Неточные совпадения
И вот вечером, тотчас после того, как почтальон принес
письма, окно в кабинете Варавки-отца с треском распахнулось,
и раздался сердитый крик...
Детей успокоили, сказав им: да, они жених
и невеста, это решено; они обвенчаются, когда вырастут, а до той поры им разрешают писать
письма друг другу.
Лидия писала Игорю каждый день
и, отдавая
письма матери Игоря, нетерпеливо ждала ответов.
Но Клим подметил, что
письма Лидии попадают в руки Варавки, он читает их его матери
и они оба смеются.
Он видел, что Макаров
и Лидия резко расходятся в оценке Алины. Лидия относилась к ней заботливо, даже с нежностью, чувством, которого Клим раньше не замечал у Лидии. Макаров не очень зло, но упрямо высмеивал Алину. Лидия ссорилась с ним. Сомова, бегавшая по урокам, мирила их, читая длинные, интересные
письма своего друга Инокова, который, оставив службу на телеграфе, уехал с артелью сергачских рыболовов на Каспий.
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит
письмо матери, полученное днем; немногословное
письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету
и пройти в городские головы. Лидия будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
Надоедал Климу студент Попов; этот голодный человек неутомимо бегал по коридорам, аудиториям, руки его судорожно, как вывихнутые, дергались в плечевых суставах; наскакивая на коллег, он выхватывал из карманов заношенной тужурки
письма, гектографированные листки папиросной бумаги
и бормотал, втягивая в себя звук с...
Внезапно, но твердо он решил перевестись в один из провинциальных университетов, где живут, наверное, тише
и проще. Нужно было развязаться с Нехаевой. С нею он чувствовал себя богачом, который, давая щедрую милостыню нищей, презирает нищую. Предлогом для внезапного отъезда было
письмо матери, извещавшей его, что она нездорова.
Засыпая, он вспомнил, что на
письма его, тщательно составленные в юмористическом тоне, Лидия ответила только дважды, очень кратко
и неинтересно; в одном из
писем было сказано...
— Я сегодня получила
письмо от Макарова. Он пишет, что ты очень изменился
и понравился ему.
— Да, вот
и — нет его.
И писем нет,
и меня как будто нет. Вдруг — влезает в дверь, ласковый, виноватый. Расскажи — где был, что видел? Расскажет что-нибудь не очень удивительное, но все-таки…
Он шел встречу ветра по главной улице города, уже раскрашенной огнями фонарей
и магазинов; под ноги ему летели клочья бумаги, это напомнило о
письме, которое Лидия
и Алина читали вчера, в саду, напомнило восклицание Алины...
— У меня нашлись общие знакомые с старухой Премировой. Славная старушка. Но ее племянница — ужасна! Она всегда такая грубая
и мрачная? Она не говорит, а стреляет из плохого ружья. Ах, я забыла: она дала мне
письмо для тебя.
Все сказанное матерью ничем не задело его, как будто он сидел у окна, а за окном сеялся мелкий дождь. Придя к себе, он вскрыл конверт, надписанный крупным почерком Марины, в конверте оказалось
письмо не от нее, а от Нехаевой. На толстой синеватой бумаге, украшенной необыкновенным цветком, она писала, что ее здоровье поправляется
и что, может быть, к средине лета она приедет в Россию.
Клим изорвал
письмо, разделся
и лег, думая, что в конце концов люди только утомляют. Каждый из них, бросая в память тяжелую тень свою, вынуждает думать о нем, оценивать его, искать для него место в душе. Зачем это нужно, какой смысл в этом?
— Давно. Должен сознаться, что я… редко пишу ему. Он отвечает мне поучениями, как надо жить, думать, веровать. Рекомендует книги… вроде бездарного сочинения Пругавина о «Запросах народа
и обязанностях интеллигенции». Его
письма кажутся мне наивнейшей риторикой, совершенно несовместной с торговлей дубовой клепкой. Он хочет, чтоб я унаследовал те привычки думать, от которых сам он, вероятно, уже отказался.
