— Я не хочу, чтобы про тебя говорили так, как начали говорить. То, что ты сделала в прошлом, — чистое и честное дело, несмотря
на кровь, таким оно и должно остаться в поучение людям!
Неточные совпадения
Это довольно зловещая группа людей в треуголках, коротеньких плащах, с красными, как две струи
крови, лампасами
на брюках.
Края черных туч тоже в огне,
на красных пятнах зловеще рисуются угловатые куски огромных строений; там и тут, точно раны, сверкают стекла; разрушенный, измученный город — место неутомимого боя за счастье — истекает
кровью, и она дымится, горячая, желтоватым удушливым дымом.
Над ним вспыхнуло и растет опаловое облако, фосфорический, желтоватый туман неравномерно лег
на серую сеть тесно сомкнутых зданий. Теперь город не кажется разрушенным огнем и облитым
кровью, — неровные линии крыш и стен напоминают что-то волшебное, но — недостроенное, неоконченное, как будто тот, кто затеял этот великий город для людей, устал и спит, разочаровался и, бросив всё, — ушел или потерял веру и — умер.
— «Прости меня, я виновата перед тобою, я ошиблась и измучила тебя. Я вижу теперь, когда убита, что моя вера — только страх пред тем, чего я не могла понять, несмотря
на свои желания и твои усилия. Это был страх, но он в
крови моей, я с ним рождена. У меня свой — или твой — ум, но чужое сердце, ты прав, я это поняла, но сердце не могло согласиться с тобой…»
И так много лет набивала она бездонную, неустанно жевавшую пасть, он пожирал плоды ее трудов, ее
кровь и жизнь, голова его росла и становилась всё более страшной, похожая
на шар, готовый оторваться от бессильной, тонкой шеи и улететь, задевая за углы домов, лениво покачиваясь с боку
на бок.
Рана
на голове была огромная, часть мозга вымыло из нее, но я помню серые, с красными жилками, кусочки в ране, точно мрамор или пена с
кровью.
Но эти свадьбы обреченных нуждою
на изгнание почти всегда бывают прологами к страшным драмам рока, мести и
крови, и — вот что случилось недавно в Сенеркии, коммуне, лежащей у отрогов Апеннин.
Так и жила она, радуясь сама,
на радость многим, приятная для всех, даже ее подруги примирились с нею, поняв, что характер человека — в его костях и
крови, вспомнив, что даже святые не всегда умели побеждать себя. Наконец, мужчина — не бог, а только богу нельзя изменить…
По словам Монгули, китаец, проходивший по тропе два дня назад, вынул из ловушки соболя и наладил ее снова. Я высказал предположение, что, может быть, ловушка пустовала. Тогда Монгули указал
на кровь — ясное доказательство, что ловушка действовала.
— Истребляют людей работой, — зачем? Жизнь у человека воруют, — зачем, говорю? Наш хозяин, — я на фабрике Нефедова жизнь потерял, — наш хозяин одной певице золотую посуду подарил для умывания, даже ночной горшок золотой! В этом горшке моя сила, моя жизнь. Вот для чего она пошла, — человек убил меня работой, чтобы любовницу свою утешить кровью моей, — ночной горшок золотой купил ей
на кровь мою!
Неточные совпадения
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои
на подравшихся //
На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: //
На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик
кровь?
Застыл уж
на уколотом // Мизинце у Евгеньюшки, // Хозяйской старшей дочери, // Высокий бугорок, // А девка и не слышала, // Как укололась до
крови;
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы —
кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я
на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? //
На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
Дрожу, гляжу
на лекаря: // Рукавчики засучены, // Грудь фартуком завешана, // В одной руке — широкий нож, // В другой ручник — и
кровь на нем, // А
на носу очки!
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики начали наливаться
кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали
на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.