Неточные совпадения
Приплясывая, идет черноволосая генуэзка, ведя за руку человека лет семи от роду, в деревянных башмаках и серой шляпе до плеч. Он встряхивает головенкой, чтобы сбросить шляпу на затылок, а она всё падает ему на лицо,
женщина срывает ее с маленькой головы и, высоко взмахнув ею, что-то
поет и смеется, мальчуган смотрит на нее, закинув голову, — весь улыбка, потом подпрыгивает, желая достать шляпу, и оба они исчезают.
И
было странно, обидно и печально — заметить в этой живой толпе грустное лицо: под руку с молодой
женщиной прошел высокий, крепкий человек; наверное — не старше тридцати лет, но — седоволосый. Он держал шляпу в руке, его круглая голова
была вся серебряная, худое здоровое лицо спокойно и — печально. Большие, темные, прикрытые ресницами глаза смотрели так, как смотрят только глаза человека, который не может забыть тяжкой боли, испытанной им.
— И он понял, что она умрет, но не уступит ему. До этого «да» он порою обнимал и целовал ее, она боролась с ним, но сопротивление ее слабело, и он мечтал уже, что однажды она уступит, и тогда ее инстинкт
женщины поможет ему победить ее. Но теперь он понял, что это
была бы не победа, а порабощение, и с той поры перестал будить в ней
женщину.
Прославим в мире
женщину — Мать, единую силу, пред которой покорно склоняется Смерть! Здесь
будет сказана правда о Матери, о том, как преклонился пред нею слуга и раб Смерти, железный Тамерлан, кровавый бич земли.
В битве Тимура и Боязида при Анкаре 20 июля 1402 г. османское войско Боязида
было разгромлено, Боязид захвачен в плен, где вскоре и умер.] долетел крик
женщины, гордый крик орлицы, звук, знакомый и родственный его оскорбленной душе, — оскорбленной Смертью и потому жестокой к людям и жизни.
И вот пред ним
женщина — босая, в лоскутках выцветших на солнце одежд, черные волосы ее
были распущены, чтобы прикрыть голую грудь, лицо ее, как бронза, а глаза повелительны, и темная рука, протянутая Хромому, не дрожала.
— Люди, — продолжала она, как дитя, ибо каждая Мать — сто раз дитя в душе своей, — люди — это всегда дети своих матерей, — сказала она, — ведь у каждого
есть Мать, каждый чей-то сын, даже и тебя, старик, ты знаешь это, — родила
женщина, ты можешь отказаться от бога, но от этого не откажешься и ты, старик!
— Так,
женщина! — воскликнул Кермани, бесстрашный поэт. — Так, — от сборища быков — телят не
будет, без солнца не цветут цветы, без любви нет счастья, без
женщины нет любви, без Матери — нет ни поэта, ни героя!
Поклонимся
женщине — она родила Моисея, Магомета и великого пророка Иисуса, который
был умерщвлен злыми, но — как сказал Шерифэддин [Шерифэддин — по-видимому, Шериф-Эддин-Али, персидский историк XV века.] — он еще воскреснет и придет судить живых и мертвых, в Дамаске это
будет, в Дамаске!
— Я, раб божий Тимур, говорю что следует! Триста всадников отправятся сейчас же во все концы земли моей, и пусть найдут они сына этой
женщины, а она
будет ждать здесь, и я
буду ждать вместе с нею, тот же, кто воротится с ребенком на седле своего коня, он
будет счастлив — говорит Тимур! Так,
женщина?
Между садов вьется узкая тропа, и по ней, тихо спускаясь с камня на камень, идет к морю высокая
женщина в черном платье, оно выгорело на солнце до бурых пятен, и даже издали видны его заплаты. Голова ее не покрыта — блестит серебро седых волос, мелкими кольцами они осыпают ее высокий лоб, виски и темную кожу щек; эти волосы, должно
быть, невозможно причесать гладко.
Тогда соседи сказали ей, что, конечно, они понимают, как стыдно
женщине быть матерью урода; никому, кроме мадонны, не известно, справедливо ли наказана она этой жестокой обидой, однако ребенок не виноват ни в чем и она напрасно лишает его солнца.
— Граждане, товарищи, хорошие люди! Мы требуем справедливости к нам — мы должны
быть справедливы друг ко другу, пусть все знают, что мы понимаем высокую цену того, что нам нужно, и что справедливость для нас не пустое слово, как для наших хозяев. Вот человек, который оклеветал
женщину, оскорбил товарища, разрушил одну семью и внес горе в другую, заставив свою жену страдать от ревности и стыда. Мы должны отнестись к нему строго. Что вы предлагаете?
Женщины тоже
были против изгнания, и наконец Фаска предложил поступить так...
Тишина; только птицы щебечут в саду, гудят пчелы над цветами, да где-то на горе, среди виноградников, жарко вздыхает песня:
поют двое — мужчина и
женщина, каждый куплет отделен от другого минутою молчания — это дает песне особую выразительность, что-то молитвенное.
