Неточные совпадения
Клим
был слаб здоровьем, и это усиливало любовь матери; отец чувствовал себя виноватым в
том, что дал сыну неудачное имя, бабушка, находя имя «мужицким», считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
Чтоб легче
было любить мужика, его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили венцом невинного страдальца, нимбом святого и оценили его физические муки выше
тех моральных мук, которыми жуткая русская действительность щедро награждала лучших людей страны.
Печальным гимном
той поры
были гневные стоны самого чуткого поэта эпохи, и особенно подчеркнуто тревожно звучал вопрос, обращенный поэтом к народу...
Когда герои
были уничтожены, они — как это всегда бывает — оказались виновными в
том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой,
были угнетены поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
Дом Самгиных
был одним из
тех уже редких в
те годы домов, где хозяева не торопились погасить все огни.
Разного роста, различно одетые, они все
были странно похожи друг на друга, как солдаты одной и
той же роты.
Они и
тем еще похожи
были друг на друга, что все покорно слушали сердитые слова Марии Романовны и, видимо, боялись ее.
Клим тотчас догадался, что нуль — это кругленький, скучный братишка, смешно похожий на отца. С
того дня он стал называть брата Желтый Ноль, хотя Дмитрий
был розовощекий, голубоглазый.
Трудно
было понять, что говорит отец, он говорил так много и быстро, что слова его подавляли друг друга, а вся речь напоминала о
том, как пузырится пена пива или кваса, вздымаясь из горлышка бутылки.
Клим довольно рано начал замечать, что в правде взрослых
есть что-то неверное, выдуманное. В своих беседах они особенно часто говорили о царе и народе. Коротенькое, царапающее словечко — царь — не вызывало у него никаких представлений, до
той поры, пока Мария Романовна не сказала другое слово...
Клим понимал, что Лидия не видит в нем замечательного мальчика, в ее глазах он не растет, а остается все таким же, каким
был два года
тому назад, когда Варавки сняли квартиру.
— До
того, как хворать, мама
была цыганкой, и даже
есть картина с нее в красном платье, с гитарой. Я немножко поучусь в гимназии и тоже стану
петь с гитарой, только в черном платье.
Это нельзя
было понять,
тем более нельзя, что в первый же день знакомства Борис поссорился с Туробоевым, а через несколько дней они жестоко, до слез и крови, подрались.
— Чертище, — называл он инженера и рассказывал о нем: Варавка сначала
был ямщиком, а потом — конокрадом, оттого и разбогател. Этот рассказ изумил Клима до немоты, он знал, что Варавка сын помещика, родился в Кишиневе, учился в Петербурге и Вене, затем приехал сюда в город и живет здесь уж седьмой год. Когда он возмущенно рассказал это Дронову,
тот, тряхнув головой, пробормотал...
Клим нередко ощущал, что он тупеет от странных выходок Дронова, от его явной грубой лжи. Иногда ему казалось, что Дронов лжет только для
того, чтоб издеваться над ним. Сверстников своих Дронов не любил едва ли не больше, чем взрослых, особенно после
того, как дети отказались играть с ним. В играх он обнаруживал много хитроумных выдумок, но
был труслив и груб с девочками, с Лидией — больше других. Презрительно называл ее цыганкой, щипал, старался свалить с ног так, чтоб ей
было стыдно.
— А недавно, перед
тем, как взойти луне, по небу летала большущая черная птица, подлетит ко звезде и склюнет ее, подлетит к другой и ее склюет. Я не спал, на подоконнике сидел, потом страшно стало, лег на постелю, окутался с головой, и так, знаешь,
было жалко звезд, вот, думаю, завтра уж небо-то пустое
будет…
— конечно, я
был в
то время идиотом…
Вытирая шарфом лицо свое, мать заговорила уже не сердито, а
тем уверенным голосом, каким она объясняла непонятную путаницу в нотах, давая Климу уроки музыки. Она сказала, что учитель снял с юбки ее гусеницу и только, а ног не обнимал, это
было бы неприлично.
В полутемном коридоре, над шкафом для платья, с картины, которая раньше
была просто темным квадратом, стали смотреть задумчивые глаза седой старухи, зарытой во
тьму.
— Я ее любил, а она меня ненавидела и жила для
того, чтобы мне
было плохо.
Дед Аким устроил так, что Клима все-таки приняли в гимназию. Но мальчик считал себя обиженным учителями на экзамене, на переэкзаменовке и
был уже предубежден против школы. В первые же дни, после
того, как он надел форму гимназиста, Варавка, перелистав учебники, небрежно отшвырнул их прочь...
— Ну, пусть не так! — равнодушно соглашался Дмитрий, и Климу казалось, что, когда брат рассказывает даже именно так, как
было, он все равно не верит в
то, что говорит. Он знал множество глупых и смешных анекдотов, но рассказывал не смеясь, а как бы даже конфузясь. Вообще в нем явилась непонятная Климу озабоченность, и людей на улицах он рассматривал таким испытующим взглядом, как будто считал необходимым понять каждого из шестидесяти тысяч жителей города.
Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала ногами и скрипела створкой двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за плечо, с излишней силой втолкнула его в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся, в столовой никого не
было, в дверях соседней комнаты плотно сгустилась
тьма.
Ново и неприятно
было и
то, что мать начала душиться слишком обильно и такими крепкими духами, что, когда Клим, уходя спать, целовал ей руку, духи эти щипали ноздри его, почти вызывая слезы, точно злой запах хрена.
Вслушиваясь в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о
том, чего не следовало делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя:
будет ли и она говорить так же?
