Неточные совпадения
— Я читаю запрещенные книги. Их запрещают читать потому, что они
говорят правду о нашей,
рабочей жизни… Они печатаются тихонько, тайно, и если их у меня найдут — меня посадят в тюрьму, — в тюрьму за то, что я хочу знать правду. Поняла?
В слободке
говорили о социалистах, которые разбрасывают написанные синими чернилами листки. В этих листках зло писали о порядках на фабрике, о стачках
рабочих в Петербурге и в южной России,
рабочие призывались к объединению и борьбе за свои интересы.
— Ух! Смело
говорит! — толкнув мать в плечо, сказал высокий кривой
рабочий.
— Позвольте! —
говорил он, отстраняя
рабочих с своей дороги коротким жестом руки, но не дотрагиваясь до них. Глаза у него были прищурены, и взглядом опытного владыки людей он испытующе щупал лица
рабочих. Перед ним снимали шапки, кланялись ему, — он шел, не отвечая на поклоны, и сеял в толпе тишину, смущение, конфузливые улыбки и негромкие восклицания, в которых уже слышалось раскаяние детей, сознающих, что они нашалили.
Она понимала — его посадят в тюрьму за то, что он
говорил сегодня
рабочим. Но с тем, что он
говорил, соглашались все, и все должны вступиться за него, значит — долго держать его не будут…
Рабочие сразу заметили новую торговку. Одни, подходя к ней, одобрительно
говорили...
На фабрике было неспокойно,
рабочие собирались кучками, о чем-то вполголоса
говорили между собой, всюду шныряли озабоченные мастера, порою раздавались ругательства, раздраженный смех.
— Воров ловить, видно, невыгодно стало! — зло и громко
говорил высокий и кривой
рабочий. — Начали честных людей таскать…
Всем нравилось видеть бессилие полиции, и даже пожилые
рабочие, усмехаясь,
говорили друг другу...
— Товарищи!
Говорят, на земле разные народы живут — евреи и немцы, англичане и татары. А я — в это не верю! Есть только два народа, два племени непримиримых — богатые и бедные! Люди разно одеваются и разно
говорят, а поглядите, как богатые французы, немцы, англичане обращаются с
рабочим народом, так и увидите, что все они для
рабочего — тоже башибузуки, кость им в горло!
— Иной раз
говорит,
говорит человек, а ты его не понимаешь, покуда не удастся ему сказать тебе какое-то простое слово, и одно оно вдруг все осветит! — вдумчиво рассказывала мать. — Так и этот больной. Я слышала и сама знаю, как жмут
рабочих на фабриках и везде. Но к этому сызмала привыкаешь, и не очень это задевает сердце. А он вдруг сказал такое обидное, такое дрянное. Господи! Неужели для того всю жизнь работе люди отдают, чтобы хозяева насмешки позволяли себе? Это — без оправдания!
Она разливала чай и удивлялась горячности, с которой они
говорили о жизни и судьбе
рабочего народа, о том, как скорее и лучше посеять среди него мысли о правде, поднять его дух. Часто они, сердясь, не соглашались друг с другом, обвиняли один другого в чем-то, обижались и снова спорили.
Замечала она, что когда к Николаю приходил кто-либо из
рабочих, — хозяин становился необычно развязен, что-то сладкое являлось на лице его, а
говорил он иначе, чем всегда, не то грубее, не то небрежнее.
«Старается, чтобы поняли его!» — думала она. Но это ее не утешало, и она видела, что гость-рабочий тоже ежится, точно связан изнутри и не может
говорить так легко и свободно, как он
говорит с нею, простой женщиной. Однажды, когда Николай вышел, она заметила какому-то парню...
— Пропаганда, пропаганда! Этого мало теперь,
рабочая молодежь права! Нужно шире поставить агитацию, —
рабочие правы, я
говорю…
— Видите, студент из нашего кружка, то есть который читал с нами, он
говорил нам про мать Павла Власова,
рабочего, — знаете, демонстрация Первого мая?
—
Говорите — и молодые барышни занимаются этим, ходят по
рабочим, читают, — не брезгуют, не боятся?
— Вообще — чудесно! — потирая руки,
говорил он и смеялся тихим, ласковым смехом. — Я, знаете, последние дни страшно хорошо жил — все время с
рабочими, читал,
говорил, смотрел. И в душе накопилось такое — удивительно здоровое, чистое. Какие хорошие люди, Ниловна! Я
говорю о молодых
рабочих — крепкие, чуткие, полные жажды все понять. Смотришь на них и видишь — Россия будет самой яркой демократией земли!
— Он последнее время много читал среди городских
рабочих, и вообще ему пора было провалиться! — хмуро и спокойно заметила Людмила. — Товарищи
говорили — уезжай! Не послушал! По-моему — в таких случаях надо заставлять, а не уговаривать…
Неточные совпадения
— Да, но постой: я
говорю не о политической экономии, я
говорю о науке хозяйства. Она должна быть как естественные науки и наблюдать данные явления и
рабочего с его экономическим, этнографическим…
Обойдя творило, из которого
рабочие набирали известку, он остановился с архитектором и что-то горячо стал
говорить.
— Отлично, отлично, —
говорил он, закуривая толстую папиросу после жаркого. — Я к тебе точно с парохода после шума и тряски на тихий берег вышел. Так ты
говоришь, что самый элемент
рабочего должен быть изучаем и руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в этом профан; но мне кажется, что теория и приложение ее будет иметь влияние и на
рабочего.
«Да, я должен был сказать ему: вы
говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований, вы бы были правы; но оно идет, и идет только там, где
рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика на половине дороги.
Кроме того, Левин знал, что он увидит у Свияжского помещиков соседей, и ему теперь особенно интересно было
поговорить, послушать о хозяйстве те самые разговоры об урожае, найме
рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято считать чем-то очень низким, но которые теперь для Левина казались одними важными.