У нас, в Калабрии, молодые люди перед тем, как уехать за океан, женятся, — может
быть, для того, чтоб любовью к
женщине еще более углубить любовь к родине, — ведь
женщина так же влечет к себе, как родина, и ничто не охраняет человека на чужбине лучше, чем любовь, зовущая его назад, на лоно своей земли, на грудь возлюбленной.
Ее идеальная красота запечатлена Праксителем в статуе Афродиты Книдской, а также Апеллесом в статуе Афродиты, выходящей из моря.] увлеченные красотою
женщины дурного поведения, говорил всё, что обязан
был сказать, и, может
быть, благодаря ему Эмилию присудили к четырем годам простого заключения в тюрьме.
Почти половина лета прошла тихо и мирно, может
быть, так прошла бы и вся жизнь, но во время кратких отлучек сына из дому его отец снова начал приставать к снохе; она противилась назойливости распущенного старика, и это разозлило его — слишком внезапно
было прервано его наслаждение молодым телом, и вот он решил отомстить
женщине.
— Я беру
женщину, чтоб иметь от ее и моей любви ребенка, в котором должны жить мы оба, она и я! Когда любишь — нет отца, нет матери,
есть только любовь, — да живет она вечно! А те, кто грязнит ее,
женщины и мужчины, да
будут прокляты проклятием бесплодия, болезней страшных и мучительной смерти…
— Послушай, — стал умолять ее молодой человек, — ведь я навсегда полюбил эту
женщину, несчастную столько же, как я сам! Позволь мне увезти ее под другое небо, и всё
будет хорошо!
Скоро эту
женщину будут судить и, конечно, осудят тяжко, но — чему может научить удар того человека, который сам себя считает вправе наносить удары и раны? Ведь железо не становится мягче, когда его куют.
Так и заснул навсегда для земли человек, плененный морем; он и
женщин любил, точно сквозь сон, недолго и молча, умея говорить с ними лишь о том, что знал, — о рыбе и кораллах, об игре волн, капризах ветра и больших кораблях, которые уходят в неведомые моря;
был он кроток на земле, ходил по ней осторожно, недоверчиво и молчал с людьми, как рыба, поглядывая во все глаза зорким взглядом человека, привыкшего смотреть в изменчивые глубины и не верить им, а в море он становился тихо весел, внимателен к товарищам и ловок, точно дельфин.
Она
была слишком веселой и сердечной
женщиной для того, чтоб спокойно жить с мужем; муж ее долго не понимал этого — кричал, божился, размахивал руками, показывал людям нож и однажды пустил его в дело, проколов кому-то бок, но полиция не любит таких шуток, и Стефано, посидев немного в тюрьме, уехал в Аргентину; перемена воздуха очень помогает сердитым людям.
Не все
женщины были довольны ее жизнью, и мужчины, конечно, не все, но, имея честное сердце, она не только не трогала женатых, а даже часто умела помирить их с женами, — она говорила...
Стоит Нунча на солнце, зажигая веселые мысли и желание нравиться ей, — пред красивой
женщиной стыдно
быть незаметным человеком и всегда хочется прыгнуть выше самого себя. Много доброго сделано
было Нунчей, много сил разбудила она и влила в жизнь. Хорошее всегда зажигает желание лучшего.
Да, а около матери всё чаще является дочь, скромная, как монахиня или как нож в ножнах. Мужчины смотрят, сравнивают, и, может
быть, некоторым становится понятно, что иногда чувствует
женщина и как обидно ей жить.
Как мать — она гордилась красотой дочери, как
женщина — Нунча не могла не завидовать юности; Нина встала между нею и солнцем, — матери обидно
было жить в тени.
И эта
женщина честно отошла прочь от человека, который — все видели —
был приятен ей больше многих других.
Многим показалась смешной эта гонка
женщин,
были люди, которые отнеслись к этому как к позорному скандалу, но большинство, уважая Нунчу, взглянуло на ее предложение с серьезной шутливостью и заставило Нину принять вызов матери.
Выбрали судей, назначили предельную скорость бега, — всё, как на скачках, подробно и точно.
Было много
женщин и мужчин, которые, искренно желая видеть мать победительницей, благословляли ее и давали добрые обеты мадонне, если только она согласится помочь Нунче, даст ей силу.
— Постоянно — пираты, солдаты, и почти каждые пять лет в Неаполе новые правители, [Горький, как можно предполагать, имел в виду бурную историю Неаполя на протяжении многих веков, когда норманнских завоевателей (1136–1194) сменяли солдаты германского императора Генриха VI, Анжуйскую королевскую династию (1266–1442) — Арагонская (1442–1501); свыше двухсот лет продолжалось испанское господство (1503–1707); вслед за австрийскими оккупантами приходили французские, вторгались войска Наполеона под предводительством Мюрата (1808–1815); 7 ноября 1860 г. в город вступили краснорубашечники во главе с Гарибальди, и Неаполь с округой вошел в состав Итальянского королевства.] —
женщин надо
было держать под замком.