— Не сегодня, так завтра, а уступить придется! К чему же эта проволочка во времени? Моя дорогая,
милая Соня, приговор прочтен, к чему же откладывать его исполнение? Зачем себя обманывать?
Неточные совпадения
Ваше превосходительство! — вдруг завопила она раздирающим воплем и залившись слезами, — защитите сирот! Зная хлеб-соль покойного Семена Захарыча!.. Можно даже сказать аристократического!.. Г’а! — вздрогнула она, вдруг опамятовавшись и с каким-то ужасом всех осматривая, но тотчас узнала
Соню. —
Соня,
Соня! — проговорила она кротко и ласково, как бы удивившись, что видит ее перед собой, —
Соня,
милая, и ты здесь?
Соня. Нет,
милый дедушка, право, я не забуду вас! Вы такой простой, хороший! А я так люблю простых людей! Но… вы не видали маму мою?
Соня. Нет, мы посидим… Ты в меланхолии, мамашка?
Милая моя мамашка! Садись… вот так. Дай мне обнять тебя… вот так… Ну, говори теперь, что с тобой?
Астров(смеясь). Хитрая! Положим,
Соня страдает, я охотно допускаю, но к чему этот ваш допрос? (Мешая ей говорить, живо.) Позвольте, не делайте удивленного лица, вы отлично знаете, зачем я бываю здесь каждый день… Зачем и ради кого бываю, это вы отлично знаете. Хищница
милая, не смотрите на меня так, я старый воробей…
Жизнь шла вяло. Получил два письма от
Сони. Получил, прочел ее
милую болтовню об институтских порядках, о том, что она читает потихоньку от аргусовских очей классных дам, и присоединил к пачке прежних писем, обвязанных розовой ленточкой. Я завел эту ленточку еще лет пятнадцати и до сих пор не мог решиться выбросить ее. Да и зачем было выбрасывать? Кому она мешала? Но что сказал бы Бессонов, увидя это доказательство моей сентиментальности?