Неточные совпадения
— Уничтожай его! — кричал Борис, и начинался любимейший момент игры: Варавку щекотали, он выл, взвизгивал, хохотал, его маленькие, острые глазки испуганно выкатывались, отрывая от
себя детей одного
за другим, он бросал их на диван, а они, снова наскакивая на него, тыкали пальцами ему в ребра, под колени. Клим никогда не участвовал в этой грубой и опасной игре, он
стоял в стороне, смеялся и слышал густые крики Глафиры...
Клим
постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а может быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова по двору, Варавка
стоял у окна, держа
себя за бороду. Он не позволил Лидии проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.
Все мысли Клима вдруг оборвались, слова пропали. Ему показалось, что Спивак, Кутузов, Туробоев выросли и распухли, только брат остался таким же, каким был; он
стоял среди комнаты, держа
себя за уши, и качался.
Спать он лег, чувствуя
себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд
стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев
за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
—
Стой! Я — большие деньги и — больше ничего! И еще я — жертва, приносимая историей
себе самой
за грехи отцов моих.
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом вошел прилично одетый человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся в глубине двора,
за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал
себя сконфуженно и глупо. Он
стоял в тени,
за грудой ящиков со стеклами для ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
Поперек длинной, узкой комнаты ресторана, у стен ее,
стояли диваны, обитые рыжим плюшем, каждый диван на двоих; Самгин сел
за столик между диванами и почувствовал
себя в огромном, уродливо вытянутом вагоне. Теплый, тошный запах табака и кухни наполнял комнату, и казалось естественным, что воздух окрашен в мутно-синий цвет.
Варвара достала где-то и подарила ему фотографию с другого рисунка: на фоне полуразрушенной деревни
стоял царь, нагой, в короне, и держал
себя руками
за фаллос, — «Самодержец», — гласила подпись.
Почувствовав что-то близкое стыду
за себя,
за людей, Самгин пошел тише, увидал вдали отряд конной полиции и свернул в переулок. Там, у забора,
стоял пожилой человек в пиджаке без рукава и громко говорил кому-то...
«Я слежу
за собой, как
за моим врагом», — возмутился он, рывком надел шапку, гневно сунул ноги в галоши, вышел на крыльцо кухни,
постоял, прислушался к шуму голосов
за воротами и решительно направился на улицу.
Он легко, к своему удивлению, встал на ноги, пошатываясь, держась
за стены, пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время двигается пред ним, преграждая ему дорогу. Не помня, как он дошел, Самгин очнулся у
себя в кабинете на диване; пред ним
стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
— Эй, барин, ходи веселей! — крикнули
за его спиной. Не оглядываясь, Самгин почти побежал. На разъезде было очень шумно, однако казалось, что железный шум торопится исчезнуть в холодной, всепоглощающей тишине. В коридоре вагона
стояли обер-кондуктор и жандарм, дверь в купе заткнул
собою поручик Трифонов.
У буфета
стоял поручик Трифонов, держась правой рукой
за эфес шашки, а левой схватив
за ворот лысого человека, который был на голову выше его; он дергал лысого на
себя, отталкивал его и сипел...
А рядом с Климом
стоял кудрявый парень, держа в руках железный лом, и — чихал; чихнет, улыбнется Самгину и, мигая, пристукивая ломом о булыжник, ждет следующего чиха. Во двор, в голубоватую кисею дыма, вбегали пожарные, влача
за собою длинную змею с медным жалом. Стучали топоры, трещали доски, падали на землю, дымясь и сея золотые искры; полицейский пристав Эгге уговаривал зрителей...
Тогда Самгин, пятясь, не сводя глаз с нее, с ее топающих ног, вышел
за дверь, притворил ее, прижался к ней спиною и долго
стоял в темноте, закрыв глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом с нею —
себя с растрепанной прической, с открытым ртом на сером потном лице.
Она втиснула его
за железную решетку в сад, там молча
стояло человек десять мужчин и женщин, на каменных ступенях крыльца сидел полицейский; он встал, оказался очень большим, широким; заткнув
собою дверь в дом, он сказал что-то негромко и невнятно.
Неточные совпадения
Стародум. Ему многие смеются. Я это знаю. Быть так. Отец мой воспитал меня по-тогдашнему, а я не нашел и нужды
себя перевоспитывать. Служил он Петру Великому. Тогда один человек назывался ты, а не вы. Тогда не знали еще заражать людей столько, чтоб всякий считал
себя за многих. Зато нонче многие не
стоят одного. Отец мой у двора Петра Великого…
Чувствуя, что примирение было полное, Анна с утра оживленно принялась
за приготовление к отъезду. Хотя и не было решено, едут ли они в понедельник или во вторник, так как оба вчера уступали один другому, Анна деятельно приготавливалась к отъезду, чувствуя
себя теперь совершенно равнодушной к тому, что они уедут днем раньше или позже. Она
стояла в своей комнате над открытым сундуком, отбирая вещи, когда он, уже одетый, раньше обыкновенного вошел к ней.
Но это говорили его вещи, другой же голос в душе говорил, что не надо подчиняться прошедшему и что с
собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого голоса, он подошел к углу, где у него
стояли две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать их, стараясь привести
себя в состояние бодрости.
За дверью заскрипели шаги. Он поспешно поставил гири.
Вронский не слушал его. Он быстрыми шагами пошел вниз: он чувствовал, что ему надо что-то сделать, но не знал что. Досада на нее
за то, что она ставила
себя и его в такое фальшивое положение, вместе с жалостью к ней
за ее страдания, волновали его. Он сошел вниз в партер и направился прямо к бенуару Анны. У бенуара
стоял Стремов и разговаривал с нею:
Вот кругом него собрался народ из крепости — он никого не замечал;
постояли, потолковали и пошли назад; я велел возле его положить деньги
за баранов — он их не тронул, лежал
себе ничком, как мертвый.