Неточные совпадения
Постепенно начиналась скептическая критика «значения личности в процессе творчества истории», — критика, которая через десятки лет уступила место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали
силы и таланты
свои на «самопознании», на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
— Видишь ли, мы все — Исааки. Да. Например: дядя Яков, который сослан, Мария Романовна и вообще — наши знакомые. Ну, не совсем все, но большинство интеллигентов обязано приносить
силы свои в жертву народу…
В один из тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей
силе своей, дети играли в саду. Клим был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
Она задохнулась, видимо, не в
силах выговорить какое-то слово, ее смуглое лицо покраснело и даже вспухло, на глазах показались слезы; перекинув легкое тело
свое на колени, она шептала...
Думая об этом подвиге, совершить который у него не было ни дерзости, ни
силы, Клим вспоминал, как он в детстве неожиданно открыл в доме комнату, где были хаотически свалены вещи, отжившие
свой срок.
Если каждый человек действует по воле класса, группы, то, как бы ловко ни скрывал он за фигурными хитросплетениями слов
свои подлинные желания и цели, всегда можно разоблачить истинную суть его —
силу групповых и классовых повелений.
Преобладал раздражающий
своей яркостью красный цвет;
силу его еще более разжигала безличная податливость белого, а угрюмые синие полосы не могли смягчить ослепляющий огонь красного.
— Я же полагаю, что государю нашему необходимо придется вспомнить пример прадеда
своего и жестоко показать всю
силу власти, как это было показано Николаем Павловичем четырнадцатого декабря тысяча восемьсот двадцать пятого года на Сенатской площади Санкт-Петербурга-с!
— Весьма опасаюсь распущенного ума! — продолжал он, глядя в окно, хотя какую-то частицу его взгляда Клим щекотно почувствовал на
своем лице. — Очень верно сказано: «Уме недозрелый, плод недолгой науки». Ведь умишко наш — неблаговоспитанный кутенок, ему — извините! — все равно, где гадить — на кресле, на дорогом ковре и на престоле царском, в алтарь пустите — он и там напачкает. Он, играючи, мебель грызет, сапог, брюки рвет, в цветочных клумбах ямки роет, губитель красоты по
силе глупости
своей.
Сомова говорила о будущем в тоне мальчишки, который любит кулачный бой и совершенно уверен, что в следующее воскресенье будут драться. С этим приходилось мириться, это настроение принимало характер эпидемии, и Клим иногда чувствовал, что постепенно, помимо воли
своей, тоже заражается предчувствием неизбежности столкновения каких-то
сил.
И, не ожидая согласия Клима, он повернул его вокруг себя с ловкостью и
силой, неестественной в человеке полупьяном. Он очень интересовал Самгина
своею позицией в кружке Прейса, позицией человека, который считает себя умнее всех и подает
свои реплики, как богач милостыню. Интересовала набалованность его сдобного, кокетливого тела, как бы нарочно созданного для изящных костюмов, удобных кресел.
И теперь сквозь хаос всего, что он пережил, возникали эпические фигуры героев Суоми, борцов против Хииси и Луохи, стихийных
сил суровой природы, ее Орфея Вейнемейнена, сына Ильматар, которая тридцать лет носила его во чреве
своем, веселого Лемникейнена — Бальдура финнов, Ильмаринена, сковавшего Сампо, сокровище страны.
Это было гораздо более похоже на игру, чем на работу, и, хотя в пыльном воздухе, как бы состязаясь
силою, хлестали волны разнообразнейших звуков, бодрое пение грузчиков, вторгаясь в хаотический шум, вносило в него
свой, задорный ритм.
Величественно безобразные нагромождения камня раздражали Самгина
своей ненужностью, бесстыдным хвастовством, бесплодной
силою своей.
Толпа вздыхала, ворчала, напоминая тот горячий шумок, который слышал Самгин в селе, когда там поднимали колокол, здесь люди, всей
силою своей, тоже как будто пытались поднять невидимую во тьме тяжесть и, покачиваясь, терлись друг о друга.
— Взгляд — вредный. Стачки последних лет убеждают нас, что рабочие —
сила, очень хорошо чувствующая
свое значение. Затем — для них готова идеология, оружие, которого нет у буржуазии и крестьянства.
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для того, чтоб «предостеречь от ошибок», а в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности. Отец Татьяны, Гогин, обвиняет
свое поколение в том, что оно не нашло в себе
сил продолжить дело народовольцев и позволило разыграться реакции Победоносцева. На одном из вечеров он покаянно сказал...
— Рабочему классу философский идеализм — враждебен; признать бытие каких-то тайных и непознаваемых
сил вне себя, вне
своей энергии рабочий не может и не должен. Для него достаточно социального идеализма, да и сей последний принимается не без оговорок.
Но человек сделал это на
свою погибель, он — враг свободной игры мировых
сил, схематизатор; его ненавистью к свободе созданы религии, философии, науки, государства и вся мерзость жизни.