Этот парень все более не нравился Самгину, весь не нравился. Можно было думать, что он рисуется своей грубостью
и желает быть неприятным. Каждый раз, когда он начинал рассказывать о своей анекдотической жизни, Клим, послушав его две-три минуты, демонстративно уходил. Лидия написала отцу, что она из Крыма проедет в Москву
и что снова решила поступить в театральную школу. А во втором, коротеньком
письме Климу она сообщила, что Алина, порвав с Лютовым, выходит замуж за Туробоева.
Дома на столе Клим нашел толстое
письмо без марок, без адреса, с краткой на конверте надписью: «К.
И. Самгину». Это брат Дмитрий извещал, что его перевели в Устюг,
и просил прислать книг.
Письмо было кратко
и сухо, а список книг длинен
и написан со скучной точностью, с подробными титулами, указанием издателей, годов
и мест изданий; большинство книг на немецком языке.
В самом деле, пора было ехать домой. Мать писала
письма, необычно для нее длинные, осторожно похвалила деловитость
и энергию Спивак, сообщала, что Варавка очень занят организацией газеты.
И в конце
письма еще раз пожаловалась...
— Как это странно! — тихо заговорила она, глядя в лицо его
и мигая. — Я была уверена, что сказала тебе… что читала
письмо Алины… Ты не забыл?..
Лидия писала
письмо, сидя за столом в своей маленькой комнате. Она молча взглянула на Клима через плечо
и вопросительно подняла очень густые, но легкие брови.
«Нет, все это — не так, не договорено», — решил он
и, придя в свою комнату, сел писать
письмо Лидии. Писал долго, но, прочитав исписанные листки, нашел, что его послание сочинили двое людей, одинаково не похожие на него: один неудачно
и грубо вышучивал Лидию, другой жалобно
и неумело оправдывал в чем-то себя.
— В таком же тоне, но еще более резко писал мне Иноков о царе, — сказала Спивак
и усмехнулась: — Иноков пишет
письма так, как будто в России только двое грамотных: он
и я, а жандармы — не умеют читать.
— Намекните-ка вашей корреспондентке, что она девица неосторожная
и даже — не очень умная. Таких
писем не поручают перевозить чужим людям. Она должна была сказать мне о содержании
письма.
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса
и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился
и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала
письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг в ремнях.
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая о Лидии, которая находит время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые
и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя
и очень обдуманных
письмах нечто, чего Лидия не должна знать
и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино
и говорил, как будто обжигаясь...
Посылаю тебе все эти начала
писем, может быть, ты поймешь
и так, что я хотела сказать.
Самгин собрал все листки, смял их, зажал в кулаке
и, закрыв уставшие глаза, снял очки. Эти бредовые
письма возмутили его, лицо горело, как на морозе. Но, прислушиваясь к себе, он скоро почувствовал, что возмущение его не глубоко, оно какое-то физическое, кожное. Наверное, он испытал бы такое же, если б озорник мальчишка ударил его по лицу. Память услужливо показывала Лидию в минуты, не лестные для нее, в позах унизительных, голую, уставшую.
Он сел
и начал разглаживать на столе измятые
письма. Третий листок он прочитал еще раз
и, спрятав его между страниц дневника, не спеша начал разрывать
письма на мелкие клочки. Бумага была крепкая, точно кожа. Хотел разорвать
и конверт, но в нем оказался еще листок тоненькой бумаги, видимо, вырванной из какой-то книжки.
— Так, — сказала она, наливая чай. — Да, он не получил телеграмму, он кончил срок больше месяца назад
и он немного пошел пешком с одними этнографы. Есть его
письмо, он будет сюда на эти дни.
Она снова явилась в двери, кутая плечи
и грудь полотенцем, бросила на стол два
письма...
В одном
письме мать доказывала необходимость съездить в Финляндию. Климу показалось, что
письмо написано в тоне обиды на отца за то, что он болен,
и, в то же время, с полным убеждением, что отец должен был заболеть опасно. В конце
письма одна фраза заставила Клима усмехнуться...
О порядке
и необходимости защищать его было написано еще много, но Самгин не успел дочитать
письма, — в прихожей кто-то закашлял, плюнул,
и на пороге явился маленький человечек...
