Неточные совпадения
Теперь, когда Клим
большую часть дня проводил вне дома, многое ускользало от его глаз, привыкших наблюдать, но
все же он видел, что в доме
становится все беспокойнее,
все люди
стали иначе ходить
и даже двери хлопают сильнее.
Но почти всегда, вслед за этим, Клим недоуменно, с досадой, близкой злому унынию, вспоминал о Лидии, которая не умеет или не хочет видеть его таким, как видят другие. Она днями
и неделями как будто даже
и совсем не видела его, точно он для нее бесплотен, бесцветен, не существует. Вырастая, она
становилась все более странной
и трудной девочкой. Варавка, улыбаясь в лисью бороду
большой, красной улыбкой, говорил...
Он
все больше обрастал волосами
и, видимо,
все более беднел, пиджак его был протерт на локтях почти до дыр, на брюках, сзади, был вшит темно-серый треугольник, нос заострился, лицо
стало голодным.
И почти приятно было напомнить себе, что Макаров пьет
все больше, хотя
становится как будто спокойней, а иногда так углубленно задумчив, как будто его внезапно поражала слепота
и глухота.
В темно-синем пиджаке, в черных брюках
и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза
стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно
и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно
и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил
большие, как старик. Смотрел на
все как-то сбоку, часто
и устало отдувался,
и казалось, что говорит он не о том, что думает.
Прислушиваясь к себе, Клим ощущал в груди, в голове тихую, ноющую скуку, почти боль; это было новое для него ощущение. Он сидел рядом с матерью, лениво ел арбуз
и недоумевал: почему
все философствуют? Ему казалось, что за последнее время философствовать
стали больше и торопливее. Он был обрадован весною, когда под предлогом ремонта флигеля писателя Катина попросили освободить квартиру. Теперь, проходя по двору, он с удовольствием смотрел на закрытые ставнями окна флигеля.
Когда говорили о красоте, Клим предпочитал осторожно молчать, хотя давно заметил, что о ней говорят
все больше и тема эта
становится такой же обычной, как погода
и здоровье.
Клим согласно кивнул головой. Когда он не мог сразу составить себе мнения о человеке, он чувствовал этого человека опасным для себя. Таких, опасных, людей
становилось все больше,
и среди них Лидия стояла ближе
всех к нему. Эту близость он сейчас ощутил особенно ясно,
и вдруг ему захотелось сказать ей о себе
все, не утаив ни одной мысли, сказать еще раз, что он ее любит, но не понимает
и чего-то боится в ней. Встревоженный этим желанием, он встал
и простился с нею.
«Осенние листья», — мысленно повторял Клим, наблюдая непонятных ему людей
и находя, что они сдвинуты чем-то со своих естественных позиций. Каждый из них, для того чтоб быть более ясным, требовал каких-то добавлений, исправлений.
И таких людей мелькало пред ним
все больше.
Становилось совершенно нестерпимо топтаться в хороводе излишне
и утомительно умных.
Тот снова отрастил до плеч свои ангельские кудри, но голубые глаза его помутнели, да
и весь он выцвел, поблек, круглое лицо обросло негустым, желтым волосом
и стало длиннее, суше. Говоря, он пристально смотрел в лицо собеседника, ресницы его дрожали,
и казалось, что чем
больше он смотрит, тем хуже видит. Он часто
и осторожно гладил правой рукою кисть левой
и переспрашивал...
Варвара, встретив Митрофанова словами благодарности, усадила его к столу, налила водки
и, выпив за его здоровье,
стала расспрашивать; Иван Петрович покашливал, крякал, усердно пил, жевал, а Самгин, видя, что он смущается
все больше, нетерпеливо спросил...
Сюртук студента, делавший его похожим на офицера, должно быть, мешал ему расти,
и теперь, в «цивильном» костюме, Стратонов необыкновенно увеличился по
всем измерениям,
стал еще длиннее, шире в плечах
и бедрах, усатое лицо округлилось, даже глаза
и рот
стали как будто
больше. Он подавлял Самгина своим объемом, голосом, неуклюжими движениями циркового борца,
и почти не верилось, что этот человек был студентом.
