— Намедни, — продолжал Рыбин, — вызвал меня земский, — говорит мне: «Ты что, мерзавец, сказал священнику?» — «Почему я — мерзавец? Я зарабатываю хлеб свой горбом, я ничего худого против людей не сделал, — говорю, — вот!» Он заорал, ткнул мне в зубы… трое суток я сидел под арестом. Так говорите вы с народом! Так?
Не жди прощенья, дьявол! Не я — другой, не тебе — детям твоим возместит обиду мою, — помни! Вспахали вы железными когтями груди народу, посеяли в них зло — не жди пощады, дьяволы наши! Вот.
Неточные совпадения
—
Не те, кого Вы
ждали, а?
Медленно прошел день, бессонная ночь и еще более медленно другой день. Она
ждала кого-то, но никто
не являлся. Наступил вечер. И — ночь. Вздыхал и шаркал по стене холодный дождь, в трубе гудело, под полом возилось что-то. С крыши капала вода, и унылый звук ее падения странно сливался со стуком часов. Казалось, весь дом тихо качается, и все вокруг было ненужным, омертвело в тоске…
— Хорошая! — кивнул головой Егор. — Вижу я — вам ее жалко. Напрасно! У вас
не хватит сердца, если вы начнете жалеть всех нас, крамольников. Всем живется
не очень легко, говоря правду. Вот недавно воротился из ссылки мой товарищ. Когда он ехал через Нижний — жена и ребенок
ждали его в Смоленске, а когда он явился в Смоленск — они уже были в московской тюрьме. Теперь очередь жены ехать в Сибирь. У меня тоже была жена, превосходный человек, пять лет такой жизни свели ее в могилу…
И громко зевнул. Павел спрашивал ее о здоровье, о доме… Она
ждала каких-то других вопросов, искала их в глазах сына и
не находила. Он, как всегда, был спокоен, только лицо побледнело да глаза как будто стали больше.
Мать прислушивалась к спору и понимала, что Павел
не любит крестьян, а хохол заступается за них, доказывая, что и мужиков добру учить надо. Она больше понимала Андрея, и он казался ей правым, но всякий раз, когда он говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание,
ждала ответа сына, чтобы скорее узнать, —
не обидел ли его хохол? Но они кричали друг на друга
не обижаясь.
Тяжелый, давящий испуг обнял грудь матери. Она
не понимала, о чем говорилось, но чувствовала, что впереди ее
ждет горе.
Если на пути честных стоит Иуда,
ждет их предать — я буду сам Иуда, когда
не уничтожу его!
—
Подождите! — говорил хохол,
не глядя на них, мотая головой и все освобождая руку. — Это
не я, — но я мог
не позволить…
Мы зовем за собой тех, кто верует в победу нашу; те, которым
не видна наша цель, — пусть
не идут с нами, таких
ждет только горе.
— Жалко мне ее, ей
не было пятидесяти лет, могла бы долго еще жить. А посмотришь с другой стороны и невольно думаешь — смерть, вероятно, легче этой жизни. Всегда одна, всем чужая,
не нужная никому, запуганная окриками отца — разве она жила? Живут — ожидая чего-нибудь хорошего, а ей нечего было
ждать, кроме обид…
— Сейчас приду! —
не открывая, ответили ей. Она
подождала немного и снова постучалась. Тогда дверь быстро отворилась, и в коридор вышла высокая женщина в очках. Торопливо оправляя смятый рукав кофточки, она сурово спросила мать...
— Это превосходно, что вы с нами, — приятно видеть ваше лицо. Чем она кончит? — спрашиваю я себя. Грустно, когда подумаешь, что вас — как всех —
ждет тюрьма и всякое свинство. Вы
не боитесь тюрьмы?
— Для Паши это
не велика потеря, да и мне эти свидания только душу рвут! Говорить ни о чем нельзя. Стоишь против сына дурой, а тебе в рот смотрят,
ждут —
не скажешь ли чего лишнего…
Она
ждала,
не выпуская руки.
Они
не сердились на Павла и на Федю, как она
ждала,
не обижали их словами, но все, о чем они спрашивали, казалось ей ненужным для них, они как будто нехотя спрашивают, с трудом выслушивают ответы, все заранее знают, ничем
не интересуются.
Но внешний смысл его слов
не удовлетворял,
не трогал и
не пугал ее, она все-таки
ждала страшного и упорно искала его за словами — в лице, в глазах, в голосе прокурора, в его белой руке, неторопливо мелькавшей по воздуху.
Она
не отвечала, подавленная тягостным разочарованием. Обида росла, угнетая душу. Теперь Власовой стало ясно, почему она
ждала справедливости, думала увидать строгую, честную тяжбу правды сына с правдой судей его. Ей представлялось, что судьи будут спрашивать Павла долго, внимательно и подробно о всей жизни его сердца, они рассмотрят зоркими глазами все думы и дела сына ее, все дни его. И когда увидят они правоту его, то справедливо, громко скажут...
Он сел,
не глядя на судей, мать, сдерживая дыхание, пристально смотрела на судей,
ждала.
То, что говорил сын,
не было для нее новым, она знала эти мысли, но первый раз здесь, перед лицом суда, она почувствовала странную, увлекающую силу его веры. Ее поразило спокойствие Павла, и речь его слилась в ее груди звездоподобным, лучистым комом крепкого убеждения в его правоте и в победе его. Она
ждала теперь, что судьи будут жестоко спорить с ним, сердито возражать ему, выдвигая свою правду. Но вот встал Андрей, покачнулся, исподлобья взглянул на судей и заговорил...
Сережа молча поклонился, пожал руку матери, вышел, принес булки и сел за стол. Людмила, наливая чай, убеждала мать
не ходить домой до поры, пока
не выяснится, кого там
ждет полиция.
На другой день, возвращаясь от обедни, она увидела Ивана Игнатьича, который вытаскивал из пушки тряпички, камушки, щепки, бабки и сор всякого рода, запиханный в нее ребятишками. «Что бы значили эти военные приготовления? — думала комендантша, — уж
не ждут ли нападения от киргизцев? Но неужто Иван Кузмич стал бы от меня таить такие пустяки?» Она кликнула Ивана Игнатьича, с твердым намерением выведать от него тайну, которая мучила ее дамское любопытство.
Неточные совпадения
Городничий. Батюшки,
не милы мне теперь ваши зайцы: у меня инкогнито проклятое сидит в голове. Так и
ждешь, что вот отворится дверь и — шасть…
Городничий. Да вы
не извольте беспокоиться, он
подождет. (Слуге.)Пошел вон, тебе пришлют.
А нам земля осталася… // Ой ты, земля помещичья! // Ты нам
не мать, а мачеха // Теперь… «А кто велел? — // Кричат писаки праздные, — // Так вымогать, насиловать // Кормилицу свою!» // А я скажу: — А кто же
ждал? — // Ох! эти проповедники! // Кричат: «Довольно барствовать! // Проснись, помещик заспанный! // Вставай! — учись! трудись!..»
Григорий в семинарии // В час ночи просыпается // И уж потом до солнышка //
Не спит —
ждет жадно ситника, // Который выдавался им // Со сбитнем по утрам.
Бурмистр потупил голову, // — Как приказать изволите! // Два-три денька хорошие, // И сено вашей милости // Все уберем, Бог даст! //
Не правда ли, ребятушки?.. — // (Бурмистр воротит к барщине // Широкое лицо.) // За барщину ответила // Проворная Орефьевна, // Бурмистрова кума: // — Вестимо так, Клим Яковлич. // Покуда вёдро держится, // Убрать бы сено барское, // А наше —
подождет!