Эта сцена, испугав, внушила ему более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он хорошо видел, что его усмешливые взгляды волнуют мальчика, и это
было приятно видеть, хотя Борис все так же дерзко насмешничал, следил за ним все более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта игра быстро довела Клима до
того, что он забыл осторожность.
В один из
тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим
был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
— Тут доказывается, что монахи
были врагами науки, а между
тем Джордано Бруно, Кампанелла, Морус…
Был один из
тех сказочных вечеров, когда русская зима с покоряющей, вельможной щедростью развертывает все свои холодные красоты. Иней на деревьях сверкал розоватым хрусталем, снег искрился радужной пылью самоцветов, за лиловыми лысинами речки, оголенной ветром, на лугах лежал пышный парчовый покров, а над ним — синяя тишина, которую, казалось, ничто и никогда не поколеблет. Эта чуткая тишина обнимала все видимое, как бы ожидая, даже требуя, чтоб сказано
было нечто особенно значительное.
— Вот уж почти два года ни о чем не могу думать, только о девицах. К проституткам идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить.
Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о книжках, о разных поэзиях, а я думаю о
том, какие у нее груди и что вот поцеловать бы ее да и умереть.
Клим слушал с напряженным интересом, ему
было приятно видеть, что Макаров рисует себя бессильным и бесстыдным. Тревога Макарова
была еще не знакома Климу, хотя он, изредка, ночами, чувствуя смущающие запросы тела, задумывался о
том, как разыграется его первый роман, и уже знал, что героиня романа — Лидия.
Ужас, испытанный Климом в
те минуты, когда красные, цепкие руки, высовываясь из воды, подвигались к нему, Клим прочно забыл; сцена гибели Бориса вспоминалась ему все более редко и лишь как неприятное сновидение. Но в словах скептического человека
было что-то назойливое, как будто они хотели утвердиться забавной, подмигивающей поговоркой...
— В мать пошла.
Та тоже мастерица
была выдумывать. Выдумает и — верит.
Досадно
было слышать, как Дронов лжет, но, видя, что эта ложь делает Лидию героиней гимназистов, Самгин не мешал Ивану. Мальчики слушали серьезно, и глаза некоторых смотрели с
той странной печалью, которая
была уже знакома Климу по фарфоровым глазам Томилина.
Лицо ее
было хорошо знакомо Климу,
тем более тревожно удивлялся он, когда видел, что сквозь заученные им черты этого лица таинственно проступает другое, чужое ему.
Было несколько похоже на гимназию, с
той однако разницей, что учителя не раздражались, не кричали на учеников, но преподавали истину с несомненной и горячей верой в ее силу.
— Заветы отцов! Мой отец завещал мне: учись хорошенько, негодяй, а
то выгоню, босяком
будешь. Ну вот, я — учусь. Только не думаю, что здесь чему-то научишься.
Повторялось
то же, что
было с книгами: рассказы Клима о прочитанном
были подробны, точны, но яркое исчезало.
— Вполне достаточно для
того, чтоб
быть красивым.
Тем более жестоко он
был поражен, почувствовав себя влюбленным.
— Девицы любят кисло-сладкое, — сказал Макаров и сам, должно
быть, сконфузясь неудачной выходки, стал усиленно сдувать пепел с папиросы. Лидия не ответила ему. В
том, что она говорила, Клим слышал ее желание задеть кого-то и неожиданно почувствовал задетым себя, когда она задорно сказала...
Было нечто непримиримо обидное в
том, что существуют отношения и настроения, непонятные ему.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она
была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он
был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах
есть что-то грязное. Но теперь, после
того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не
было места брезгливости.
Вспомнив эту сцену, Клим с раздражением задумался о Томилине. Этот человек должен знать и должен
был сказать что-то успокоительное, разрешающее, что устранило бы стыд и страх. Несколько раз Клим — осторожно, а Макаров — напористо и резко пытались затеять с учителем беседу о женщине, но Томилин
был так странно глух к этой
теме, что вызвал у Макарова сердитое замечание...
— Рыжий напоминает мне тарантула. Я не видал этого насекомого, но в старинной «Естественной истории» Горизонтова сказано: «Тарантулы
тем полезны, что,
будучи настояны в масле, служат лучшим лекарством от укусов, причиняемых ими же».
— «Победа над идеализмом
была в
то же время победой над женщиной». Вот — правда! Высота культуры определяется отношением к женщине, — понимаешь?
— Это теперь называется поумнением, — виновато объяснил Катин. —
Есть даже рассказ на
тему измены прошлому, так и называется: «Поумнел». Боборыкин написал.
— Не
тому вас учат, что вы должны знать. Отечествоведение — вот наука, которую следует преподавать с первых же классов, если мы хотим
быть нацией. Русь все еще не нация, и боюсь, что ей придется взболтать себя еще раз так, как она
была взболтана в начале семнадцатого столетия. Тогда мы
будем нацией — вероятно.
Цинизм упоминания о горничной покоробил Клима, неприятно
было и
то, что его томление замечено, однако в общем спокойно сказанные слова Варавки что-то разрешали.
Климу больше нравилась
та скука, которую он испытывал у Маргариты. Эта скука не тяготила его, а успокаивала, притупляя мысли, делая ненужными всякие выдумки. Он отдыхал у швейки от необходимости держаться, как солдат на параде. Маргарита вызывала в нем своеобразный интерес простотою ее чувств и мыслей. Иногда, должно
быть, подозревая, что ему скучно, она
пела маленьким, мяукающим голосом неслыханные песни...