорит этто она ему, — вот, говорит, я лечейка, коров лечу!» — «Где ж ты, говорит, лечила?» — «А лечила я, говорит, у
добрых у людей, да не в пору за мной послали; захватить не успела —
весь скот передох!» Ну, посадил он это ее к себе в сани, поехал.
Знамо, не как родного детища, а
все песок на сердце: много
добре привыкли мы к нему; жил, почитай что, с самого малолетства…
Одно и то же чувство — чувство неловкости, тягостного принуждения, быть может, даже стыда со стороны девушки — проглядывало на лице того и другого. Но нечего было долго думать. Глеб, чего
доброго, начнет еще подтрунивать. Ваня подошел к девушке и, переминая в руках шапку, поцеловал ее трижды (Глеб настоял на том), причем, казалось,
вся душа кинулась в лицо Вани и колени его задрожали.
— Ну, а насчет красных яичек не взыщи, красавица: совсем запамятовали!.. А
все он, ей-богу! Должно быть, уж так оторопел, к вам
добре идти заохотился, — смеясь, проговорил Глеб и подмигнул дедушке Кондратию, который во
все время с веселым, добродушным видом смотрел то на соседа, то на молодую чету.
— Ты обогни избу да пройди в те передние ворота, — примолвил он, — а я пока здесь обожду. Виду, смотри, не показывай, что здесь была, коли по случаю с кем-нибудь из робят встренешься… Того и смотри прочуяли; на слуху того и смотри сидят, собаки!.. Ступай! Э-хе-хе, — промолвил старый рыбак, когда скрип калитки возвестил, что жена была уже на дворе. — Эх! Не
все, видно, лещи да окуни, бывает так ину пору, что и песку с реки отведаешь!.. Жаль Гришку,
добре жаль; озорлив был, плутоват, да больно ловок зато!
Взамен
всего этого пахотная деревушка, подобно плоской, однообразной ниве чернозема, засеянной свежим, неиспорченным зерном, сохраняет под скромною наружностию самые
добрые семена.
— Ему теперь не до работы: добр́е с сыновьями не поладил, как словно
все о них скучает, — продолжал Гришка.
Сам
добре перепужался, встал, поднялся, а она ко мне в ноги…
все и поведала…
Но как бы там ни было, был ли
всему виной Захар или другой кто, только тетушке Анне много раз еще после того привелось утешать молоденькую сноху свою. К счастию еще, случалось всегда так, что старик ничего не замечал. В противном случае, конечно, не обошлось бы без шуму и крику; чего
доброго, Гришке довелось бы, может статься, испытать,
все ли еще крепки были кулаки у Глеба Савиныча; Дуне, в свой черед, пришлось бы тогда пролить еще больше слез.
— За что тогда осерчала на меня? — сказал он при случае Дуне. — Маленечко так… посмеялся… пошутил… а тебе и невесть что, примерно, показалось! Эх, Авдотья Кондратьевна! Ошиблась ты во мне! Не тот, примерно, Захар человек есть:
добрая душа моя! Я не токмо тебя жалею: живучи в одном доме,
все узнаешь; мужа твоего
добру учу, через эвто больше учу, выходит, тебя жалею… Кабы не я, не слова мои, не те бы были через него твои слезы! — заключил Захар с неподражаемым прямодушием.
— Надо полагать,
все это пуще оттого, кровь
добре привалила, — продолжал Глеб, морщась и охая, — кровища-то во мне во
всем ходит,
добре в жилах запечаталась… оттого, выходит, надо было мне по весне метнуть; а то три года, почитай, не пущал кровь-то…
— Вот, дядя, говорил ты мне в те поры, как звал тебя в дом к себе, говорил: «Ты передо мной что дуб стогодовалый!» — молвил ты, стало быть, не в
добрый час. Вот тебе и дуб стогодовалый!
Всего разломило, руки не смогу поднять… Ты десятью годами меня старее… никак больше… а переживешь этот дуб-ат!.. — проговорил Глеб с какою-то грустью и горечью, как будто упрекал в чем-нибудь дедушку Кондратия.
— Нет, они мне не дети! Никогда ими не были! — надорванным голосом возразил Глеб. — На что им мое благословение? Сами они от него отказались. Век жили они ослушниками! Отреклись — была на то
добрая воля — отреклись от отца родного, от матери, убежали из дома моего… посрамили мою голову, посрамили
всю семью мою,
весь дом мой… оторвались они от моего родительского сердца!..
— Как же…
все мне предоставил! — отвечал приемыш. — «Тебе, говорит, предоставляю
весь дом,
все мое
добро, говорит; сыновьям, говорит, Петру и Василию, ничего не давай;
все твое, говорит…»
Твое
добро, тебе предоставлено: значит,
все единственно, властен взять, когда хочешь.
—
Все одно, и здесь услышат; ворота
добре пуще скрипят, как раз услышат, — произнес нерешительно приемыш, потерявший вдруг почему-то
всю свою смелость.
— Так что ж?.. Уж ты, брат, и оробел?.. Ах ты, соломенная твоя душа!.. Так что ж, что отворена? Пущай узнают! Рази ты воровать ходил? Твое
добро, тебе предоставлено, и не может тебе запретить в этом никто; захотел — взял, вот те
все!.. Эх ты, Фалалей, пра, Фалалей!.. Ну, качай! Чего стал!..
— Что говорить!
Добрая, ласковая душа его:
все оттого, матушка! Памятен оттого ему всяк человек, всяк уголок родного места… Да,
добрый у тебя сынок; наградил тебя господь милосердый: послал на старости лет утешение!.. Полно, матушка Анна Савельевна, о чем тужить… послушай-ка лучше… вот он тут еще пишет...
— Ее-то
добре жаль, дочку-то твою, да и ребенка-то жаль пуще
всего…
— Ладно, далеко не убежит! — сказал Федот Кузьмич. — Пачпорта не успел захватить. Искать надо в Комареве либо в Болотове: дальше не пойдет, а может статься, и
весь в реке Оке остался… Завтра
все объявится, на виду будет!..
Добро хошь этого-то молодца скрутили: придем не с пустыми руками… Веди его, ребята!
— Господь наградит тебя! — произнес умиленно старик. — Вот находит это сумление: думаешь, вывелись
добрые люди! Бога только гневим такими помыслами… Есть
добрые люди! Благослови тебя творец, благослови и
весь род твой!
— Меня не разжалобишь! Видали мы это! — промолвил он. — Только бы вот Васька поймал этого разбойника; там рассудят, спросят, кто велел ему чужие дома обирать, спросят, под чьим был началом, и
все такое…
Добро сам пришел, не надо бегать в Сосновку, там рассудят, на ком вина… Да вот, никак, и он! — присовокупил Петр, кивая головою к Оке, на поверхности которой показался челнок.