Неточные совпадения
Новая хозяйка Акима
была самая задорная, назойливая и беспокойная
баба; по уверению соседок, она
ела и «полоскала» своего работника с ранней утренней зари вплоть до поздних петухов.
— Эк ее!.. Фу ты, дура
баба!.. Чего ж тебе еще? Сказал возьму, стало тому и
быть… А я думал, и невесть что ей втемяшилось… Ступай…
Где-где, подле груды тлеющих, покрытых седым пеплом угольев, сидела
баба и, покачивая люльку, задумчиво склонив голову над уснувшим младенцем, тихо
напевала заунывную колыбельную песню…
— Шут их знает, чего они там замешкали! — говорил он обыкновенно в ответ на скорбные возгласы
баб, которые, выбежав за ворота и не видя Петра и Василия, обнаруживали всякий раз сильное беспокойство. — Ведь вот же, — продолжал он, посматривая вдаль, — дня нет, чтобы с той стороны не
было народу… Валом валит! Всякому лестно, как бы скорее домой
поспеть к празднику. Наших нет только… Шут их знает, чего они там застряли!
— Ну, вот, то-то же и
есть! Эх, вы, сороки! — вымолвил Глеб сурово, обращаясь к
бабам.
— Насилу вытащили! — заметили
бабы с такою живостью, как будто несчастие
было перед их глазами.
После обеда Глеб встал и, не сказав никому ни слова, принялся за работу. Час спустя все шло в доме самым обыденным порядком, как будто в нем не произошло никакого радостного события; если б не веселые лица
баб, оживленные быстрыми, нетерпеливыми взглядами, если б не баранки, которыми снабдил Василий детей брата, можно
было подумать, что сыновья старого Глеба не покидали крова родительского.
— Вот одного разве только недостает вам, — продолжал между тем Глеб, — в одном недостача: кабы каким ни
есть случаем… Вот хошь бы как та
баба — помнишь, рассказывали в Кашире? — пошла это на реку рубахи полоскать, положила их в дупло, — вынимает их на другой день, ан, глядь, в дупле-то кубышка с деньгами… Вот кабы так-то… ах, знатно, я чай, зажили бы вы тогда!
— Полно, говорю! Тут хлюпаньем ничего не возьмешь! Плакалась
баба на торг, а торг про то и не ведает; да и ведать нет нужды! Словно и взаправду горе какое приключилось. Не навек расстаемся, господь милостив: доживем, назад вернется — как
есть, настоящим человеком вернется; сами потом не нарадуемся… Ну, о чем плакать-то? Попривыкли! Знают и без тебя, попривыкли: не ты одна… Слава те господи! Наслал еще его к нам в дом… Жаль, жаль, а все не как своего!
Товар сказывается сам собою: тут ничего не может
быть, кроме орехов, стручков — словом, всего того, чем молодые
бабы и девки любят зубки позабавить.
Крики
бабы усиливались: видно
было, что ее не пропускали, а, напротив, давали дорогу тому, кого она старалась удержать. Наконец из толпы показался маленький, сухопарый пьяненький мужичок с широкою лысиною и вострым носом, светившимся, как фонарь. Он решительно выходил из себя: болтал без толку худенькими руками, мигал глазами и топал ногами, которые, мимоходом сказать, и без того никак не держались на одном месте.
— Весь, как
есть, профуфырился! — отвечал приказчик, осклабляя желтые, как янтарь, зубы. — И бог весть что такое сталось: вдруг закурил! Как только что попал в круг к
бабам, так и заходил весь… Татар этих
поить зачал,
поит всех,
баб это, девок угощать зачал, песельников созвал… ведь уж никак шестой штоф купил; за последние два полушубок в кабаке оставил, и то не угомонился! Опять за вином побежал!
Весь этот кутеж, затеянный Захаром, песельники, музыканты, угощение, стоившие ему последних денег и даже полушубка, вызваны
были не столько внутреннею потребностью разгуляться, расходиться, свойственной весельчаку и гуляке, сколько из желания хвастнуть перед незнакомыми людьми, пофинтить перед
бабами и заставить говорить о себе — цель, к которой ревностно стремятся не только столичные франты, но и сельские, ибо в деревнях существуют также своего рода львы-франты и денди.
— Эх, народ чудной какой! Право слово! — произнес Захар, посмеиваясь, чтобы скрыть свою неловкость. — Что станешь делать?
Будь по-вашему, пошла ваша битка в кон! Вынимай деньги; сейчас сбегаю за пачпортом!.. Ну, ребята, что ж вы стали? Качай! — подхватил он, поворачиваясь к музыкантам. —
Будет чем опохмелиться… Знай наших! Захарка гуляет! — заключил он, выбираясь из круга, подмигивая и подталкивая
баб, которые смеялись.
Множество гостей съехалось в рощу, куда наперед приглашены
были окрестные мужики и
бабы.
Мужчины, конечно, не обратили бы на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза
баб, которые на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно
быть, испорченная либо хворая…» — «Парень, стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит не смигнет, словно на белый на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не на миру, не в деревне с людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя
бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
Но мало-помалу вместе с любезностию в нем стала появляться особенная какая-то смелость. Раз даже начал он заигрывать с Дуней. Кроме молоденькой
бабы и работника, на дворе никого не
было. Окинув быстрым взглядом навесы и крылечко, Захар ловко подкрался к Дуне и нежно прошептал...
— Ну, что ты, полоумный! Драться, что ли, захотел! Я рази к тому говорю… Ничего не возьмешь, хуже
будет… Полно тебе, — сказал Захар, — я, примерно, говорю, надо не вдруг, исподволь… Переговори, сначатия постращай, таким манером, а не то чтобы кулаками.
Баба смирная: ей и того довольно —
будет страх иметь!.. Она пошла на это не по злобе: так, может статься, тебя вечор запужалась…
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая
была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.