Маше нравилось слушать густой голос этой женщины с глазами коровы. И, хотя от Матицы всегда пахло водкой, — это не мешало Маше влезать на колени бабе, крепко прижимаясь к её большой, бугром выступавшей вперёд груди, и целовать её в толстые губы красиво очерченного рта. Матица приходила по утрам, а вечером у Маши собирались ребятишки. Они играли в карты, если не
было книг, но это случалось редко. Маша тоже с большим интересом слушала чтение, а в особенно страшных местах даже вскрикивала тихонько.
Неточные совпадения
Товарищи по очереди крали из выручки двугривенные, и недостатка в
книгах у них не
было.
Когда прочитывали книжку или уставали читать, Пашка рассказывал о своих приключениях, — его рассказы
были интересны не менее
книг.
— То-то, просто! Не в том дело, отчего я жив, а — как мне жить?. Как жить, чтобы всё
было чисто, чтобы меня никто не задевал и сам я никого не трогал? Вот найди мне
книгу, где бы это объяснялось…
Голос у Якова стал слаб и звучал, как скрип
пилы, режущей дерево. Читая, он поднимал левую руку кверху, как бы приглашая больных в палате слушать зловещие пророчества Исайи. Большие мечтательные глаза придавали жёлтому лицу его что-то страшное. Увидав Илью, он бросал
книгу и с беспокойством спрашивал товарища всегда об одном...
— Какая это
книга хорошая — библия! — захлёбываясь кашлем, вскрикивал Яков. — И это
есть, — помнишь, начётчик в трактире говорил: «Покойны шатры у грабителей»?
Есть, я нашёл! Хуже
есть!
— Вы читали сказки, а это прекрасная, умная
книга. В ней описан человек, который посвятил себя защите несчастных, угнетённых несправедливостью людей… человек этот всегда
был готов пожертвовать своей жизнью ради счастья других, — понимаете?
Книга написана в смешном духе… но этого требовали условия времени, в которое она писалась… Читать её нужно серьёзно, внимательно…
Памятник Полуэктова изображал гробницу, на крыше
была высечена развёрнутая
книга, череп и кости голеней, положенные крестом. Рядом, в этой же ограде, помещалась другая гробница, поменьше; надпись гласила, что под нею покоится раба божия Евпраксия Полуэктова, двадцати двух лет.
Автономова перевела глаза на него, потом снова на Илью и, не сказав ни слова, уставилась в
книгу. Терентий сконфузился и стал одёргивать рубашку. С минуту в магазине все молчали, —
был слышен только шелест листов
книги да шорох — это Терентий тёрся горбом о косяк двери…
Ноздрев повел их в свой кабинет, в котором, впрочем, не было заметно следов того, что бывает в кабинетах, то
есть книг или бумаги; висели только сабли и два ружья — одно в триста, а другое в восемьсот рублей.
— Книга, тут должна
быть книга, — громко чмокнув, объяснил офицер, выпрямляясь. Голос у него был сиплый, простуженный или сорванный; фигура — коренастая, широкогрудая, на груди его ползал беленький крестик, над низеньким лбом щеткой стояли черные волосы.
Илья Иванович иногда возьмет и книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и не подозревал в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину на стене, можно и не иметь, можно пойти прогуляться, можно и не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни
была книга; он смотрел на нее, как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.
Неточные совпадения
Была тут также лавочка // С картинами и
книгами, // Офени запасалися // Своим товаром в ней.
«Уйди!..» — вдруг закричала я, // Увидела я дедушку: // В очках, с раскрытой
книгою // Стоял он перед гробиком, // Над Демою читал. // Я старика столетнего // Звала клейменым, каторжным. // Гневна, грозна, кричала я: // «Уйди! убил ты Демушку! //
Будь проклят ты… уйди!..»
Самая
книга"О водворении на земле добродетели"
была не что иное, как свод подобных афоризмов, не указывавших и даже не имевших целью указать на какие-либо практические применения.
Потом остановились на мысли, что
будет произведена повсеместная «выемка», и стали готовиться к ней: прятали
книги, письма, лоскутки бумаги, деньги и даже иконы — одним словом, все, в чем можно
было усмотреть какое-нибудь «оказательство».
— Вам, старички-братики, и
книги в руки! — либерально прибавил он, — какое количество по душе назначите, я наперед согласен! Потому теперь у нас время такое: всякому свое, лишь бы поронцы
были!