— По долгу службы я ознакомился с
письмами вашей почтенной родительницы, прочитал заметки ваши — не все еще! —
и, признаюсь, удивлен! Как это выходит, что вы, человек, рассуждающий наедине с самим собою здраво
и солидно, уже второй раз попадаете в сферу действий офицеров жандармских управлений?
Часа через два, разваренный, он сидел за столом, пред кипевшим самоваром, пробуя написать
письмо матери, но на бумагу сами собою ползли из-под пера слова унылые, жалобные, он испортил несколько листиков, мелко изорвал их
и снова закружился по комнате, поглядывая на гравюры
и фотографии.
Самгин вздохнул
и вышел в столовую, постоял в темноте, зажег лампу
и пошел в комнату Варвары; может быть, она оставила там
письмо, в котором объясняет свое поведение?
Любаша часто получала длинные
письма от Кутузова; Самгин называл их «апостольскими посланиями». Получая эти
письма, Сомова чувствовала себя именинницей,
и все понимали, что эти листочки тонкой почтовой бумаги, плотно исписанные мелким, четким почерком, — самое дорогое
и радостное в жизни этой девушки. Самгин с трудом верил, что именно Кутузов, тяжелой рукой своей, мог нанизать строчки маленьких, острых букв.
Он выработал манеру говорить без интонаций, говорил, как бы цитируя серьезную книгу,
и был уверен, что эта манера, придавая его словам солидность, хорошо скрывает их двусмысленность. Но от размышлений он воздерживался, предпочитая им «факты». Он тоже читал вслух
письма брата, всегда унылые.
Иван Дронов написал Самгину
письмо с просьбой найти ему работу в московских газетах, Самгин затеял переписку с ним,
и Дронов тоже обогащал его фактами...
Брат Дмитрий недавно прислал длинное
и тусклое
письмо, занят изучением кустарных промыслов, особенно — гончарного.
— Мой брат недавно прислал мне
письмо с одним товарищем, — рассказывал Самгин. — Брат — недалекий парень, очень мягкий. Его испугало крестьянское движение на юге
и потрясла дикая расправа с крестьянами. Но он пишет, что не в силах ненавидеть тех, которые били, потому что те, которых били, тоже безумны до ужаса.
Развернув
письмо, он снова посмотрел на него правым глазом
и спросил тоном экзаминатора...
— Самое длинное
письмо от него за прошлый год — четырнадцать строчек.
И все каламбуры, — сказала Лидия, вздохнув,
и непоследовательно прибавила: — Да, вот какие мы стали! Антон находит, что наше поколение удивительно быстро стареет.
— Как видишь — нашла, — тихонько ответила она. Кофе оказался варварски горячим
и жидким. С Лидией было неловко, неопределенно.
И жалко ее немножко,
и хочется говорить ей какие-то недобрые слова. Не верилось, что это она писала ему обидные
письма.
Он помнил, что впервые эта мысль явилась у него, в Петербурге, вслед за
письмом Никоновой,
и был уверен: явилась не потому, что он испугался чего-то.
Самгин ушел к себе, разделся, лег, думая, что
и в Москве, судя по
письмам жены, по газетам, тоже неспокойно. Забастовки, митинги, собрания, на улицах участились драки с полицией. Здесь он все-таки притерся к жизни. Спивак относится к нему бережно, хотя
и суховато. Она вообще бережет людей
и была против демонстрации, организованной Корневым
и Вараксиным.
Не желая видеть Дуняшу, он зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил
и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не увидел ее. Дома он нашел
письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды, возвратится через день. В уголке
письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный,
и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
Дальше Самгин не стал читать, положил
письмо на портфель
и погасил свечу, думая...
— Алина? — ненужно переспросил Лютов. — Алина пребывает во французской столице Лютеции
и пишет мне оттуда длинные, свирепые
письма, — французы ей не нравятся. С нею Костя Макаров поехал, Дуняша собирается…
— Что я знаю о нем? Первый раз вижу, а он — косноязычен. Отец его — квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, — имя-то на цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами, книгу хочет писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да
и неясно: что его больше интересует — сектантство или золото? Вот в Сибирь поехал. По
письмам он интереснее, чем в натуре.