Неточные совпадения
На стене, над комодом, была прибита двумя гвоздями маленькая фотография без
рамы, переломленная поперек, она изображала молодого человека, гладко причесанного,
с густыми бровями, очень усатого, в галстуке, завязанном пышным бантом. Глаза у него были выколоты.
Он ушел в свою комнату
с уверенностью, что им положен первый камень пьедестала, на котором он, Самгин, со временем, встанет монументально. В комнате стоял тяжелый запах масла, — утром стекольщик замазывал на зиму
рамы, — Клим понюхал, открыл вентилятор и снисходительно, вполголоса сказал...
Туробоев присел ко крыльцу церковно-приходской школы, только что выстроенной, еще без
рам в окнах. На ступенях крыльца копошилась, кричала и плакала куча детей, двух — и трехлеток, управляла этой живой кучей грязненьких, золотушных тел сероглазая, горбатенькая девочка-подросток, управляла, негромко покрикивая, действуя руками и ногами. На верхней ступени, широко расставив синие ноги в огромных узлах вен, дышала со свистом слепая старуха,
с багровым, раздутым лицом.
— Пошли к Елизавете Львовне, — сказал он, спрыгнув
с подоконника и пытаясь открыть окно. Окно не открывалось. Он стукнул кулаком по
раме и спросил...
В светлом, о двух окнах, кабинете было по-домашнему уютно, стоял запах хорошего табака; на подоконниках — горшки неестественно окрашенных бегоний, между окнами висел в золоченой
раме желто-зеленый пейзаж, из тех, которые прозваны «яичницей
с луком»: сосны на песчаном обрыве над мутно-зеленой рекою. Ротмистр Попов сидел в углу за столом, поставленным наискось от окна, курил папиросу, вставленную в пенковый мундштук, на мундштуке — палец лайковой перчатки.
Дунаев подтянул его к пристройке в два окна
с крышей на один скат, обмазанная глиной пристройка опиралась на бревенчатую стену недостроенного, без
рам в окнах, дома
с обгоревшим фасадом.
В зале снова гремел рояль, топали танцоры, дразнила зеленая русалка, мелькая в объятиях китайца. Рядом
с Климом встала монахиня, прислонясь плечом к
раме двери, сложив благочестиво руки на животе. Он заглянул в жуткие щелочки ее полумаски и сказал очень мрачно...
В
раме окна серпик луны, точно вышитый на голубоватом бархате. Самгин, стоя, держа руку на весу, смотрел на него и, вслушиваясь в трепет новых чувствований, уже
с недоверием спрашивал себя...
«Бедно живет», — подумал Самгин, осматривая комнатку
с окном в сад; окно было кривенькое, из четырех стекол, одно уже зацвело, значит — торчало в
раме долгие года. У окна маленький круглый стол, накрыт вязаной салфеткой. Против кровати — печка
с лежанкой, близко от печи комод, шкатулка на комоде, флаконы, коробочки, зеркало на стене. Три стула, их манерно искривленные ножки и спинки, прогнутые плетеные сиденья особенно подчеркивали бедность комнаты.
Самгин через очки взглянул вперед, где колыхались трехцветные флаги, блестели оклады икон и воздух над головами людей чертили палки; он заметил, что некоторые из демонстрантов переходят
с мостовой на панели. Хлопали створки
рам, двери, и сверху, как будто
с крыши, суровый голос кричал...
Сквозь двойные
рамы с улицы не доносилось ни звука, и казалось, что все, на площади, живет не в действительности, а только в памяти.
Белые двери привели в небольшую комнату
с окнами на улицу и в сад. Здесь жила женщина. В углу, в цветах, помещалось на мольберте большое зеркало без
рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких кресла, за дверью — широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый книгами, рядом
с ним — хорошая копия
с картины Нестерова «У колдуна».
Снимок — мутный, не сразу можно было разобрать, что на нем — часть улицы, два каменных домика,
рамы окон поломаны, стекла выбиты,
с крыльца на каменную площадку высунулись чьи-то ноги, вся улица засорена изломанной мебелью, валяется пианино
с оторванной крышкой, поперек улицы — срубленное дерево, клен или каштан, перед деревом — костер, из него торчит крышка пианино, а пред костром, в большом, вольтеровском кресле, поставив ноги на пишущую машинку, а винтовку между ног, сидит и смотрит в огонь русский солдат.
В большой столовой со множеством фаянса на стенах Самгина слушало десятка два мужчин и дам, люди солидных объемов, только один из них, очень тощий, но
с круглым, как глобус, брюшком стоял на длинных ногах, спрятав руки в карманах, покачивая черноволосой головою, сморщив бледное, пухлое лицо в широкой
раме черной бороды.
Именно в эту минуту явился Тагильский. Войдя в открытую дверь, он захлопнул ее за собою
с такой силой, что тонкие стенки барака за спиною Самгина вздрогнули, в
рамах заныли, задребезжали стекла, но дверь
с такой же силой распахнулась, и вслед за Тагильским вошел высокий рыжий офицер со стеком в правой руке.
Прыжки осветительных ракет во тьму он воспринимал как нечто пошлое, но и зловещее. Ему казалось, что слышны выстрелы, — быть может, это хлопали двери. Сотрясая
рамы окон, по улице
с грохотом проехали два грузовых автомобиля, впереди — погруженный, должно быть, железом, его сопровождал грузовик, в котором стояло десятка два людей, некоторые из них
с ружьями, тускло блеснули штыки.
Неточные совпадения
По стенам навешано было весьма тесно и бестолково несколько картин: длинный пожелтевший гравюр какого-то сражения,
с огромными барабанами, кричащими солдатами в треугольных шляпах и тонущими конями, без стекла, вставленный в
раму красного дерева
с тоненькими бронзовыми полосками и бронзовыми же кружками по углам.
И ныне музу я впервые // На светский раут привожу; // На прелести ее степные //
С ревнивой робостью гляжу. // Сквозь тесный ряд аристократов, // Военных франтов, дипломатов // И гордых дам она скользит; // Вот села тихо и глядит, // Любуясь шумной теснотою, // Мельканьем платьев и речей, // Явленьем медленным гостей // Перед хозяйкой молодою, // И темной
рамою мужчин // Вкруг дам, как около картин.
В окна, обращенные на лес, ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого
с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца,
с другой — черной тенью; вместе
с тенями от
рам падала на пол, стены и доставала до потолка. На дворе караульщик стучал в чугунную доску.
Держась за верх
рамы, девушка смотрела и улыбалась. Вдруг нечто, подобное отдаленному зову, всколыхнуло ее изнутри и вовне, и она как бы проснулась еще раз от явной действительности к тому, что явнее и несомненнее.
С этой минуты ликующее богатство сознания не оставляло ее. Так, понимая, слушаем мы речи людей, но, если повторить сказанное, поймем еще раз,
с иным, новым значением. То же было и
с ней.
За ореховой
рамой в светлой пустоте отраженной комнаты стояла тоненькая невысокая девушка, одетая в дешевый белый муслин
с розовыми цветочками.