Эту картинную смерть Самгин видел с отчетливой ясностью, но она тоже не поразила его, он даже отметил, что мертвый кочегар
стал еще
больше. Но после крика женщины у Самгина помутилось в глазах,
все последующее он уже видел, точно сквозь туман
и далеко от себя. Совершенно необъяснима была мучительная медленность происходившего, — глаза видели, что каждая минута пересыщена движением, а все-таки создавалось впечатление медленности.
Нет, Гапон был
больше похож на обезумевшего,
и это
становилось все яснее.
Но еще
больше ободрило Самгина хрящеватое, темное лицо полковника: лицо
стало темнее, острые глаза отупели, под ними вздулись синеватые опухоли, по лысому черепу путешествовали две мухи, полковник бесчувственно терпел их, кусал губы, шевелил усами. Горбился он
больше, чем в Москве, плечи его
стали острее,
и весь он казался человеком оброшенным, уставшим.
Вдруг
стало тише, — к толпе подошел
большой толстый человек, в черном дубленом полушубке,
и почти
все обернулись к нему.
Самгин высоко поднял его
и швырнул прочь, на землю, — он разбился на куски,
и тотчас вокруг Самгина размножились десятки фигур, совершенно подобных ему; они окружили его, стремительно побежали вместе с ним,
и хотя
все были невесомы, проницаемы, как тени, но страшно теснили его, толкали, сбивая с дороги, гнали вперед, — их
становилось все больше,
все они были горячие,
и Самгин задыхался в их безмолвной, бесшумной толпе.
Разгорался спор, как
и ожидал Самгин. Экипажей
и красивых женщин
становилось как будто
все больше. Обогнала пара крупных, рыжих лошадей, в коляске сидели, смеясь, две женщины, против них тучный, лысый человек с седыми усами; приподняв над головою цилиндр, он говорил что-то, обращаясь к толпе, надувал красные щеки, смешно двигал усами, ему аплодировали. Подул ветер
и, смешав говор, смех, аплодисменты, фырканье лошадей, придал шуму хоровую силу.
Он отмечал, что по составу своему сборища
становятся всё пестрее,
и его особенно удовлетворял тот факт, что к основному, беспартийному ядру таких собраний
все больше присоединялось членов реформаторских партий
и все более часто, открыто выступали люди, настроенные революционно.
Неточные совпадения
Но летописец недаром предварял события намеками: слезы бригадировы действительно оказались крокодиловыми,
и покаяние его было покаяние аспидово. Как только миновала опасность, он засел у себя в кабинете
и начал рапортовать во
все места. Десять часов сряду макал он перо в чернильницу,
и чем дальше макал, тем
больше становилось оно ядовитым.
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще
больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В начале 1766 года он угадал голод
и стал заблаговременно скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у
всех застав полицейских, которые останавливали возы с хлебом
и гнали их прямо на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за хлеб"по такции",
и ежели между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих отправлял в часть.
Она не выглянула
больше. Звук рессор перестал быть слышен, чуть слышны
стали бубенчики. Лай собак показал, что карета проехала
и деревню, —
и остались вокруг пустые поля, деревня впереди
и он сам, одинокий
и чужой
всему, одиноко идущий по заброшенной
большой дороге.
Прежде (это началось почти с детства
и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для
всех, для человечества, для России, для
всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно,
и сама деятельность, казавшаяся сначала столь
большою,
всё уменьшаясь
и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы
стал более
и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде,
и что оно
всё становится больше и больше.
Во время разлуки с ним
и при том приливе любви, который она испытывала
всё это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она
больше всего любила его. Теперь он был даже не таким, как она оставила его; он еще дальше
стал от четырехлетнего, еще вырос
и похудел. Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Как изменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой
и широкими плечиками.