Вихрь кружится все более бешено, вовлекая в
свой круговорот всех, кто не в
силах противостоять ему, отойти в сторону, а Кутузовы, Поярковы, Гогины, Усовы неутомимо и безумно раздувают его.
— Вот именно! — воскликнул кто-то, и публика примолкла, а Самгин, раздувая огонь
своего возмущения, приподняв стул, ударил им о́ пол, продолжая со всей
силою, на какую был способен...
— Он — человек! — выкрикивал поп, взмахивая рукавами рясы. — Он справедлив! Он поймет правду вашей скорби и скажет людям, которые живут потом, кровью вашей… скажет им
свое слово… слово
силы, — верьте!
Самгин вдруг вспомнил слова историка Козлова о том, что царь должен будет жестоко показать всю
силу своей власти.
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать
свою веревочку, изменить
своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют
силы для жизни мирной. Придя домой, он записал
свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
«Возраст охлаждает чувство. Я слишком много истратил
сил на борьбу против чужих мыслей, против шаблонов», — думал он, зажигая спичку, чтоб закурить новую папиросу. Последнее время он все чаще замечал, что почти каждая его мысль имеет
свою тень,
свое эхо, но и та и другое как будто враждебны ему. Так случилось и в этот раз.
«Самгин смотрит на улицу с чердака и ждет
своего дня, копит
силы, а дождется, выйдет на свет — тут все мы и ахнем!» Только они говорят, что ты очень самолюбив и скрытен.
Разговорам ее о религии он не придавал значения, считая это «системой фраз»; украшаясь этими фразами, Марина скрывает в их необычности что-то более значительное, настоящее
свое оружие самозащиты; в
силу этого оружия она верит, и этой верой объясняется ее спокойное отношение к действительности, властное — к людям. Но — каково же это оружие?
Но он незаметно убедил себя, что события уже утратили
свой революционный смысл и создаются
силою инерции.
— Сочинил — Савва Мамонтов, миллионер, железные дороги строил, художников подкармливал, оперетки писал. Есть такие французы? Нет таких французов. Не может быть, — добавил он сердито. — Это только у нас бывает. У нас, брат Всеволод, каждый рядится… несоответственно
своему званию. И —
силам. Все ходят в чужих шляпах. И не потому, что чужая — красивее, а… черт знает почему! Вдруг — революционер, а — почему? — Он подошел к столу, взял бутылку и, наливая вино, пробормотал...
Самгин был раздражен речами Безбедова и, видя, что он все сильнее пьянеет, опасался скандала, но, не в
силах сдержать
своего раздражения, сухо ответил...
Но — причаститься
своей среде — не могу, может быть, потому, что
сил нет, недостаточно зоологичен.
Он читал о казнях, не возмущаясь, казни стали так же привычны, как ничтожные события городской хроники или как, в
свое время, привычны были еврейские погромы: сильно возмутил первый, а затем уже не хватало
сил возмущаться.
Клим Самгин чувствовал себя так, точно сбросил с плеч привычное бремя и теперь требовалось, чтоб он изменил все движения
своего тела. Покручивая бородку, он думал о вреде торопливых объяснений. Определенно хотелось, чтоб представление о Марине возникло снова в тех ярких красках, с тою интригующей
силой, каким оно было в России.
Было совершенно ясно, что эти изумительно нарядные женщины, величественно плывущие в экипажах, глубоко чувствуют
силу своего обаяния и что сотни мужчин, любуясь их красотой, сотни женщин, завидуя их богатству, еще более, если только это возможно, углубляют сознание
силы и власти красавиц, победоносно и бесстыдно показывающих себя.
— Новая
сила истории,
сила, еще недостаточно осознавшая
свое значение и направление».
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного, культуры, той идеальной
силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечению человека, к обогащению
своей жизни ценностями науки, искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
«Газета? Возможно, что Дронов прав — нужна газета. Независимая газета. У нас еще нет демократии, которая понимала бы
свое значение как значение класса самостоятельного, как средоточие
сил науки, искусства, — класса, независимого от насилия капитала и пролетариата».
— Значит — так, — негромко заговорил он. — Который
силу свою может возвеличить, кто учен науками, тот — хозяин, а все прочие — гости.
Учреждение, которое призвано к борьбе с внутренним врагом, хотя и позволило случаями Азефа и Богрова несколько скомпрометировать технические приемы
своей работы, но все же достаточно осведомлено о движении и намерениях враждебных
сил, а
силы эти возбуждают протесты и забастовки рабочих, пропагандируют анархическую идею пораженчества.
«Очевидно, страна израсходовала все
свои здоровые
силы… Партия Милюкова — это все, что оказалось накопленным в XIX веке и что пытается организовать буржуазию… Вступить в эту партию? Ограничить себя ее программой, подчиниться руководству дельцов, потерять в их среде
свое лицо…»